Клавдия Лукашевич - Барин и слуга

• Название: Барин и слуга
• Автор: Клавдия Лукашевич
• Жанр: Русская классическая проза

Мои дорогие друзья-читатели, вы, конечно, знаете, что жизнь человеческая очень разнообразна, сложна и переменчива. Не для всех проходит она спокойно и счастливо. Судьба часто посылает людям тяжелые испытания. Почти в каждой жизни случаются невзгоды, горести, а в иных даже страдания и мучительные болезни. Но как бы ни была тяжела ниспосланная доля, по моему убеждению, у каждого человека есть святой долг — прожить жизнь трудолюбиво, с пользой для других и себя. Человек должен как можно больше сделать доброго, прекрасного и непременно в чем-нибудь, где-нибудь оставить по себе хотя бы самый маленький светлый след, добрую память на земле. Это есть великое назначение человека, и к этому должны стремиться все люди.

В своих книгах я хотела показать, что ни радость ни горе сплошь не наполняют человеческой жизни — они чередуются, сменяя друг друга, и очень часто сегодня мы не знаем того, что принесет нам завтра. Бывает тяжело, но горе и несчастья проходят бесследно, болезни излечиваются. Дороже всего то, что, часто неожиданно, являются на помощь люди с открытой, любящей душой, с участливым словом привета, с сердечной заботой и лаской, с готовностью научить, помочь, поддержать. В этом есть духовная красота жизни, источник счастья.

Мне кажется, что описание только веселых, радостных картин ненадолго увлечет сердце и ум читателя, между тем, как описание скорби человеческой, мучительной борьбы, тяжелых душевных переживаний глубже запечатлевается в юных сердцах. Страдания учат бороться и терпеть; печаль делает человека вдумчивее, отзывчивее к чужому горю… Мои юные друзья, не бойтесь подойти участливо к страдающему человеку, выслушать внимательно его печальную повесть, облегчить его горе своим состраданием и чем можно помочь. Такое участие и помощь сделают вас сильными, полезными, возвысят в собственном сознании и оставят светлый след для общего блага.

К. Лукашевич

---

Кругом было тихо, тепло, ясно; вдали виднелись леса, деревушки, пригорки или река, убегающая среди зеленых берегов вдаль… Все это имеет невыразимую прелесть для людей, посвященных в тайны природы.

Наши путники возвращались домой веселые, счастливые, отдохнувшие душой, полные свежих впечатлений и нагруженные дарами природы.

Они с любовью разбирались в принесенных растениях, мхах, лишаях, корнях, камешках, и Андрей Иванович очень часто объяснял и рассказывал своему слуге значение всего и особенности своих находок, а тот внимательно слушал.

— Михеюшка, ты мне цветочки засуши, — говорил обыкновенно Андрей Иванович.

— Конечно, засушу. Не бойтесь, ничего не пропадет без толку.

Надо отдать справедливость Михею Захарычу, — он был понятливый ученик и в засушивании цветов далеко превзошел своего учителя. Много возился он с цветами, составил профессору превосходный гербарий. Для засушивания цветов он даже изобрел свои способы и разные усовершенствования: были у него особые коробки, особый, мелкий, чистый, просеянный песок. Он обтирал каждый цветочек ватой, обмывал осторожно корешки и затем, расправив его, медленно засыпал песком. Сушил он их исподволь, сначала на солнце, затем на печке и, наконец, в печке, в самом легком духу. Затем осторожно ссыпал песок, и цветочек выходил как живой — не терял ни формы, ни цвета. У Михея Захарыча были склеены из папки узкие длинные коробочки, и в них ко дну узенькими бумажными полосками приклеивал он засушенные растения, а профессор составлял на клочке бумаги краткое описание растения и тоже приклеивал его сбоку. Все эти коробки с цветами хранились в лаборатории, да немало их было пожертвовано и в разные школы.

— Положительно, Захарыч, в тебе есть жилка естествоиспытателя, — говаривал не раз Андрей Иванович. — И как жаль, что тебя не направили по этому пути… У каждого человека есть свое признание, и большое счастье тому, кому удается заниматься делом по сердцу.

— Не знаю, какие во мне есть жилки, — возражал старик, — только к ученью я был бестолков. Читать выучили, писанье так и не далось…

— У тебя, Захарыч, к ботанике склонность… Понимаешь?

— Верно, Андрей Иванович, ботанику я понимаю. Должно быть, у меня и есть такая жилка.

Андрей Иванович ласково улыбался. Михей Захарыч давно уж считал профессию барина своей собственной и иначе не говорил, как: «у нас сегодня две лекции», «мы занимались с микроскопом», «мы кончаем учебник ботаники», или: «нашего учебника осталось только сто книжек».

IV

Андрей Иванович очень любил молодежь, и молодежь его любила. По воскресеньям и праздникам у старичка профессора собиралась всегда очень большая компания, состоящая из его учеников и учениц. Он читал им лекции, помогал в занятиях или просто беседовал.

В лаборатории бывало и шумно, и тесно, и душно, но в увлекательных спорах и разговорах с любимым профессором этого не замечалось, и всем было хорошо.

Михей Захарыч относился к молодым людям неизменно снисходительно.

— Шумят, кричат, спорят без толку… Насорят, накурит, все хватают руками неосторожно, — ворчал он про себя.

Молодежь к нему привыкла и полюбила его, несмотря на воркотню. Старик казался им необходимой принадлежностью лаборатории, и они очень огорчились бы, если бы не увидели Михея Захарыча. Они всегда добродушно шутили с ним и называли его «ассистентом».

Старик сердился.

— Не такое тут место, чтобы смеяться и шуметь, — останавливал он расходившуюся молодежь.

— Какое же тут место, господин ассистент? — спросит иной шутник.

