Пьер Лоти - Исландский рыбак

• Название: Исландский рыбак
• Автор: Пьер Лоти
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 5-86218-322-1

Романы П. Лоти с их красивыми и неприкаянными героями, смертельной любовью, путешествиями в дальние экзотические страны давно стали мировой классикой.

Исполненная особого настроения, словно окутанная дымкой проза члена Французской академии не оставит равнодушным даже самого искушенного читателя.

---

Флотилия пемпольских судов, рассеянная по зеркалу моря, оживляла пустынный пейзаж. Кое-где вдалеке виднелись небольшие паруса, поднятые, несмотря на полный штиль, больше для вида и выделявшиеся своей белизной на фоне серого горизонта.

В тот день ремесло исландского рыбака выглядело таким легким и спокойным, что им впору заниматься барышням…

Жан-Франсуа из Нанта,
Жан-Франсуа,
Жан-Франсуа!

Они пели, эти два больших ребенка.

Янна мало заботило, что у него красивая и благородная внешность. Он был ребенком только в компании с Сильвестром, пел и резвился только с ним; с другими, напротив, был замкнут, горд и угрюм — и, однако, очень мягок, когда у кого-то в нем случалась нужда, и всегда добр и услужлив, если его не сердили.

Они напевали песенку про Жана-Франсуа; двое других — в некотором отдалении — пели что-то иное, какой-то протяжный мотив, тоже вызванный к жизни дремотой, телесным здоровьем и смутной тоской.

Время шло, и никто не скучал.

Внизу, в кубрике, в железной печке всегда теплился огонь, и люк был закрыт, чтобы у тех, кто хотел спать, создавалось впечатление ночи. Для сна рыбакам нужно было совсем мало воздуха — людям менее крепким, выросшим в городах, требуется гораздо больше. Когда сильная грудь весь день наполняется вольным воздухом, она тоже словно бы засыпает и совсем не двигается во сне; тогда человек может точно зверь забиться в какую угодно нору.

Спать ложились после вахты, в любой момент, по настроению: когда постоянно светло, время значения не имеет. Спали без снов, крепко, спокойно, сон приносил полноценный отдых.

Спящих охватывало волнение, если вдруг приходили мысли о женщинах. Они широко открывали глаза, представив, что через полтора месяца путина закончится и они обнимут своих любимых — новых или уже давних.

Но это случалось редко; чаще мысли о женщинах были вполне невинны: просто вспоминались жены, невесты, сестры, родственницы…

Когда есть привычка к воздержанности, чувства тоже засыпают — и довольно надолго.

Жан-Франсуа из Нанта,
Жан-Франсуа,
Жан-Франсуа!

…Теперь рыбаки всматривались в нечто едва приметное на сером горизонте — легкий дымок, идущий от поверхности моря, будто крохотный хвостик, тоже серый, только чуть темнее неба. Глаза, привыкшие обследовать глубины, быстро заметили его.

– Пароход, вон там!

– Я думаю, — сказал, приглядевшись, капитан, — что это патрульный корабль…

Легкий дымок принадлежал кораблю, везшему рыбакам известия из Франции, и среди них — письмо от старушки, написанное рукой молодой красивой девушки.

Судно медленно приближалось; вскоре стал виден его черный корпус, это был крейсер, обходивший западные фьорды.

В то же время поднявшийся слабый ветер, от которого стало покалывать в носу, местами разукрашивал поверхность спящих вод: он набрасывал на сверкающее зеркало сине-зеленые рисунки, они тянулись полосами, раскидывались веерами, ветвились в форме мадрепоровых кораллов. Все это происходило быстро и с легким шумом. Ветер был знаком пробуждения, предвестником конца долгого оцепенения. Небо сбросило пелену и сделалось ясным; сместившийся к горизонту туман, похожий на скопления серой ваты, образовывал нечто вроде мягких стен вокруг моря. Два бесконечных стекла, между коими находились рыбаки — стекло сверху и стекло снизу, — вновь обретали необычайную прозрачность, точно прежде были запотевшими, тусклыми и кто-то протер их. Погода менялась, но менялась слишком быстро, и это не сулило ничего хорошего.

Со всех сторон стали подходить разбросанные поблизости французские рыбачьи суда — бретонские, нормандские, из Булони и Дюнкерка. Словно птицы, слетающиеся на зов, они потянулись за крейсером; суда, заполняя собой бледное пустынное пространство, появлялись даже там, где еще несколько мгновений назад горизонт был пуст.

Не довольствуясь медленным дрейфом, они расправили паруса на внезапно подувшем свежем ветру и стали приближаться скорее.

