Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

Воины Иоганна Германна подтащили к бревенчатому тыну паланки баллисту, приспособленную для стрельбы сулицами — большими дротиками, почти целыми копьями. Князь подошел к еще новой боевой машине, проверил, тверда ли земля площадки, на которую ее поставили. Мысли Штефана, однако, по-прежнему вились вокруг старого, упрямого врага. Нет, не от страха, не по недомыслию ставил Михул ставку на султана в своей игре. Михул не был трусом, а ум его Штефан признавал всегда. Логофэт уверовал в турецкую мощь, в несокрушимость величия и могущества Порты, уверовал в нее, как в величайшую силу мира, более непобедимую и грозную в его глазах, чем были некогда империи египтян и персов, македонян и римлян, и видел спасение своей страны только в том, чтобы вовремя, опережая события, склониться перед этой силой и послушанием заслужить ее защиту. Уверовав в полумесяц, логофэт отдавал все силы союзу Земли Молдавской с Портой.

Штефан бросил взгляд в ту сторону, где воины портаря Шендри, ожидая его решения, держали связанного перебежчика и лазутчика, посланца султана. Гнев вскипел клубом пламени в воеводе и опал, подавленный волей; и тут же слабым еще уколом напомнил о себе старый рубец — след мунтянской стрелы, десять лет назад ужалившей его в плечо. Двадцать лет беглый логофэт ведет против Штефана опасную партию в шахматы, в которой царем ему служит турецкая угроза, царицей — хитрость и злоба, слонами — себялюбие и жадность его сторонников, конями — забрасываемые в христианские земли стамбульские фанариоты, шутами — амбиции христианских монархов, а пешками — спесивые, ненасытные бояре его собственной страны.

Двадцать лет без малого, с тех пор, как Штефан овладел отцовским престолом, логофэт Михул жил вблизи границы под Снятином, в имении, подаренном ему польским крулем. Отсюда бесчисленные нити его связей, знакомств и родства через Молдову тянулись в прибежище и главный стан турецких холопов, носивших на шее крест, — в мунтянскую столицу. Отсюда и вел игру, время от времени выезжая то в Краков ко двору, то к Потоцкому, Вишневецкому, Радзвиллу и иным магнатам Польши. Венгерский король Матьяш, лучше разбиравшийся в людях, чем польский Казимир, не жаловал старого лиса, как он называл логофэта, так что в его землях Михул бывал редко.

Один у этого упрямого противника, однако, был великий недостаток, мешавший ему стать более опасным, прямым соперником воеводы, претендентом на престол: Михул не родился вождем. Воинское дело изучал по книгам, но не в поле, по чужим делам, но не в бою. Не умел, хоть и был храбр, вести войско, одушевлять тысячи бойцов своим примером и искусством, быть воеводой и капитаном. Даже Петр Арон, трусоватый и нерешительный, в этом его превосходил. Вот почему умный логофэт в князья не лез, венца себе не хотел: лишь того места за занавесью, откуда бы мог повелевать и венценосцем, и прочими, делая все, что надо, чужими руками. Зато был великий мастер обращать на пользу своим замыслам существующее положение, каким оно было в то время и в тех местах, на которые неуемный логофэт обращал свое внимание и жажду действия.

Особенно умело использовал умный Михул дела молдавские, за двадцать лет еще не сгладившиеся последствия Смутного времени — темных десятилетий, когда ненадолго всходившие на престол господари оставались жалкими игрушками в руках грызущихся великобоярских партий. Когда предательство перестало быть для боярина, богатого и знатного, преступлением, когда оно прощалось легко, ибо стало обыденным белом. С силой и властью, с безмерным своеволием молдавского боярства, за годы смуты отвыкшего от княжьей узды, долгое время принужден был считаться сам Штефан. Бояре предали его одиннадцать лет назад, на следующий день после того, как воевода разбил Матьяша под Байей, боярские хоругви и четы внезапно ушли восвояси, оставив его в почти полном одиночестве перед еще не изгнанным врагом; и он не мог за это их покарать. Бояре запретили ему отобрать в казну добро и земли тех своих собратьев, которые бежали с Петром Ароном за рубеж; и он был вынужден оставить открытым врагам своим их богатства, логофэт Михул по сей день беспрепятственно получает отправляемые его управителем в Польшу доходы со своих молдавских маетков. Бояре заставляли его, своего государя, четыре раза посылать охранные грамоты вельможному Михулу с клятвенным заверением в безопасности и своей милости, прося логофэта вернуться, и он подчинился, четыре раза приглашал лютого врага домой.

