Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.

• Название: Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
• Автор: Сергей Семанов
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-7838-0720-6

Наше время полно неожиданных суждений по самым различным событиям русской истории — давней и не очень. Одним из таких суждений является данная книга известного историка и писателя С. Н. Семанова. Русско-японская война, в ходе которой за маленькой Японией стоял чуть ли не весь западный мир, изучена слабо и воспринимается по старой схеме. Автор предлагает новый взгляд на события почти 100-летней давности, в том числе и на причины гибели русского адмирала.

---

Ходя по палубам, я забежал на минуту в свою каюту за папиросами, которых, увы, не нашел, так как от моей каюты и соседней с нею остались одни ошметки и громадная дыра в борту.

Чувствуя все-таки желание курить, я забежал в каюту командира, где бесцеремонно и набил свой портсигар. Его каюта была цела, но адмиральский салон был исковеркан: стол разбит, в левом борту дыра такая, что тройка влезет; 47-мм орудие этого борта лежало у стенки правого, вместе с двумя бесформенными трупами, из которых один представлял из себя почти скелет, а другой был разрезан пополам. Временами сверху приходили все более и более неутешительные известия: перевернулся «Александр III», потонула «Камчатка», потонул «Урал».

Внизу тоже было неважно: носовой отсек до батарейной палубы был залит до главной носовой переборки, которая пучилась и пропускала в швах; носовые погреба залились водой, вода текла и по жилой палубе, просачиваясь через переборку.

Трюмный, гидравлический и минный механики и старший офицер старались укреплять главную переборку упорами бревен; плотники здесь же делали клинья, и шла спешная и лихорадочная работа. Пожар батареи через 1–1 1/2 часа после начала прекратился совершенно, вероятно, сам по себе, так как больше было нечему уже гореть; на палубе валялись выгоревшие патроны и пустые гильзы, стенки и борта были черны; на них и с подволока свисали в виде каких-то обрывков проволок обгоревшие провода; 6″ пушки совершенно черные угрюмо молчали, и около них хлопотали обгоревший командир лейтенант Буш и Блинов с несколькими комендорами, стараясь силой расходить ручные подъемные и поворотные механизмы, что почти не удавалось, так как медные погоны от жары покоробились и местами оплавились. Одно время было как бы затишье боя, перестала рявкать наша 12″ кормовая башня, но вскоре опять начала. По-видимому, бой был уже не так интенсивен, или же я просто оглох и от сильного напряжения в течение нескольких часов приобвык и стало малочувствителен к окружающей обстановке, так как несколько обгоревших до костей трупов в батарее не производили почти никакого впечатления, и я спокойно спотыкался и наступал на них.

Так как дело, по-видимому, подходило к вечеру, то я вызвал всех минеров и начал с ними поднимать на место кормовые прожектора, убранные перед боем в палубу за прикрытие. По-видимому, и люди привыкли к обстановке и работали спокойно, без излишней горячки, подымая прожектора и ведя к ним летучую проводку, несмотря на то, что снаряды еще шлепались временами около броненосца и время от времени летевшие осколки били в надстройки.

Работая наверху у прожектора, я, наконец, увидел картину нашей эскадры: оказалось, что мы идем уже в хвосте, а впереди шли в линии кильватера: «Бородино», затем «Орел», «Николай», «Сенявин», «Апраксин», «Ушаков», «Сисой», «Наварин» и «Нахимов». С правого борта шла колонна крейсеров: «Олег», «Аврора», «Донской», две колонны миноносцев и крейсера «Изумруд» и «Жемчуг». Отдельно шла «Светлана», сильно погруженная носом.

Японцы были слева и несколько впереди, и их силуэты были плохо видимы в туманном воздухе, но все же я насчитал их девять штук. Наша эскадра тоже держала еще артиллерийский огонь, но не особенно интенсивный.

Вся эта картина на меня подействовала несколько успокаивающим образом; думалось, что хотя мы и потеряли наши лучшие суда, все же, несмотря на беды, подравнялись, беспорядка нет, а главное идем на Владивосток, так как кто-то сообщил, что был сигнал Небогатова «курс NO 023°».

Подняв и опробовав прожектора, я опять вернулся вниз к турбинам и динамомашинам.

В офицерских отделениях лежали раненые, человек около 40, стонали, и около них хлопотали добровольцы из команды под руководством подшкипера, который самостоятельно принял как бы роль выбывших из строя докторов.

Оба доктора лежали рядом и хотя и пришли в сознание, но были так слабы, что не могли двигаться. В почти таком же положении находился лейтенант Овандер, около которого хлопотал какой-то сердобольный радиотелеграфист.

Поговорив несколько слов с докторами и Овандером и с некоторыми ранеными из команды, чтобы их ободрить чем-нибудь, я сообщил, что бой кончается, все в порядке и мы идем во Владивосток хорошим ходом, — небольшая ложь, но мне хотелось сделать что-нибудь приятное им, так как жалко было смотреть на сморщенные, покрытые желтой пылью пикриновой кислоты лица.

