Михаэль Дорфман - “ВОКРУГ ДА ОКОЛО” МИФОВ О ГЕТТО

• Название: “ВОКРУГ ДА ОКОЛО” МИФОВ О ГЕТТО
• Автор: Михаэль Дорфман
• Жанр: Публицистика

---

Член штаба ФПО в Виленском гетто Нисан Резник рассказывал мне, что советские командиры не считались с еврейскими партизанами Аббы Ковнера потому, что знали о его сионистском прошлом. Командир восстания в Варшаве Мордехай Анилевич (Ашомер Ацаир) отказался принять в подполье группу бойцов из организации еврейских скаутов «Ацофим»[13] Только по одиночке он готов был принять сформировавшийся в боях отряд. Групиньска записала рассказ о том, как из–за политических разногласий подпольщики соглашались хоронить только «своих» товарищей по партии.

Вокруг да около. Солдаты гетто, мужчины и женщины рассказывают историю восстания Варшавского гетто. Не историю боев, не историю войны. Историю людей. Еврейская история – это всегда история людей. Историю восставших людей, долго, терпеливо и упорно, месяцами готовившихся к борьбе. Восставшие верили в неизбежную гибель, некоторые верили, что погибает весь еврейский народ. Никто не верил в конец истории. В этом их главное отличие от главы юденрата Чернякова, тоже покончившего с собой. Борьба за историю – очень важный момент в понимании этих людей. Если не понимать страстной их веры в то, что история не кончается с их гибелью, то не понять их неистового стремления погибнуть с оружием в руках. Ведь смерть с оружием в руках обязательно произойдет на глазах кого–то постороннего. Следовательно – это не самоубийство. Люди погибли, а миф живет. Оставшиеся в живых не хотят становиться частью мифа. Казик Ратейзер:

«Я не хотел задохнуться в газовой камере. Легче погибнуть в бою. Просто это быстрей. Все разговоры – восстание ради истории, нация, честь еврейского народа меня мало трогают. Все это хорошо для собраний и праздничных митингов. Кто об этом думал тогда?»

Люди не оставляют завещаний, не идут на смерть, не восстают, даже без всяких шансов на успех, если не верят в какой–то порядок, в какую–то справедливость. По той же причине восставшие писали дневники, по той же причине историк Эммануэль Рингельблюм с сотрудниками Архива гетто собирал и хранил свидетельства. По той же причине уцелевшие в гетто решили рассказать и записать свои воспоминания. Без веры в историю никак нельзя объяснить, почему простые люди, из простых семей, ничего особенного, никаких признаков того, что они смогут в будущем, когда они попадут в ад, а все потеряет смысл.

Почему такие люди вдруг подняли голову, бросили вызов чудовищу и… уцелели? Ожидание исторической справедливости красной нитью проходит через все рассказы. Даже когда казнили коллаборационистов–евреев, даже когда похищали евреев, с целью получения выкупа. И особенно, когда удавалось расправиться с немцами. Не случайно, первая акция подполья стало покушение на главу еврейской полиции в гетто Юзефа Шериньского. Много нелогичных, а часто и совершенно нелепых демонстративных акций подполье делало исходя из романтической веры в историческую справедливость.

Связная гетто Бялосток Броня Клебански рассказала в воспоминаниях[14], что ее возлюбленный, командир подполья Ицик Танненбойм вдохновлял бойцов примером героического армянского сопротивления на Муса–Даг. Книга Франца Верефля была необычайно популярна во всех гетто. Вдохновлял подпольщиков вера в конечное торжество правды и вера в справедливость собственной борьбы. Все это, понятно, но с течением лет затерлось в бесконечных чествованиях и официальных словоговорениях на тему «Катастрофы и героизма», а сама Катастрофа стала не символом надежды на справедливость, а очередным доказательством что «весь мир против нас», и еще – оправданием цинизма и жестокости.

Вокруг да около, не спеша, десятилетия собирались интервью. Очень разные люди говорят с нами со страниц книги. Разное поведение, разное отношение к жизни, разный язык. Анка Групиньска сохранила своеобразие языка рассказчиков. Со страниц книги звучит польский язык евреев: интеллектуалов с университетским образованием, простых людей из бедных семей, и тех, чьим разговорным языком был идиш, а польский – вторым, и тех, кто десятки лет живет в Израиле и говорит на иврите. Трудно сейчас разобраться, где польское, а где еврейско–польское у рассказчиков, которое трудно передать в переводе, а еще трудней объяснить тем, кто не знает или не помнит безвозвратно ушедший мир польского еврейства.

Шмуэль Рон говорит: «Если ты не способен убить кошку, то, что тут говорить о самообороне?».

Пнина Гриншпан–Примор: «Мало того, что еврей, так еще и оружием!».

