Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

Вельможное общество собралось в тот вечер и в шатре того самого боярина Пырвула, о котором со смехом вспоминали гости Гангура. Тут был высокородный и богатый Васелашку Утмош из Четатя Албэ, и неукротимый Ионашку Карабэц, и друг его Гырбовэц, и старый Паску, бывший постельник, и Дажбог-чашник, и несколько бояр из других мест. Не так много гостей, как в шатре Гангура, зато все — великие, из малых бояр — ни одного.

Вино, подаваемое слугой в чалме, пригубляли осторожно, разговаривали тихо.

— Турки, — втолковывал присутствующим гостеприимный хозяин, — наш хлеб покупают, щедро золотом расплачиваются. Дела ведут честно, слову своему верны — так велит им коран. Надо ли нам задирать их царя?

— Дразнила муха пса, — криво усмехнулся Дажбог. — А пес — гам, и нет ее!

— О силе — и разговору нет, — отмахнулся Пырвул, — и малому дитяти видно, какая у нашего Штефаницы сила противу великого царя осман. Гораздо важнее тут главное: не биться нам надо с турками, а в дружбе быть и торговлю иметь. Иное для нас — прямой разор.

Бояре помолчали, цепко ощупывая друг друга взорами. Собрались вроде свои, потомки великих родов; людей портаря Шендри, начальника над княжьими соглядатаями, между ними быть не могло; шатер Пырвула стоял позади всех и на отшибе, почти в лесу. Собрались богатые и могущественные, сильные золотом, знатностью, широтой родовых связей, протянувшихся и к престолам соседних держав; но и смелостью, хитростью, коварством, и умом, а если требовалось — и истинной храбростью, и воинским искусством. Опасные для каждого, кто мог встать поперек их пути.

— Дело не только в этом, ваши вельможные милости, — сказал Карабэц, положив руку на рукоять тяжелой сабли. — Князя Штефана просто нельзя убедить, что с Большим турком нужен мир. Князь Штефан ослеплен недавней, недолговечной своей победой и будет снова и снова лезть на турецкие копья.

— Эта победа Штефаницы над Гадымбом — хуже чумы, — не утерпел воинственный Дажбог.

— Прошу прощения у вельможного пана чашника, — учтиво продолжал Карабэц, — это не так. Скажу более: это хорошо, что нынешний воевода разбил в прошлый раз турок; обломав хоть раз зубы, они не станут глотать всю страну. Но сейчас — самое время покориться. Ибо иначе они все-таки нас сломят. И тогда учинят с нами то же, что сделали в свое время с болгарами, греками, сербами: превратят всех нас в рабов, отнимут у всех добро, и Молдовой будет править раб султана — паша, а имя ей дадут, как уже хотели, — Прутский пашалык.

Все молчали. Даже черствые, склонные к измене души магнатов были подавлены убедительной картиной, развернутой перед ними товарищем.

— Мунтению султан не превратил в пашалык, — опомнился наконец Утмош.

— По той самой причине, которую я взял смелость раскрыть вашим милостям, вельможные паны, — невозмутимо пояснил Карабэц. — В Мунтении все случилось именно так. Вначале Цепеш-воевода нанес султану удар: напал ночью на лагерь, чуть не добрался до самого царя, пролил много крови. А еще раньше, как помнят ваши милости, разбил турецкое войско за Дунаем, взял и разрушил несколько крепостей, посадил на колья тысячи турок, и среди них самого Гамзу-пашу. Влад Цепеш крепко ударил по султану. И тогда мунтяне лучших родов, именитые и знатные, поняли то, чего не мог понять ослепленный удачами Влад Цепеш, чего не в силах сегодня уразуметь наш Штефан: что пришла пора изъявить покорность. Они взяли дело в свои руки, изгнали Цепеша, признали власть султана над своей землей. Вот почему сегодня Мунтения — не пашалык, имеет свое войско, казну и князя и платит турку терпимую дань. Цепеш, правду сказать, тоже понял это, бояре ваши милости, только для него было уже слишком поздно.

— Мудро, очень мудро рассудил пан Ионашку, хотя годами его милость и молод, — встрепенулся после долгого раздумия матерый Утмош. — Мы были слепы. Ныне первые мужи Земли Мунтянской в почете у своего воеводы и у царя осман, и князь склоняется к их советам. В Земле Мунтянской ныне мир и правда, и благоденствие для всех.

— Верно, верно, пане Васелашку, — поддержал его Пырвул. — Наш-то Штефаница мудрых мунтянских бояр всегда изменниками называл. Но только они свою землю от погибели и спасли!

— Первые мужи земли своей предателями быть не могут. — Рука Карабэца крепче сжала рукоять. — Ибо они и есть родная земля. Первые мужи земли своей ее князю — ровня и вольны служить, кому захотят, кого сочтут того достойным, хоть ему, хоть королю, хоть султану. И вольны же мстить своему князю за обиды и утеснения, ибо найдутся всегда меж ними люди и древнее родом, чем он, и достойнее.

