Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

• Название: Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Захаров
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-8159-0554-2,5-8159-0332-9

Семен Резник, писатель, историк и журналист, автор исторических романов, научно-художественных биографий, историко-публицистических книг о России последних двух столетий. Живет в США. Сотрудник радиостанции «Голос Америки».

Книга Семена Резника — это достоверный и полный драматизма рассказ о евреях в России и об их гонителях. О тех, кто сваливал на них грехи сначала царской, а затем советской власти, а свалил в пропасть и их, и себя, и страну. В 2003 году изд-во «Захаров» выпустило книгу С. Резника «Вместе или врозь?», охватывавшую в основном дореволюционный период. В новом издании — вдвое большем по объему — повествование доводится до наших дней.

Эта книга — не столько анализ дилогии Александра Солженицына «Двести лет вместе», сколько параллельное с ним прочтение истории России, с попыткой определить реальное место в ней евреев и так называемого еврейского вопроса. Если А. Солженицын привлекает в основном «еврейские источники», преимущественно вторичные (материалы «Еврейских энциклопедий», публицистические работы и мемуары по большей части второстепенных лиц), то С. Резник основывается на документах-первоисточниках, свидетельствах высших чинов царской и советской администрации, прямых участников событий, в отдельных случаях — на специальных трудах историков. Хотя полемика с Солженицыным проходит через все повествование, содержание книги к ней не сводится: оно значительно глубже и шире.

---

Державин входил в первый Еврейский комитет, учрежденный при Павле I, но заканчивавший свою работу уже при Александре. В обстоятельном «Мнении сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о проч.»[24] излагается радикальная программа перековки «евреев рода строптивого и изуверного»,[25] — совершенно утопическая и ханжеская, задуманная якобы ко благу самих евреев. Ее претворение в жизнь, по мнению автора, должно принести «незабвенную славу» царю за то, что он «первый из монархов российских исполнил сию великую заповедь: „Любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас“».[26]

Однако большинство членов Еврейского комитета отклонило часть предложений Державина, сочтя их слишком жестокими и лишенными практического смысла. Уязвленный поэт ответил обвинением своих коллег по комитету (в особенности М. М. Сперанского) в том, что их либерализм — это следствие еврейского подкупа. Ему якобы за смягчение своей позиции евреи пытались всучить сто тысяч, а если мало, то двести тысяч рублей, которых он не взял, а сколько взяли коллеги за то, чтобы ворожить евреям, ему неведомо.[27]

Между тем, «либеральное» законодательство 1804 года узаконило черту оседлости и ряд еще более драконовских мер. Самым страшным было решение о выселении в трехлетний срок всех евреев из деревень для пресечения их виноторговли. Выполнить его на практике означало бы — обречь тысячи семей на голодную смерть.[28] Однако Комитет считал это решение благом не только для «спаиваемых» христиан, но и для «спаивающих» евреев, ибо виноторговля «подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей» (стр. 62). Солженицын считает аргументы Комитета «весомыми» и неодобрительно сообщает о том, что «с еврейской стороны оценили намеченную высылку из деревень и запрет корчемного промысла… как ужасное и жестокое решение. (И таким же — осуждала его и полвека и век спустя еврейская историография)» (стр. 63).

Ну, а как относилась к еврейскому шинкарству и всевозможным решениям о его пресечении русская историография? Для ответа обратимся к записке Н. С. Лескова «Еврей в России: Несколько замечаний по еврейскому вопросу», составленной в 1883 году для очередного (Панинского) Еврейского комитета (десятого по счету, как указывает Солженицын).[29] Аргументация Лескова столь глубока и основательна, настолько насыщена историческими и современными автору реалиями, что хотелось бы полностью привести соответствующий отрывок. К сожалению, это заняло бы слишком много места. Приходится ограничиться сжатым — и по неволе обедненным — изложением с вкраплением только небольших цитат.

Лесков пытается осветить истоки пристрастия россиян к зеленому змию и констатирует: «Страсть к питьве на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге» и само принятие христианства (а не магометанства) князем Владимиром было отчасти вызвано его убеждением, что «веселие Руси есть пити».[30]

В отличие от Солженицына, Лесков пользуется преимущественно первоисточниками или опирается на собственные живые наблюдения, что придает его повествованию неотразимую убедительность. Он прослеживает распространение пьянства через века — вопреки тщетным усилиям наиболее праведных деятелей церкви противостоять губительной привычке. «Напротив, — пишет он, — случались еще и такие беды, что сами гасильники загорались… Пьяницы духовного чина прибывали в монастыри в столь большом количестве, что северные обитатели протестовали наконец против такого насыла и молили начальство избавить их от распойных попов и иноков, которые служат вредным примером для монахов, из числа коих им являлись усердные последователи и с ними вместе убегали. Явление — ужасное, но, к несчастью, слишком достоверно засвидетельствованное для того, чтобы в нем можно было сомневаться. Во все это время жидов тут не было».[31]