Исландия тоже показалась в дальней дали, словно и она хотела приблизиться; все отчетливее виднелись ее огромные голые скалы, солнечные лучи освещали их только сбоку, снизу и будто нехотя. За нею тянулась другая Исландия, похожего цвета, становящегося все более ярким, но она, эта другая Исландия, была всего лишь химерой, а ее еще более громадные горы — лишь сгустками пара. И солнце, всегда низкое, не способное подняться, как бы волочащееся по земле, виднелось сквозь этот иллюзорный остров так, что казалось лежащим впереди него, являя взору нечто непостижимое! У солнца уже не было гало, оно вернуло себе четкие очертания и скорее походило на убогую желтую планету, которая, умирая, остановилась в нерешительности посреди хаоса…

Бросивший якорь крейсер теперь был окружен целой флотилией рыбацких судов, от которых, словно ореховые скорлупки, отделялись лодки с суровыми длиннобородыми мужчинами в грубой одежде.

Всем им, точно детям, нужно было что-то попросить на борту: лекарств для лечения небольших ран, продовольствия, писем, сделать ту или иную починку.

Кое-кто прибыл, чтобы их по распоряжению капитанов заковали в кандалы за поднятие бунта на корабле; все провинившиеся состояли на государственной службе и считали такое наказание совершенно естественным. Когда тесный кубрик на нижней палубе заполнялся четырьмя или пятью здоровенными молодцами, лежащими на полу с железом на ноге, старый боцман, которому нужно было запереть их на замок, говорил: «Ложись наискосок, сынки мои, а то не пройти», — и они, улыбаясь, послушно исполняли просьбу.

В этот раз исландцам пришло много писем. Среди прочих два были адресованы на «Марию»: одно — месье Гаосу Янну, другое — месье Моану Сильвестру (последнее пришло через Данию в Рейкьявик, где крейсер взял его на борт).

Старшина, ведающий почтой, доставал письма из парусиновой сумки и раздавал их, подчас с трудом разбирая адреса, писанные неразборчивым почерком.

Капитан говорил:

– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, давление падает.

Он слегка тревожился, видя все эти ореховые скорлупки на воде и большое количество рыбаков, собравшихся в столь неспокойном районе.

Янн и Сильвестр имели обыкновение читать свои письма вместе.

На сей раз чтение происходило под полуночным солнцем, светившим с высоты горизонта и все так же казавшимся умершей звездой.

Оба сели в стороне, в укромном уголке палубы, и, обняв друг друга за плечи, принялись читать очень медленно, дабы лучше проникнуться всем, о чем сообщалось из родных краев.

В письме Янна Сильвестр прочел известия о Марии Га-ос, своей невесте; из письма Сильвестра Янн узнал забавные истории старой бабушки Ивонны, которая не имела себе равных по части развлечения тех, кто находился далеко от дома; в конце он увидел строчку, которая касалась его: «Привет от меня Гаосу-сыну».

Когда оба письма были прочитаны, Сильвестр робко протянул закадычному другу свое, чтобы он оценил красоту почерка той, чьей рукой оно было написано:

– Смотри, какой красивый почерк, правда, Янн?

Но Янн, прекрасно знавший, о ком идет речь, пожав плечами, отвернулся, всем своим видом давая понять, что ему уже надоели с этой Го.

Сильвестр аккуратно свернул несчастный клочок бумаги, к которому выказали такое пренебрежение, положил в конверт и спрятал на груди под тельником.

«Конечно, они никогда не поженятся, — с грустью думал он. — Но чем она ему не угодила?..»

Колокол на крейсере пробил полночь, а они все не двигались с места, мечтая о доме, о тех, кого с ними рядом не было, и еще о многом другом…

В какой-то момент вечное солнце, чуть замочив краешек диска в море, вновь начало медленно подниматься.

Настало утро…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Оно, это исландское солнце, изменило свой цвет и вид, и новый день начался со зловещего утра. Окончательно сбросив пелену, золотой шар посылал на землю мощные лучи, точно струи, пересекавшие землю и предвещавшие ненастье.

Уже несколько дней стояла слишком хорошая погода, и это должно было кончиться. Ветер обдувал скопище кораблей, словно хотел разогнать их, избавить от них море. И корабли стали рассеиваться, обратились в бегство, точно поверженная армия от одной лишь выписанной в воздухе угрозы, по поводу которой, впрочем, уже не могло быть никаких сомнений.

Ветер крепчал, приводя в дрожь людей и корабли.

Волны, еще небольшие, бежали одна за другой, накатывали друг на друга; сперва они были украшены белопенными гребешками, потом из них с потрескиванием стал куриться парок. Возникало впечатление, что все это какое-то варево, что об него можно обжечься. Резкий звук с каждой минутой усиливался.

Никто уже не думал о ловле, а только о том, как бы удачнее сманеврировать. Удочки давно были убраны. Корабли спешили покинуть прежнее место — одни пытались вовремя укрыться во фьордах, другие предпочитали оставить позади южную оконечность Исландии, полагая, что надежнее уйти в океан и мчаться по свободному пространству при попутном ветре. Еще какое-то время они видели друг друга, то тут, то там в волнах показывались паруса — мокрые истрепанные ветром тряпицы, но все же стоящие, словно детские игрушки из бузиновой сердцевины: на них дуют, пытаясь опрокинуть, а они снова возвращаются в прежнее положение.