Сэмюел Беккет - Мерфи

• Название: Мерфи
• Автор: Сэмюел Беккет
• Издательство: Ника-центр
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999

Сэмюэл Беккет (1906–1989) – один из самых известных представителей авангардной литературы двадцатого века, лауреат Нобелевской премии 1969 года. По насыщенности слова его сравнивают с Джойсом, а по умению показать тщету и безысходность человеческого существования – с Кафкой.

Творчество Сэмюэла Беккета – это поразительное сочетание рациональной иррациональности и творческой свободы, обузданной могучим и трезвым рассудком. Как человеку справиться с пониманием того, что его забросили в этот мир без его согласия, и какова глубинная природа нашего «я» – таковы вопросы, волнующие писателя.

На первый взгляд герои романа «Мерфи» выглядят бездельниками и моральными уродами, хотя, в сущности, это обычные люди, подобные тем, с которыми мы сталкиваемся ежедневно. Беккет лишь намеренно доводит до абсурда их мотивы и побуждения, не чуждые каждому из нас, искусно фокусируя внимание на отдельных сторонах личности. Как и в других его романах, здесь высокая трагедия неожиданно превращается в фарс, увлекая забавными ситуациями и неожиданными развязками…

---

Мерфи еще некоторое время провел в Гайд-Парке, сидя на пятках, играя с монетками общей суммой в пять пенсов, размышляя о Розе Росе, поглядывая на овец, к которым он неожиданно проникся симпатией, осуждая разные предрассудки, выводя на суд разума свою любовь к Силии… Тщета, тщета всего… свобода равнодушия, равнодушие свободы, прах вещей, прах воли и устремлений, любое действие, как песок, высыпаемый из кулака, – вот какие умственные образы в нем тогда возникали; закатный пейзаж в мыслях, окутанных туманом, там становилось все темнее, все застилалось мраком раздражения, в котором не вспыхивал ни один огонек, атмосфера столь тяжелая, что ни одна искра не смогла бы возгореться… И Мерфи тогда бросился в другую крайность – он отсоединил свой разум от грубых, назойливых, докучливых чувств и разлегся на спине, чтобы погрузиться в то почти летаргическое состояние, о котором он мечтал вот уже пять часов. А ему все время мешали – сначала этот дурацкий Тыкалпенни, потом Роза Роса, потом он пытался возжечь огонь, который загасила Нелли. А вот теперь его уж ничто не остановит! «Теперь меня ничто не остановит», – успел сказать он себе перед тем, как уйти в тот мир, который он называл «своим», никто и ничто… И действительно, ничто ему не помешало ускользнуть в себя, уйти от обязанностей и от оплаты, от Силии и от себя, от бакалейщиков и от базаров, от улиц и от уловок, уйти в мир, в котором никого и ничего не было, кроме него самого, кроме Мерфи, очищенного от всякого ненужного знания-Кода Мерфи снова вернулся в этот мир, или точнее было бы сказать, ушел из своего мира, он обнаружил, что опустилась ночь, а луна, да еще полная, наоборот, поднялась, и вокруг него собрались овцы – эти бледные, смутные формы, которые, возможно, и явились непосредственной причиной его пробуждения. Приглядевшись, Мерфи увидел, что овцы явно чувствовали себя лучше – они значительно меньше походили на испоганенную наборщиком строчку Вордсворта, они даже щипали травку, жевали и, вообще, вели себя значительно живее. Так что скорее всего днем они отвергали не Розу и не ее капусту, а просто их угнетало светлое, дневное время суток! Мерфи тут же вспомнились четыре совы в больших клетках в Парке Баггерси, чьи радости и печали начинались лишь в сумерки.

Мерфи обнажил свои глаза, сняв с них покровы век, и поднял их к луне; веки сами по себе не открывались, и ему пришлось прибегнуть к помощи пальцев; лунный свет стал затекать через глаза в мозг, а изнутри, из внутренностей выскочила гадкая отрыжка, напомнив ему давние времена его юности -

Пробудившись и беспокойно озираясь вокруг,
Видишь, тебя ночь окружает, нежданно и вдруг… —

во рту стало противно, и Мерфи сплюнул, поднялся на ноги и спешно отправился домой, назад к Силии. Скорость его передвижения определялась пятью пенсами, которые обеспечили ему проезд. Да, он везет добрые вести, ее богам понравится его сообщение, он нашел работу, но день получился для него какой-то особо утомительный, устала не душа, а тело, и ему не терпелось более чем обычно, чтобы поскорее начиналась музыка. Как он ни спешил, вернулся он домой много позже обычного и обнаружил, что не только ужин его, как он и надеялся, и опасался одновременно, стал непригоден к употреблению, но и что Силия, широко раскинув руки, лежит лицом вниз на кровати.

И Мерфи решил, что произошло нечто ужасное…

6

Amor intellectualis quo Murphy se ipsum amat.[127]

Как это ни печально, но, кажется, мы достигли такого момента в нашей истории, когда приходится предпринять попытку найти оправдание выражению «внутренний мир Мерфи», или «дух Мерфи», или, если хотите, «ум Мерфи», а еще точнее, все это и многое другое вместе взятое. К счастью, нам не нужно доискиваться до того, как же все это было в действительности, – такая попытка была бы с нашей стороны чистой блажью, а может быть, и просто непозволительным нахальством; мы лишь попытаемся на все взглянуть с точки зрения того, как это виделось самому Мерфи. В конце концов, Мерфиев внутренний мир и является граваменом[128] нашего изложения. Если мы посвятим упомянутому предмету немного места в данной главе, это избавит нас от необходимости извиняться за то, что мы займемся этим в каком-нибудь другом месте.