— И какие обиды терпим, бояре ваши милости! — заговорил молчавший до тех пор Гырбовэц. — Лучших из нас князь Штефан казнит на пирах! Напьется — и велит сносить головы с плеч. Без суда, на месте, у всех на глазах казнит тех самых, которые только что поднимали кубки за его здравие!

— Истинно, лучших! — забыв об осторожности, повысил голос Пырвул. — Алексу-стольника! Исайю-ворника, даром что был с ним в родстве!

— Это понятно, в роду у него одни братоубийцы, — поморщился Гырбовэц. — Добрый господарь Александр доброго потомства не оставил; все они — отравители и палачи.

— А он и не княжьего, верно, роду, — перешел на злобный шепот Утмош, отчаянными знаками напоминая остальным, что надо говорить тише. — Богдан-воевода, правда, признал его и воспитывал как сына; только он незаконнорожденный, байструк. Может, и не сын вовсе был он покойному — мещанка Олтя, мать нашего Штефаницы, могла прижить его и от своего мужа, законного, с коим не расставалась и тогда, когда принимала Богдана-воеводу!

— Зато каждый из нас, здесь сидящих, истинно княжеского корня! Есть и королевского! — визгливо напомнил Гырбовэц.

Утмош снова замахал руками, требуя тишины, хотя перед этим сам расставил вокруг шатра вооруженных холопов — чтобы никто не мог подслушать речи его гостей. Бояре опять помолчали. Сидели сумрачные и решительные, гордые силой своих многочисленных родов, спаянных послушанием младших старшим и безграничной фамильной спесью.

— О Мунтении говорить — время терять, государи мои, — заговорил в конце концов Карабэц. — Каждый из нас знает дела мунтянские досконально — у каждого в той земле родня и друзья, а с тамошними боярами, великими и малыми, — торговля, задумки. Помыслим же вот о чем. В эти годы, после Великого Моста, новая победа нашего воеводы над османами принесет нам с вами, высокородные паны-бояре, одну беду. Она поставит над нами нового Хуньяди, великого воина и спасителя христианства в глазах народа Земли Молдавской и всего мира. И прощай тогда и вольность наша и власть: кого из нас станут еще слушать на Молдове и в прочих странах? Нынешний воевода загонит всех нас под свой сапог.

Карабэц выразительно умолк.

— Что же делать, ваши милости? — растерянно произнес Паску.

— Самое первое: победы Штефана не должно быть, — тихо и жестко отчеканил Карабэц. — Мы, бояре старой лозы, не можем этого дозволить: мы лучше знаем, что нужно, а чего не нужно нашей земле. Теперь, ваши милости, Земле Молдавской не надобен более и сам господарь Штефан, как не стал нужен Мунтянской в иные годы Цепеш. Бояре старого корня, перед богом и землей своей, повинны сделать так, чтобы Молдова освободилась от князя Штефана.

— Но как? — еще тише прошептал Утмош.

— У нас есть оружие, — чеканно продолжал Карабэц. — И верные люди. И божья помощь — святые отцы нашей церкви, если не считать Дософтея-митрополита, мыслят так же, как мы с вами. Мы близки к нему, как никогда, как не может быть в его столице, когда верные псы берегут его со всех сторон. Близок нынче и великий султан. Мы ворвемся в шатер воеводы, свяжем его и увезем в стан осман. Сегодня или никогда.

Бояре безмолвствовали под пристальным, требовательным взором Ионашку.

— Только безумец, — голос Утмоша казался хриплым, жутким шелестом, глаза глядели, будто обезумел он сам, — только безумец может на такое решиться. Один господь может на такое решиться. Один господь в силах сосчитать, сколько обид нанес мне господарь Штефан, как бесчестил меня и позорил.

— И меня, — эхом вторил ему Пырвул.

— И меня, — отозвался Паску.

— Но я знаю, — продолжал Утмош уже осмысленнее, — Штефан всегда начеку, слуги собаки Шендри, может быть, слышат нас и теперь. Со всех сторон — враги. Вельможный пан Карабэц, твоя милость толкает нас на верную смерть.

— Вот-вот, — выдавил из себя Паску.

— Ваши милости — храбрые люди, паны-бояре, — криво усмехнулся Карабэц. — Но теперь за вас говорит страх.

— Не скажу что нет, пане Ионашку, — признался Пырвул. — Суди сам: вместе с четами других бояр, а они не знают, что ты замыслил, и знать не должны, ибо все тогда выйдет наружу, — вместе с четами других бояр у нас наберется тысячи три бойцов. У Штефана остается двенадцать тысяч; а сучавские, сорокские и орхейские стяги — лучшие из лучших. Нас отрежут от хоругвей, способных к нам примкнуть, — они в другой стороне лагеря, — и перережут, как цыплят. Кто станет тогда спасать нашу землю, как ты так красиво выложил?