Светлана Дильдина - Попутного ветра!

• Название: Попутного ветра!
• Автор: Светлана Дильдина
• Жанр: Научная Фантастика

«После аварии я стал видеть мир слегка по-другому. На трассе всегда было пасмурно, порой шел дождь, изредка — снег…А Лаверта полна была красок и звуков. Я научился слышать кошачьи шаги и то, как воробьи встряхивают крылышками. Научился различать бесчисленные оттенки чашечки цветка…».

---

   Познакомились мы довольно давно и совсем обыкновенно — только не по здешним меркам. Она вот так же стояла у обочины, подняв руку — будто ловила попутку. Я остановил Ромашку, слегка сбитый с толку, даже не слегка: никогда народ не появлялся на середине трассы, только у верстового столба, иногда раньше — тогда шли или ехали мимо меня. На миг мне почудилось, что я в Лаверте, к тому же девчонка улыбалась хитро и очень приятельски.

   — Привет.

   — Привет, — сказал я растерянно, и прибавил совсем уж глупо: — Тебе куда?

   Она хихикнула:

   — Мне всегда вперед!

   Эту фразу я запомнил накрепко.

   Сейчас девчонка была совсем уж в ударе. Глазками стреляла — прямо ракетная установка.

   — Я Алого гонщика видела, — сказала Юла, отлепляя от носа мокрые пряди.

   — Да ладно тебе. Может, просто похожий кто?

   На трассе много разного народа отмечается так или иначе. Но про Алого рассказывают и в Лаверте, и в других городах… и встреченные на этой дороге, если пристать с расспросами. Говорят, он во всем алом, и мотоцикл его, «Тайвер», тоже как кровь. И носится он со скоростью сумасшедшей, туда и обратно.

   Я очень хочу его встретить, но про него не знает даже Адамант. Если уж этот не знает…

   Юла кажется очень родной, когда вот так сидит рядом. Руки горячие всегда, и в холод, и в дождь.

   — Тебя можно вместо печки использовать! — ворчу я. Даже сквозь куртку чувствуется ее тепло.

   Странно. Считай, в обнимку ездим, а никогда не было даже поцелуя — только пальцы соприкасаются, когда передаю ей сигареты или иную мелочь, баночку газированного кофе, например. Иногда сжимаю ее ладони, вроде как грею, на деле греюсь сам. Она девчонка понятливая.

   Раньше хотелось спросить, почему она не ушла. Но как-то неловко, будто совсем об интимном. Адаманта зато спросил — тот не знает. Другое ведомство…

   Она слезает всегда в одном и том же месте, дальше не хочет — боится. Я стараюсь — из ложной вежливости — не смотреть ей вслед. Хотя расстояние смешное — шагов пятнадцать в ложбинку. Там скат крутой с правой стороны… Там и нашли.

   Я бы убил тех, кто это сделал, честное слово, хоть даже таракана для меня прихлопнуть всегда было мукой.

   Памятник придорожный… видел, подходил близко один раз. Не слишком похожа. Носик вздернутый тот же, а лицо застывшее, и глаза испуганные. Никогда не видел у Юлы испуганных глаз. Я спросил — фотограф, что ли, был такой страшный? Или вместо «птички» крокодил вылетел? Смеется…

   А имя забыл прочитать. Или просто забыл. Ну и ладно.

   Когда возвращался, пошел мелкий снегодождь. Я поднял воротник, чтобы ветер не касался шеи — холода не боюсь, но не слишком приятно.

   А ездить туда и сюда пришлось часто — когда много работы, я испытываю непонятное спокойствие. А когда нужно подвезти одного-двоих за день — долго не могу придти в себя.

   Из сегодняшних пассажиров я запомнил мужчину с перебинтованной рукой. Он оберегал ее, будто рука была хрустальной, да еще и надтреснутой. Я знал, что он не может теперь чувствовать боль, но велика сила памяти… или инерции.

   — Ты не устаешь тут? — спросил он. Я едва не подскочил вместе с Ромашкой.

   Обычно со мной не заговаривали первыми — казалось, они воспринимают меня как транспортное средство, не более. Ну, кому в голову придет разговаривать, скажем, с автобусом?

   А если и говорили, то о себе. Жаловались, или вспоминали, или хлопотали о ком-то оставшемся.

   Этот — смотрел на меня, улыбаясь одними глазами:

   — Я тебя помню. Ведь ты с отчимом был у нас на раскопках?

   — Был…

   — Помню тебя. Не слишком изменился, разве что подрос…

   Лучше бы он молчал. А то… будто старый знакомый. Я все вспоминал, каким же он был семь лет назад, и не обратил внимание на слова. Иначе бы на «подрос» мог и ответить.

   — Скажи отчиму — пускай передаст, чтобы прекращали. Не стоит оно того. Мы ничего не знаем, а ведем себя так, будто и впрямь — венец творения.