Со времен Ивана Грозного, повествует Лесков, «словно прирожденная» болезнь стала активно прогрессировать, насаждаемая властью: виноторговля стала основным источником доходов казны. После взятия Казани Грозный царь обнаружил в ней «ханский кабак» и загорелся идеей. Он ввел государственную монополию на продажу питий, а «вольных винщиков» стали преследовать и казнить. Для торговли в царевых кабаках была создана особая профессия крестных целовальников — кабатчиков, которые «целовали крест» продавать водки «довольно», т. е. «они обязаны были выпродавать вина как можно больше».[32] За невыполнение плана целовальников жестоко карали, и там, где торговля зельем шла недостаточно бойко, целовальники силой — при содействии местной власти — принуждали народ пить. «Плохих питухов» били, доходило и «до смертного убийства».

«Перенесение обвинения в народном распойстве на евреев принадлежит самому последнему времени, — констатировал Лесков, — когда русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгой исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными; на них уже возложено много обвинений; почему бы не возложить еще одного, нового? Это и сделали. Почин в сочинительстве такого обвинения на евреев принадлежит русским кабатчикам — „целовальникам“, а продолжение — тенденциозным газетчикам».[33]

Подтверждая, что в черте оседлости «евреи… во множестве промышляют шинкарством», Лесков обращал внимание на то, что число шинкарей составляло в еврейском населении ничтожный процент. «Евреи столярничают, кладут печи, штукатурят, малярят, портняжничают, сапожничают, держат мельницы, пекут булки, куют лошадей, ловят рыбу. О торговле нечего и говорить; враги еврейства утверждают, что „здесь вся торговля в их руках“. И это тоже почти правда».[34] Ко всему этому разнообразному трудовому люду шинкари имели такое же отношение, как «христиане-кабатчики города Мещевска или Черни к числу прочих обывателей этих городов».[35] Разница была в том, что, как правило, евреи вынужденно занимались виноторговлей, так как в местности, где им дозволялось жить, был «только один постоянный запрос — на водку».[36]

К этому нелишне добавить, в деревенских шинках продавалась не только водка. Это фактически было сельпо, где крестьяне могли купить и соль, и гвозди, и нитки с иголками, и множество бытовых мелочей, что избавляло от необходимости ехать в город (порой за десятки верст).

«Еврей и пьянство между собой не ладят, — писал Лесков. — Известно всем, что между евреями нет пьяниц, как между штундистами, молоканами и некоторыми другими из русских сектантов евангелического духа. Пьяный еврей несравненно реже даже чем пьяный магометанин. Человеку трезвому противен самый вид пьяного, а докучная, бестолковая и часто безнравственная беседа пьяницы — омерзительна. Сносить целые дни на своих глазах такое безобразие за грошовую пользу может заставить только самая тяжелая нужда. При том хмельной человек дерзок и буен, и от слов легко переходит к драке, для которой поводом может служить самое ничтожное обстоятельство. Среди нескольких таких, вкупе собравшихся, пьяниц еврей нередко остается один… Положение его постоянно рискованно…».[37] Какая разница между таким шинкарем поневоле и русским кабатчиком, который «живет, где хочет, и может легко избрать другое дело, но, однако, и он тоже кабачествует, и в этом промысле являет ожесточенную алчность и бессердечие… Русский кабатчик, „как паук“, путает единоверного с ним православного христианина и опутывает его до того, что берет у него в залог свитку с плеч и сапоги с ног; топор из-за пояса и долото с рубанком; гуся в пере и барана в шкуре; сжатый сноп с воза и несжатый урожай на корню».[38]

Лесков заключает, что еврейское шинкарство — «это, разумеется, не рыцарственно, но и не так возмутительно низко, как то стараются представить враги еврейства, которые забывают или не хотят знать, что услуги евреев в распродаже питей в черте еврейской оседлости признаются нужными и самим правительством».[39]

И далее Лесков приводит убийственный по наглядности пример: за несколько лет до составления его «Записки» власти проводили эксперимент: евреям было запрещено заниматься шинкарством. И что же? Оказалось, что местные крестьяне вовсе не спешили их заменить. «Беспокойный и грязный шинкарский промысел» крестьян не прельщал. Потребление зелья заметно снизилось, — казалось бы, что могло быть лучше! Но тут забило в набат акцизное ведомство, обнаружившее, что поступления в казну иссякают. Запрет тотчас был снят. «Следовательно, — заключает Лесков, — пока акциз с вина составляет важнейшую статью государственных доходов, еврей даже необходим в шинке во всей той местности, где нет других предприимчивых людей, сродных терпеть этот грязный род торговли. А в таком случае и порицать евреев за то, что они занимаются непочтенным, но в силу условий существующего положения необходимым промыслом, — совершенно напрасно, да и не предусмотрительно».[40]