Внутренний мир Мерфи представлялся ему самому как огромная полая сфера, герметично отгороженная от всей вселенной за ее пределами. И то было отнюдь не обеднение, ибо в этой сфере присутствовало все, что должно было присутствовать. Все из того, что было, есть или будет во вселенной за пределами сферы, уже наличествовало внутри этой сферы в качестве наличной или потенциальной реальности, либо в виде потенциальной реальности, становящейся актуальной данностью, либо в виде наличной реальности, опускающейся в потенциальную. Иначе говоря, внутри сферы существовала своя собственная вселенная.

Но сказанное вовсе не значит, что Мерфи засосало болото идеализма. Просто существует реальность духовная и реальность материальная, и та, и другая реальности в равной степени реальны и почти в такой же степени приятны для чувств.

Мерфи проводил грань между действительной и потенциальной реальностями своего внутреннего мира не как между формой и бесформенным стремлением к обретению формы, а как между реальностью, каковую он уже познал в опыте в сугубо духовном и материальном, и реальностью, каковую он познал лишь в духовном опыте. Таким образом, можно было сказать, что пинок под зад для него был бы реальностью актуальной, а ласка – реальностью потенциальной.

Мерфи представлялось, что наличествующая реальность его внутреннего мира пребывает где-то вверху и ярко сияет, а потенциальная располагается где-то внизу и погружена во мрак, но он не связывал эти две реальности этической веревочкой. Духовный опыт он отделял от опыта материального, причем не прилагал к материальному опыту обычные критерии такого опыта – наличный материальный факт в его понимании еще не придавал материальному опыту ценности. Материальный опыт нельзя был устранить просто потому, что он не имел ценности. Он состоял из света, постепенно угасающего и уходящего во мрак, из верха и низа, но не из добра и зла. В нем были формы, имеющие параллели за пределами сферы внутреннего мира Мерфи, но не формы, которые можно было назвать правильными и неправильными. В нем не было антагонизма между светом и мраком, не было и необходимости свету пожирать тьму. Необходимостью являлось нахождение попеременно то в свете, то в полусвете-полумраке, то в полном мраке. Вот и все.

Таким образом, Мерфи ощущал себя словно рассеченным надвое – на тело и на душу. И тело его, и душа сношались каким-то образом, иначе бы Мерфи не знал, что в них есть нечто общее. Но подчас ему казалось, что его душа непроницаема для тела, так сказать телостойка, и ему было непонятно, по какому каналу осуществлялось такое сношение и каким образом духовный и материальный опыты частично перекрывали друг друга. Мерфи, однако, не вникал в такие тонкости – его вполне удовлетворяло знание того, что один опыт не вытекал из другого. Он не помысливал удар ногой в зад, потому что ощущал таковой, и не ощущал удар ногой в зад, потому что помысливал таковой. Возможно, знание об ударе ногой в зад имело отношение к факту удара, подобно тому как две математические величины имеют отношение к третьей. А возможно, то был не-умственно воспринимаемый, не-реально физический Удар, вне пространства и времени, пришедший из вечности, неявственно явленный Мерфи в тех своих формах, которые соотносимы с сознанием и его протяжением за собственные пределы, удар inintellectu[129] и удар inre.[130] Куда же в таком случае подевалась Наивысшая Ласка?

Как бы там ни было, Мерфи удовлетворялся тем, что принимал это частичное соответствие его внутреннего духовного мира с внутренним, хоть и телесным миром его плоти как проистекающее из какого-то процесса сверхъестественной предустановленности. Однако эта проблема его интересовала мало. Любое решение было бы приемлемым, если только оно не вступало в противоречие с ощущением, которое все усиливалось по мере того, как Мерфи старел, что его внутренний духовный и интеллектуальный мир являл собою закрытую систему, не подверженную каким бы то ни было изменениям, самодостаточную и не поддающуюяся влияниям его тела, в котором изменения происходили постоянно и которое было подвержено всяческим напастям и превратностям.

Значительно больший интерес представляет не то, как все это образовалось, а то, как это могло быть использовано.

Да, Мерфи внутренне раздвоен, одна часть его никогда не покидала его внутренний мир, представлявший собой сферу, наполненную светом, который в нижней части угасал и переходил во тьму, потому что выхода из сферы не было. Но движение в том внутреннем мире зависело от покоя в мире внешнем. Вообразим: некто лежит на кровати, ему хочется спать. Где-то рядом, за стеной, находится крыса, ей хочется двигаться. Человек слышит, как скребется крыса, и заснуть не может, крыса слышит, как ворочается в кровати человек, пугается и дальше двигаться не рискует. И человек, и крыса крайне недовольны – человеку не спится, он ворочается, крысе приходится выжидать, а ведь можно помыслить и благоприятную для обоих ситуацию: человек спокойно спит, крыса бежит, куда ей хочется.