Александр Волошин - Земля Кузнецкая

• Название: Земля Кузнецкая
• Автор: Александр Волошин
• Жанр: Советская классическая проза

Роман «Земля Кузнецкая» был одним из первых произведений советской литературы, отразивших послевоенную действительность. Фактически именно Волошин открыл советской литературе Кузбасс. Со страниц его романа встали своеобычные характеры исконных сибиряков — выносливые и основательные.

В образе главного героя — районного инженера шахты «Капитальная» фронтовика Павла Рогова — Волошин обобщил черты советского человека конца 40-х годов.

---

— Это возмутительно, товарищ Стародубцев! Возмутительно!

— А, сам начальник шахты пожаловал! — повернулся Семен к Рогову. — Здравствуй, Павел. Извини, не было времени предупредить о своем появлении. Услышал, что на уклоне было туговато, вот и решил заглянуть.

— Ты лучше делаешься, — заметил Рогов.

— Почему?

— Да вот услышал, на уклоне неблагополучно, и летишь сломя голову. Раньше этого за тобой не водилось.

Семен примирительно улыбнулся и обратился к Гале:

— А он все такой же колючий. Помню его вот уж десять лет таким.

— Не изменяюсь, грешен, — сознался Рогов.

— Кто из нас без греха, — согласился Стародубцев. — В грехах иной раз, как в репейниках…

Рогов выслушал Галю о положении в забое, о том, что дело теперь только за мелкими доделками.

— Ну, спасибо! — он еще раз оглядел верхнюю плиту и улыбнулся, заметив, как покраснело лицо Гали. — Спасибо, Галина Афанасьевна, от всей шахты. У меня гора с плеч… Теперь двинем уголек…

— Вот я и безработная, Павел Гордеевич, — сказала Галя. — Что ж мне теперь прикажете — брать направление в отдел кадров?

— Как это в отдел кадров? — удивился Рогов. — А два внутренних уклона кто будет пробивать? А новый скиповой ствол? Вы что, Галина Афанасьевна! — Он приблизил свое лицо к ней и, не обращая внимания на Стародубцева, заговорил вполголоса: — Понимаете, Галя, я был почти спокоен за уклон, потому что вы здесь. Вы отличный инженер… Давайте договоримся, что поработаем вместе еще очень долго! А?

— Очень долго?.. — в глазах у Гали мелькнуло что-то похожее на испуг, но она тут же спокойно сказала — Мне все равно, Павел Гордеевич, на какой шахте работать, но… лучше, если рядом с вами. Надежнее.

— Очень хорошо! — отозвался Рогов и, по привычке глядя в глаза то Вощиной, то Стародубцеву, быстро заговорил: — Чтобы нас в следующий раз не давила вода, воспользуемся буросбоечной машиной Могилевского. Понимаете? Нарезаем рудничный двор, ставим машину на нижней плите и… бьем вверх по угольной пачке! Тут вода не страшна будет.

Стародубцев скромно потупился, но сейчас же заметил:

— Вообще-то работа на буросбоечной потребуется филигранная: сечение скважины девяносто сантиметров, а угольная пачка всего метр двадцать — тридцать. Ошибка всего на одну десятую градуса… Это, знаете, немного напоминает игру: человек закрывает глаза, покрутит перед собой указательными пальцами, потом сводит их — сойдутся или нет? Так и здесь…

Рогов фыркнул:

— Хиромантия! Не от инженера бы слышать. Нам некогда крутить перед собой этими твоими пальцами. Слышите, Галина Афанасьевна: не принимать во внимание «предсказаний» Стародубцева! — Рогов улыбнулся. — А… помощью его мы воспользуемся.

Семен обратил все в шутку.

— Ты, Павел, не изменяешься, — вздохнул он. — Таким тебя люди и запоминают, даже те, с кем ты всего один-два раза встречался. Недавно в Новосибирске, беседуя с видным ученым, не успел я упомянуть о тебе, как он вдруг перебил меня: «Ах, позвольте, позвольте! Так я же знаю инженера Рогова, как же!»

— Что за ученый? — полюбопытствовал Рогов.

— Скитский Василий Пантелеевич.

— Скитский? — Рогов кивнул. — Хороший мужик, светлый!

— Умный! — подхватил Семен. — Жалко, мало с ним пришлось побеседовать — дело ограничилось моим скупым докладом и несколькими его замечаниями. Знаешь ведь, как он занят? А тут еще, понимаешь, весну человек переживает, так что и здесь у него можно кое-чему поучиться… — Семен сделал шутливый полупоклон в сторону Гали и, тут же немигающе глядя в лицо Рогова, небрежно закончил: — Женится профессор Скитский на своей аспирантке… Евтюховой.

— Вот как… — без всякого выражения отметил Рогов, потом посмотрел на ручные часы, на Вощину.

Галя инстинктивно сжалась, словно на нее замахнулись. Ни разу она не видела у Рогова таких пустых, обмелевших глаз, словно в одно мгновение перегорела в них влажная синь.

Он сказал:

— Хорошо, Галина Афанасьевна, значит, мы… договорились. А теперь я пойду.

Семен сделал было шаг за ним, но Рогов только чиркнул по его лицу взглядом и пошел сквозь кусты напролом.

— Вот так, Галина Афанасьевна… — начал Стародубцев в замешательстве.

