Светлана Дильдина - Попутного ветра!

• Название: Попутного ветра!
• Автор: Светлана Дильдина
• Жанр: Научная Фантастика

«После аварии я стал видеть мир слегка по-другому. На трассе всегда было пасмурно, порой шел дождь, изредка — снег…А Лаверта полна была красок и звуков. Я научился слышать кошачьи шаги и то, как воробьи встряхивают крылышками. Научился различать бесчисленные оттенки чашечки цветка…».

---

   — Даже не думал.

   — Мики… — он помолчал, явно опасаясь спрашивать дальше. Но все же решился:

   — Ты работаешь… на этих?

   — Нет. Смешно же, Рысь…

   Он помолчал.

   — Но ты… еще хуже? После аварии… Ты не просто так пропадаешь. И в городе тебя нет. Может, расскажешь все-таки?

   Теперь я молчал.

   — Мики, — голос звучал напряженно, неровно: — Послушай… Я же волнуюсь за тебя! Когда ты просто уходишь, я думаю — куда же ты впутался? Если с тобой что случится…

— Ничего не случится.

Наверное, у меня получилось передать собственную уверенность — Най успокоился.

   — Мне Ника звонила, — сказал. — Раз сорок… Она, кажется, не верит, что я не знаю. На той неделе звонила, и на этой…

   — Угу.

   Рысь повозился немного под одеялом, потом выдал, с явным усилием:

   — Она тебя любит.

   — Угу. Хотя очень надеюсь, что ты ошибся.

   Он замер, вроде заснул, даже к стенке отвернулся. Потом пробурчал в одеяло:

   — И мать тебя ищет…

   Я подумал о матери и о человеке с гарнитурой. В третий раз говорить «угу» было как-то нелепо. Так что я промолчал.

   Скоро стало совсем тихо, только сонное дыхание — да порой шелест листвы за окном. А на потолке покачивались белесые пятна света вперемешку с контурами ветвей-опахал.

   Лучше бы ты, Рысь, не говорил о Нике…

   Думаешь, ее можно просто так забыть, отодвинуть в прошлое? Наверное, я самый обыкновенный трус. Но я не знаю, что делать. Если она не поверит, слова мои будут хуже пощечины — ведь она ждет, и ей больно… А если поверит… это самое страшное.

   Я же все помню и понимаю, Най.

   Я часами стоял под ее окнами, когда Ника готовилась к выпускным. А сейчас…

   Порой сижу сзади моего сарайчика, так, чтобы особо не видеть трассу. В стене сарайчика есть окошко, застекленное, с трещиной. Если долго смотреть, начинает казаться, что это ее окно. И что Ника — там, за стеклом… и даже трещина куда-то пропадает.

   А я вижу, как Ника мелькает у подоконника, смеется, поворачивает голову — тяжелый «конский хвост» взлетает над плечом. А в руках то большое фаянсовое блюдо, то гроздь винограда…

Глава 2

   А теперь я хочу вернуться назад. Хотя бы словами, раз уж большее никому не под силу.

   Итак, действие первое. Мне десять, отец — я всегда зову его отцом, по настоянию матери — берет меня на раскопки. Он уверен, что от меня будет сплошная неприподъемная неприятность, и не скрывает этого от соратников. Но я, будто назло, веду себя тихо. Я просыпаюсь раньше всех, никогда не задерживаюсь к завтраку, обеду и ужину, увлеченно помогаю кисточкой отчищать вековой налет с черепков и снимаю чешую с лука в помощь повару. Глаза слезятся, и я пытаюсь протереть их луковой рукой… эх!

   Зато вечер принадлежит мне.

   Вечером я брожу по развалинам, едва очищенным от многовекового слоя земли и камней. Не больше семи лет прошло, как они снова увидели свет. Так долго были скрыты от глаз, будто кто повелел земле поглотить былой город — или сам он счел нужным скрыться от любопытных. Тонкие былинки пробиваются между камнями, кажется, от рождения сухие и желтые, будто здесь не может, не должно быть ничего юного. Колючие погремушки-шарики, наполненные семенами — для кого они созданы? Для маленьких человечков, которые отломят их стебли и станут плясать на развалинах, крохотные — на когда-то живом, много большем?

   Фундаменты домов — глина перемешана с камнем — прихотливо разбросаны. Здешний народ не знал улиц… Может, туземцы скривились бы презрительно при виде наших автострад — прямых и тугих, едва не звенящих — натянутая леска; залитых огнями.

   Название, будто крик птицы в ночи — Тара-Куино…

   Странный там жил народ. Добровольные отшельники, воздвигнувшие незримую стену между собой и миром. Они убивали на алтарях орлов и ястребов, словно преисполнясь ненависти к полету… Когда я увидел их боевые маски, едва не заорал от страха. Из кожи и дерева, черные, ссохшиеся и перекошенные, будто лица оживших мумий. И губы у всех были раскрашены красным — стойкий краситель, почти не выцвел за тысячу лет.