Затем я ушел к турбинам и не выходил из жилой палубы почти до самых минных атак, до которых время пролетело незаметно за обходом динамомашин, турбин и за выпуском воздуха из мин. Заходил я также и в кормовое подбашенное отделение 12″ орудий, где я застал прислугу подачи в столь же спокойном настроении, как и их командир башни — лейтенант Залесский. Они деловито производили подачу, причем старый запасной квартирмейстер хриплым монотонным голосом обещал кому-то побить рожу, если он будет еще трусить. Мне так было приятно присесть на несколько минут около этих спокойных людей и переброситься с ними несколькими словами.

Не знаю, через сколько времени была сыграна минная атака, и я выбежал наверх. Картина открылась перед глазами следующая: штук 12 японских миноносцев, несмотря на то, что было еще светло (только что зашло солнце), в строе фронта шли с правой стороны на нашу эскадру, которая встретила их частым огнем. Без всякого сигнала линия наших броненосцев повернула вдруг от них, подставляя им кормы. Крейсера тоже поворачивали, и миноносцы, не дойдя до нас кабельтовых 20–30, повернули вдруг вправо, оказались в линии кильватера и быстро стали удаляться.

С переднего мостика, как электрический ток, прибежало известие, что на повороте перевернулся «Бородино». Дальше картина неожиданно изменилась: крейсера наши в одной кильватерной колонне оказались идущими на юг, а броненосцы опять шли на север, причем мало-помалу стали уходить от «Сисоя», «Наварина» и «Нахимова», державшихся вместе и не могущих держать хода более 8 узлов, в особенности «Сисой», у которого дифферент на нос стал таким, что вода доходила почти до верха форштевня.

Небогатов со своими судами мало-помалу стал уходить вперед; темноте наступала более и более, и наконец Небогатов перестал быть видным. По-моему, все это происходило в продолжение не более получаса, и хотя я временами и уходил вниз к своим динамо и турбинам, однако все же хорошо запомнил картину.

С наступлением темноты мы оказались одни с «Наварином» и «Нахимовым». Все огни были скрыты, закрыто все освещение до жилой палубы.

Так как атаки пока не было, то я большей частью был уже внизу, то у дека, то в верхнем офицерском отделении, где собрались почти все офицеры около наших пострадавших докторов. Сидели, тихо разговаривали о минувшем дне, о нашем положении, курили и ели корибиф прямо руками из коробок. Команда тоже сидела группами, кроме людей у оставшихся исправных пушек, а именно: 12″ кормовой башни, 2-х 47″ пушек на спардеке, 2-х 75-мм в верхней батарее — по одной с борта, одной 6″ пушки правого борта, которую ворочали вручную 4 человека с большим трудом, и у кормового пулемета. Команде тоже выдали ящики с корибифом, и она ела их, запивая их водой с красным вином.

Несколько лиц из команды, забравшись в офицерский буфет, разбили ящик с вином и перепились. Скандалящие быстро были угомонены тем, что их разбили в пух и прах офицеры и квартирмейстеры, а допившиеся «до риз» валялись «мертвецами», к чести команды должен сказать, что таких было немного, человек 8–10, не больше, то же самое, как и неожиданно явившихся любителей чужой собственности, которые заглядывали в офицерские каюты. Но было не до них, и только случайно нарывавшиеся получали свою порцию по морде, а двух наиболее нахальных я грозил застрелить и, вероятно, привел бы угрозу в исполнение, так как в это время, как говорится, очерствела душа и изменился взгляд на человеческую жизнь. Но они так перетрусили и униженно просили прощения, что я ограничился хорошей оплеухой и послал их наверх смотреть за горизонтом.

На всякий случай я приказал двум моим любимым квартирмейстерам втащить в погреб мин заграждения два зарядных отделения мин Чайтоеда, в которые вставил фитильные запалы. Затем погреб заперли. Это я сделал на случай, если понадобится ночью выбрасываться на берег и уничтожать корабль.

Вскоре на нас была произведена первая минная атака таким образом: вдруг с правой стороны, в порядочном расстоянии, открылся луч прожектора. Луч заходил по горизонту, поймал нас и, поднявшись несколько раз вверх, опять опустился. Через некоторое время вблизи показались огоньки и наконец силуэты двух миноносцев. Не успели мы открыть огня, как загрохотали «Наварин» и «Нахимов» и открыли свои прожектора. Мы последовали их примеру и в свои лучи прожекторов поймали два миноносца на расстоянии двух-четырех кабельтовых, лежащих на параллельном с нами курсе. Одним из выстрелов 12″ орудия на одном из миноносцев, четырехтрубном, произошел взрыв около второй трубы; он запарил, стал валиться на бок и, как мне кажется, среди своего пара перевернулся. Удачный выстрел башни вызвал крик удовольствия среди выбежавшей на полуют команды. Другой миноносец быстро скрылся. Канонада прекратилась у нас, а затем и на «Наварине» и «Нахимове». Я забыл еще сказать, что мы приняли атаку и положили право руля, так что привели миноносцы за корму. По окончании атаки «Сисой», «Наварин» и «Нахимов» уже не находились больше в строе кильватера и мало-помалу стали отдаляться друг от друга.