Адина Билад–Швингер говорит простую вещь, которая даже через 50 лет существования Израиля не воспринимается спокойно:

«Польша – моя страна. Я говорю по–польски, думаю по–польски, чувствую по–польски. Несмотря на это я не ассимилированная еврейка. Я – польская еврейка».

Аарон Карми рассказывает о неудачной попытке заминировать здание:

«И они таки не заложили там мины, … Трое наших парней спустились в подвал, чтобы ее взорвать. И что? Они там торчат с языком, прилипшим к заднице. А я тут кручусь… и это была трагедия!».

Это еще одна особенность свидетельств. Далеко не все, что негероическое, они–анти–героическое. Замечательная еврейская ирония, способность увидеть себя в смешном свете отмечает не только собеседников Групиньской. Так же полна самоиронии книга бесед Ханы Крал с Мареком Эдельманом, наделавшая много шума в Израиле в 1981 г. То, что позволяют себе бойцы и уцелевшие гетто, юмор в Катастрофу, ирония, самокритика лишь робко, «вокруг да около», помалу пробивается в нашу жизнь через обвинения в самоненависти, сквозь официально–скучную траурность и гром литавр и фанфар табельных церемоний. Как когда–то правда о войне пробивалась в СССР из густой тени мифа. Лишь в последнее время жизнь, а не смерть во время Холокоста пробивается к нам в научных работах, книгах или фильмах, как «Сладкая жизнь» Роберто Бенини. И разумеется, через прямую речь людей, правду которых лишь сейчас мы в состоянии услышать.

В книгах, интервью и рассказах подпольщиков есть что–то очень трогательное. Признанные герои – не казенные ораторы. Они говорят с читателем очень по–еврейски и совсем без патетики. Адина Билади–Швингер :

«Никакая смерть не стоит меньше. Любая смерть – не меньше, чем смерть героическая. Но когда умирают с оружием в руках, то часто не знают, что умирают. Преждевременная смерть всегда «лучше», потому, что «прежде времени» не думают умирать, а думают лишь о сражении».

Анка Групиньска – нееврейка и не прошла израильского «плавильного котла», не знает, а то и не хочет знать о еврейских кодах умолчания. Поэтому она спрашивает так, как еврейский интервьюер ни за что бы не спросил. Наиболее нерелигиозную из своих собеседников она спрашивает о религиозных евреях, шедших, «как стадо на бойню».

Адина Билади–Швингер:

«Ой, я вас прошу! Все шли как стадо на бойню! Варшавяне–поляки после восстания тоже шли, как овцы на бойню. Там было сто тысяч человек и лишь три жандарма. И никто не напал на жандармов. Потому, что жандармы были вооружены, а толпа нет. И этого было достаточно, чтобы пошли, как стадо. Как нечего делать, можно было напасть на жандармов и попробовать разбежаться. Вся Варшава так пошла…

…Те евреи, что шли с молитвой Шма Исраэль «Слушай Израиль» они не шли как стадо! Они вручали свою судьбу в руки Господа, захотевшего еще раз испытать свой избранный народ».

Иногда важны имена и подробности. Групиньска собрала полный список бойцов, восстановила многие биографии, нашла потерянные документы.

«Вы видели, как Януш Корчак шел с детьми на транспорт?» – спрашивает Анка.

— Да, да… Мы видели, как Корчак шел. В этом было что–то великое. Они просто шли с детьми. — Вы можете описать этот момент?

— Мы стояли на первом этаже нашей больнице, спрятавшись за оконный переплет, справа от окна. Смотрели, как они идут. Мы не двигались. Если бы мы двинулись, немцы открыли бы стрельбу. — Как дети шли?

— Они шли четверками. Так немцы установили.

— Может шестерками?

— Нет. Корчак шел среди детей. Во главе одного ряда. Помом шли четверки, еще четверки. Потом шла Стефа Вилчински, еще девушки, эстерка Виногорн, Натка… Сначала шли маленькие, потом старшие. Кажется, Эстерка шла сзади, чтобы никто не отстал…».

Вокруг да около, медленно и осторожно, как–то даже неуверенно раскрывается перед нами человеческая мозаика, большие события и маленькие подробности, философские обобщения и ирония, доброта и сарказм, забывчивость и воспоминания, отрывки информации, догадки. Групиньску интересует все: номера домов, марка оружия, пути доставки амуниции, даты событий, отношения между людьми в организации, порядок принятия решений, что было прежде и как пошло потом….

Читатель волен сам решить, что же перед ним – документальный роман или историческое исследование; сам перепроверять и скрещивать фрагменты, сравнивать с тем, что знает из других книг и исследований, из воспоминаний самих рассказчиков, из обширного справочного материала в конце книги. Но не только.