— Оставьте! — резко оборвала Галя. — Оставьте! Вы сейчас сказали Рогову… Как это стыдно!..

Она быстро обежала бурый породный отвал, спустилась в ложок, прямо по воде перебежала ручей и, хватаясь за кусты противоположного ската, взобралась наверх. Только ступила на тропинку, как впереди показался Рогов. Шел он обыкновенным своим размашистым шагом, только необычно беспокойно двигались его руки, то отстегивая все три петельки на фуфайке, то вновь застегивая. Вот он остановился у золотистой сосны, придерживая кепку, поглядел на ее вершину и снова пошел. А когда увидел Галю на тропе, ни одним движением не выдал удивления, словно ждал этого.

— Павел Гордеевич… — Галя посторонилась с тропы, давая ему возможность пройти. — Извините меня… но я хотела спросить…

— А спрашивать как раз и не нужно, — Рогов дружески сжал ей локоть. — Не нужно, Галя, спрашивать. Просто Стародубцев притронулся к тому, что очень болит. Спасибо, Галя.

И пошел в гору все таким же ровным размашистым шагом… В этот час с горки можно было беседовать и с весной и со всем миром, если, конечно, тебе понятен многоголосый, разноязыкий говор апрельского полудня.

Круто, широкими петлями дорога поднимается к верховой рыжеватой седловине. На западном склоне почти нет леса — он дальше, за водоразделом. Изредка попадаются красноватые кустики молодой березовой поросли да справа от дороги, над крутой каменистой осыпью, стоит одинокая мачтовая сосна, — стоит и задумчиво качает зелеными лапами веток, в дальнюю даль смотрит, словно и грустно ей, что еще одна весна мимо проходит, и легко, что под золотистой корой тронулись густые прохладные соки.

На одном из поворотов Рогов остановился, прищурившись от яркосинего света, огляделся вокруг и, вдруг затаив дыхание, почти на носках потел к невысокой годовалой березке и шагах в двух от нее остановился. Где-то здесь, — наступить можно, — опустилась маленькая пичужка. «Но где же она, неужели пешком ушла?» Рогов даже пригнулся, в нем внезапно пробудился давний мальчишеский азарт.

— Ха!.. — сказал он удивленно, когда у него из-под ног выпорхнула быстрокрылая птаха и с тихими вскриками: «Чьи вы! Чьи вы!» закружилась вокруг. — Ах, вот что! — Рогов усмехнулся. — Вас интересует, чьи мы? Не беспокойтесь, мы свои, тутошние.

И, все еще смеясь над своим ребячеством, он присел на корточки и осторожно раздвинул кустики прошлогодней жухлой травы. В маленьком углублении лежало гнездо — круглое, аккуратное, с загнутыми внутрь краями, выстланное тонкими былинками и молочно-голубым растительным пухом. Опустил пальцы внутрь и как будто тепло почувствовал или показалось это, но сердцу действительно почему-то тепло стало. А над головой звенело все беспокойнее, все жалобнее; «Чьи вы?.. Чьи вы?..»

— Ну, ладно, ладно, — поднимаясь, примирительно говорит Рогов. — Что уж ты на самом деле? Неужели не понимаю?

В другом месте он присел на пенек, пощупал на солнечной стороне его шершавую кожу. Да, здесь по-настоящему тепло.

Тепло… Рогов сильно трет лоб, как будто стараясь вспомнить что-то трудное и давно-давно забытое:

«Ох, Валя, Валя!..»

Нашел в кармане помятый листок письма и, разгладив его на колене, стал читать заново, от слова до слова:

«Если бы я могла оградить тебя хотя бы от минутного горя… Павел! — писала Валя. — Я это могла бы сделать, но я ненавижу ложь. И ты, разве ты можешь..

Нет, все не то!

В последнее время я очень часто бывала мыслями и душой с Василием Пантелеевичем Скитским. Я изо всех сил боролась против этого, но он как-то незаметно вошел в мою жизнь. Я приезжала сказать тебе это. Хочу, чтобы тебе стало легче, надеюсь на это, верю в тебя. Прости, Павел.

Валя».

Еще и еще раз перечитывает Рогов письмо, потом опускает его между коленями. «Ну разве так можно? — спрашивает он себя. — Разве можно, чтобы так трудно было?»

Потом он встает и снова начинает подниматься в гору. Дорога крутая, но сердце бьется уже спокойнее, мысли не мечутся, в голове ясно.

А вот и верховая седловина. Рогов выпрямился, медленно расстегнул фуфайку, снял кепку. О, как же далеко видно отсюда! Родимый край..

Внизу глубокая падь — Черная Тайжина, а чуть подымешь взгляд — видишь бесконечную гряду то желтоватолысых, то лесом укрытых гор. Прямо на востоке глаз еле различает далекое розовое полыхание вечных снегов на хребтах Алтая, на севере поднимается дымное облако над городом Сталинском.

А если бы подняться еще выше… Рогов на минуту закрывает глаза, потом снова всматривается в неоглядный весенний мир. Кузбасс! Но ведь это слишком тысяча километров с юга на север, почти от Телецкого озера на Алтае, через поймы многочисленных горно-шорских рек, до Мариинской тайги у великой сибирской магистрали, вот он — Кузбасс!