— А такое, что надо быть уважительнее… Тут наука, а не глупости… Нечего смеяться-то!

Иному и совестно станет от воркотни старого слуги.

Если молодые люди брали в руки что-нибудь в лаборатории, то Михей Захарыч смотрел на них с нескрываемым страхом.

— Тише вы, тише… Не сломайте. Осторожнее… Вещь нежная, деликатная… Так нельзя хватать!..

Иногда во время лекции Андрей Иванович вдруг задумается и остановится, что-то припоминая… Например, он рассказывает о сахарном тростнике..

— Вдруг из темного угла послышится тонкий голос:

— Тростник у нас есть… На правой полке, в деревянном ящике лежит.

Молодые люди между собою переглянутся и добродушно усмехнутся. Этот писклявый голос зачастую напоминал из темного уголка профессору то одно, то другое.

Между Андреем Ивановичем и Михеем Захарычем происходили иногда серьезные размолвки. Андрей Иванович приходил со службы задумчивый, расстроенный и начинал за обедом говорить о тесноте их помещения, сокрушенно качая головой:

— Эх, как у нас квартира мала и тесна! Досадно, право!

Михей Захарыч очень хорошо понимал, к чему клонится речь, и лицо его становилось суровым.

— Конечно, будет тесна и мала, когда мы во все углы будем ночлежников пускать… Нам хоть княжеские хоромы дай, и то тесно будет…

Наступало молчание.

Андрей Иванович заговаривал первый:

— Вот с родины у меня, Михеюшка, земляк приехал.

Михей Захарыч упорно молчал.

— Бедняга, приехал в «горный» и не попал… Так жаль!..

Михей Захарыч начинал ходить по комнате, что-то убирать и все больше, больше хмуриться.

— Как нынче трудно, я говорю, Захарыч, молодым людям. Все рвутся к свету, к знанию… А возможности устроиться нет. Приедут издалека… Желающих сотни на одну вакансию… И остаются ни с чем…

— Ну и пусть себе, с Богом, едут домой. На нет и суда нет, — возражал Михей Захарыч.

— Легко сказать: ехать домой! — начинал волноваться профессор. — Иной последние гроши истратил… Может, мать-вдова ему какие-нибудь заветные рубли из старого чулка вынула, которые всю жизнь на черный день копила… Легко сказать: уезжай домой!.. А на что он поедет? Так и останется здесь гибнуть…

Наступало продолжительное молчание Андрей Иванович вставал и начинал ходить по комнате из угла в угол. На конец он решительно останавливался перед стариком:

— Знаешь что, Захарыч, я хочу предложить земляку пока пожить у нас.

— У нас?! — ужасался Михей Захарыч.

— Да, да! Что ж такое?! Точно у нас места не хватит…

— В столовой у нас ночуют студент и гимназист; в спальне — племянник ваш… Куда же мы еще этого дерном?

— Правда, Захарыч, у нас тесновата. Да ведь он ненадолго… Я думаю похлопотать за земляка… Может, и устрою его… А не то и на родину снаряжу…

— Куда ж, куда мы его положим? Ведь у нас пошевельнуться негде! — возмущался Михей Захарыч.

— Я думаю, Михеюшка, можно в мою спальню еще кровать поставить… Кажется, у нас есть старая на чердаке.

— И кровати никакой нет… И в вашу спальню ничего больше не влезет, сердито отвечал старик.

— Можно на время в лаборатории его устроить, — заикнулся было профессор.

Но старик вышел из себя:

— Уж нет! Этого не будет! — взвизгнул он на всю квартиру. — После этого мне хоть сейчас уходить… Никакого покою… Бегаешь, бегаешь день-деньской, устанешь, как собака… Ни отдыху, ни радости…

Между барином и слугою происходила размолвка. Михей Захарыч ходил рассерженный и не переставал ворчать.

— И так у нас квартира, что гостиница… Приезжают да уезжают… Где же мы возьмем постель, одеяло да подушку? — обращался он к барину.

— Постель как-нибудь… Одеяло возьми мое, — я старым пальто покроюсь; подушку тоже возьми мою, я посплю на кожаной — диванной. Сам знаешь, я люблю жесткие подушки…

— Ну, уж нет! Как бы не так! От этой возни у меня голова задом наперед встанет… Ищите другого лакея…

И Михей Захарыч долго не переставал ворчать;

— Прости Господи, всего себя оборвал для других… Сапог крепких нет, а еще профессор называется. Живет в своей квартире, как нищий в углу… И всякий нам рад на шею сесть.

Иногда эта воркотня сильно надоедала барину.

— Пожалуйста, успокойся, Михей Захарыч. Не ворчи. Никого я больше к себе не приглашу. Конечно, иного пожалеешь… Скитается бедняга впроголодь по углам… Только и тебя я понимаю… Вижу, что ты становишься стар, и тебе трудно. Успокойся: не позову земляка. А теперь не мешай мне заниматься.

Андрей Иванович садился к столу, брал книгу или отправлялся в лабораторию. Его добрые, выразительные глаза становились печальными.

Перед таким грозным орудием, как работа барина или лаборатория, Михей Захарыч неизменно умолкал. Лицо у него сразу изменялось, — принимало тревожное выражение, и он искоса взглядывал на профессора. Иногда он не мог дождаться конца его работы, подходил к нему и тихо говорил:

— Что уж… Все равно. Зовите земляка-то… Я ему в своей комнате приготовил… А сам пока на кухню перебрался…

— А как же, Михеюшка, подушку да одеяло? — спрашивал Андрей Иванович, поспешно отрываясь от работы.

— Достал.

Профессор вставал растроганный, смотрел на своего верного слугу благодарными глазами и обнимал его.