   — Что прекращали? — я растерялся. Потом сообразил — тот не успел ничего понять… бывает. Это всегда царапает, больно, и невозможно привыкнуть, когда — не понимают…

   — Он сам знает, — человек вздохнул, прищурился, растер ладонью грудь слева. Пожаловался:

   — Сердце болит. Жаль помирать… Может, и впрямь виноваты сами. А отчиму передай, я теперь нескоро его увижу.

   Поздняя осень в Лаверте — тяжелое небо, мокрые листья, летящие под колеса, а то и в лицо, мокрое седло, брызги грязи на штанах и колесах.

   В проливной дождь ездить не стоит — может, кому-то и нравится, когда в лицо бьет моток воды из-под встречного грузовика, когда веером водяным накрывает с головой.

   С моря дует мокрый ветер — не холодно, но для приезжих довольно-таки противно.

   Зима — неглубокий снег, порой тает совсем, морось снежная, белая крошка на рукавах, на плечах — повсюду. И марево туманное. Сыро…

   А сейчас в Лаверте весна.

   Сухо, только слепой дождик иногда подкрадется. Ребята из яхтклуба счастливы — соревнования на носу… И те, что летают, счастливы.

   И я, когда возвращаюсь в город.

Глава 4

   Лаверта

   В занавеске запуталась пчела. Девушка с серебристыми волосами аккуратно освободила жужжащую пленницу, избегнув жала. Присев на краешек стола, покосилась на ветки акации — те покачивались под самым окном, на светлой зелени вспыхивало и подрагивало солнце.

Перевела взгляд на письменный стол, вздрогнула, увидев карточку. Юноша лет семнадцати, с чуть острым, нервным лицом, наклонился, немного виновато улыбаясь. В его руке был моток бечевки — делали заграждение, русые волосы нуждались в стрижке. На плечо падала тень — будто невидимка положил руку.

Девушка прикусила губу, отвернулась и уставилась во двор, принуждая улыбку вернуться на лицо.

   Телефонная трель — мелодия, подобранная специально, причудливая партия флейты.

   — Нет, он не звонил… Да, я слышала… он был в городе. Я по-прежнему ничего не знаю. И какой мне смысл врать? Можете не верить. Значит, не так уж замечательно… — голос девушки стал напряженным, в нем появился металл. Не отлитый в прочной форме, готовый перенести любые передряги и смены климата, скорее, металл — напряжение перетянутой струны. Еще чуть-чуть, и струна не выдержит.

   — Да, разумеется, я сразу дам знать!

   — И оставьте меня в покое! — выкрикнула девушка, глядя на замолчавший телефон.

   Резко стерла слезу, будто ударила себя по лицу.

   — Дура…

   Это не помогло, где-то в глубине глаз работали слезные помпы, и зрачки постоянно заволакивало соленой влагой.

   Подруги опасались девушки — после попытки утешить, заявив, что все парни, даже самые лучшие, по сути сволочи, самовлюбленные эгоисты. Тогда она бросила сквозь зубы несколько едких фраз, она умела бить по самому слабому месту, хоть старалась не сделать этого даже случайно… и не на подругах она вымещала свою боль, а на плоских и правильных утешениях, в правдивость которых не верила до сих пор.

   — Дура…

   Смирившись, она побрела на кухню варить себе кофе, уже понимая, что в очередной раз не выдержала, не смогла сохранить для самой себя личину гордой и независимой.

   Грань, которая в былое время так явно отделяла для нее понятия «гордость» и «унижение» ныне была размыта. Попытаться снова, не желая расстаться с верой, нарваться на пренебрежение — или оттолкнуть былое и тем предать себя и другого?

   — Почему я не могу просто верить или уж просто не верить? — спросила она голосом, надломленным и горчащим. И знала уже, что совершит еще попытку… неизвестно, последнюю ли.

* * *

   Кресла, обтянутые коричневым плюшем, казались обманчиво мягкими. А на деле довольно-таки твердые сиденья, не для того предназначены, чтобы лентяи просиживали штаны. Так и мы сами, подумал похожий на легкоатлета брюнет с глазами, под которыми залегли тени усталости. Он задумчиво помешивал ложечкой сахар в чашке с очень крепким кофе. Собеседник, сухопарый седой мужчина с ястребиным носом и тусклым взглядом, покосился на чашку с кофе неодобрительно — такое пить, только если мечтаешь посадить сердце.

   Брюнет говорил, а рука с ложечкой двигалась будто совсем независимо:

   — Я все же не думаю, что молодежь стравливают сознательно. Горячие головы всегда найдутся, очень горячие… а вот остыть им никак не дают.

   Покосившись на вторую, уже пустую чашку кофе, вынул из папки листок, протянул собеседнику.

   — Это…

   Седой скользнул глазами по странице, перевернул, обнаружил вложенные фотографии. Внимательно рассмотрев, кивнул.

   — Значит, они наконец что-то сообразили. Никогда не думал, что от древностей может быть польза.