   Про развалины Тара-Куино нам рассказывали в школе, но неохотно. И верно — кто испытывает желание выставить себя дураком? Только один учитель, совсем молодой, с жаром сыпал собственными гипотезами… даже мы, дети, не слишком-то им доверяли.

   Дома у нас одно время находилась маленькая статуэтка, медная… танцовщица в уборе из перьев. Мне казалось, она все время движется — то руку переставит, то ногу. Я до одурения не любил ее — старался не оставаться один с нею в комнате. Если иначе никак, набрасывал какую-нибудь тряпку. Правда, прожила у нас статуэтка недолго…

   Тара-Куино был пунктиком для отца.

   Этот народ не общался ни с кем, и, кажется, убивал всех иноплеменных, если те сунулись по неосторожности. Никто не знает, почему Тара-Куино так и не завоевали. Котловина не такая большая, и тамошних могли попросту задавить массой — хоть и неудобно бежать вниз по склонам. Но туземцы котловины попросту вымерли сами собой… а у соседей остались сказки. Недобрые, похожие на потемневшие сгустки крови.

   Развалины, мечта археологов — и ежедневный, ежеминутный труд, нудный и пыльный. Камни уже остывают, и я прыгаю по ним, скользя подошвами, взмахиваю руками, пытаясь удержаться. Ветер дает мне иллюзию опоры. Когда он хочет, он умеет быть плотным, надежным, как руки друга. Я смеюсь, воображая себя горной серной, и прыгаю по камням все более дерзко, со стороны, наверное, больше походя не на серну, а на обезьяну.

   Тара-Куино наблюдает за мной тысячей невидимых глаз, не понять, то ли одобрительно, то ли с презрением.

   — Четыре гнома на дереве спали,

   Другие четыре клад раскопали…

   Мои глаза не менее зорки, чем у ястреба, который выслеживает мышь. Я понимаю, как мимолетно счастье: я — здесь! — и, распевая бессмыслицу, вглядываюсь тем не менее в узор пятнышек под ногами, в улыбки камней. Еще совсем светло — летом солнце настолько лениво, что не бежит, а ползет к закату.

   Землеройка выскакивает из-под ноги — зверек хотел затаиться, но я, не подозревая, едва не наступил на него. Подле укрытия зверька блестит предмет, желающий обратить на себя внимание — как же иначе объяснить, что блеск пропал, стоило глазу скользнуть по его поверхности, выделяя среди камней и коротких спутанных веток?

   Я наклоняюсь.

   Вещица, похожая на коралл, на морской огурец — то ли творение рук человеческих, то ли причудливая игра времени, земли и ветра. Карминно-красная, изборожденная сетью запекшихся трещин… я вертел находку в руках, еще не умея понять, что передо мной, но уже знающий — любая невзрачная безделушка, похожая на обломок щебня, может оказаться великой редкостью. Для археолога порой нет важнее старого черепка — на стертый, исцарапанный осколок глины он променяет пение жаворонка и вишневые лепестки на пленочке луж.

   Мне порой везло — удавалось заметить в пыли, в щели между камнями капельки прошлого, столь же бессмысленные и драгоценные, как одна капля воды в пустыне. Подлинной ценностью они обладали лишь для меня и моих друзей — взрослые смотрели с равнодушной улыбкой, одобрительно похлопывали по плечу: да, Мики, здесь можно найти и такое…

   Но вещица, которую я держал, была иной. Лишенной налета древности, как лишен его обыкновенный булыжник, быть может, насчитывающий миллионы лет — и притягательной, неповторимой в своем безобразии. Так безобразен и притягателен скелет давно умершего существа, того, чей облик позабыт и землей, и морем.

   Мне нет смысла врать — я и в самом деле осторожничал, нес находку, будто гнездо с птенцами. До сих пор не знаю, что было причиной — но отросток карминного «морского огурца» хрустнул, став неправдоподобно хрупким. А десять минут назад — слово даю! — им можно было сверлить отверстие в камне.

   Я остановился, поднял находку повыше. На месте скола чернела крохотная дырочка — в такую едва проберется личинка мотыля. И запах был как от масла эвкалипта, довольно приятный.

   Но я торопился показать находку — не отцу, похвала его или ругань всегда была безразлична, а его товарищу, веселому бородачу с грубоватыми шутками.

   Воздух становился все горячее, хотя должен был остывать к ночи. Камешки под ногами ворчали и гудели, будто я мчался по бесчисленным барабанам.

   До лагеря я не добежал десяток шагов.

   У меня жар — за сорок, мне кажется — я кричу, хотя на деле что-то еле слышно мычал.

   Вокруг меня танцевали люди в страшных масках, напоминавших обожженные перекошенные лица, и блики огня плясали на медных телах. Тела были человечьими лишь по форме; суть их оставалась бесконечно чужой. И они пытались увлечь меня в свою пляску, заранее зная, что мне, мальчишке из простого приморского города, никогда не вынести ее страсти и тяжести.