Двадцать лет он терпел, унижался! Как слуга, как холоп, как раб! Искренне прощал одним, забывал вины других, сквозь пальцы смотрел на преступления третьих, хотя отлично знал, что будут все новые предательства, интриги, воровство! Лишь недавно начал казнить — вынести дальше не было сил.

Отныне же спрашивать будет сполна, воздавать — всею мерой.

Штефан кивнул стоявшему рядом портарю, и люди Шендри, по его знаку, подвели пленного перебежчика. Князь вперил в него взгляд; бывший апрод задрожал, не в силах отвести глаз. Штефан неотрывно, спокойно смотрел, как на глазах зеленеет, бледнеет посланец султана, как оставляют его выражение ужаса, последние краски, как он на глазах, покрываясь землистой бледностью, превращается в труп.

— Сей уже мертвец, — глухо молвил князь, махнув рукой. — Похоронить.

Невесть откуда появился гроб. Невесть откуда взялись заступы и лопаты; впрочем, ими, верно, совсем недавно работали, копая ров и насыпая вал. Деревенеющее связанное тело положили в домовину. Привели священника; бедный поп, увидев широко раскрытые, устремленные в небо глаза мнимого покойника, отшатнулся. Но князь на него пристально, страшно взглянул, и седой священнослужитель, схватившись за подвешенный к его поясу футляр, проворно достал требник. С заунывными песнопениями, с торжественной неторопливостью видавшие виды люди портаря Шендри понесли гроб к быстро углублявшейся неподалеку могиле.

И только когда по крышке, вгоняя крепкие гвозди, застучали тяжелые молотки, из-под нее послышался не очень громкий, но жуткий вой, мурашками побежавший по коже каждого, кто был в тот час в лагере над Белой долиной. Ненадолго прерываясь, нечеловеческий вой звучал дотоле, пока его не заглушили гулко падавшие в могилу потоки комковатой земли.

— Проси к вечеру их милости, вельможных панов бояр, пожаловать на совет, — сказал Штефан зятю и ушел в шатер. В тени походного жилища князя, после ясного утра казавшейся тьмою, ждал уже брадобрей воеводы, генуэзец Иоанн, с горячей водой и тазиком, полным свежей пены, с полотенцем и бритвой. Штефан подставил лик под умелые, ласкающие взмахи Иоаннова помазка и вновь отдался своим тревожным думам.

Под Байей вместе с ним крестьянского, земского войска не было. Боярские стяги в сражении бились умело и храбро, победу ему добыли. Но добыв — внезапно ушли, повинуясь, вельможным своим начальникам, оставили его с горстью людей, на милость лютого врага. Штефан оказался без войска перед уже отступающей, но все еще многочисленной армией мадьяр, попал к ним в плен. Благо еще, перед тем успел переодеться в платье простого воина. Венгры тогда Штефана так и не узнали; выручили же воеводу татары-липкане, чей мурза выкупил пленников у мадьяр за два десятка венгерских флоринов. На долю Штефана, значит, как и прочих, пришлось два золотых. Вспомнив эту подробность, господарь усмехнулся. Другой был бы оскорблен столь малой ценой, но он остался доволен и наградил мурзу тремя селами в окресностях Лапушны. Штефан был бережлив, когда дело касалось денег, но щедр на земли, коих в Молдове было еще много.

Теперь с ним опять не было его войников-крестьян, победителей под Высоким Мостом. Но остались хоругви городов, четы пыркэлабов. С ним было набранное после Байи личное войско — липканы, казаки, наемники из разных стран, немцы-пушкари Иоганна Германна. И будет он вечером говорить с боярами как их государь и хозяин.

С удовольствием ощущая, как легко, почти невесомо скользит по коже острая бритва генуэзца-цирюльника, Штефан подумал о том, как злорадствуют в эти дни многие бояре: сделал-де господарь из черной кости, из мужиков-сермяжников войско, а они его оставили в самый грозный час. И вправду, что толкнуло его на этот шаг, почему он отпустил крестьян? Может, то было чувство вины? Селяне Земли Молдавской, земляне, как звали их здесь, стояли за него стеной, шли за ним в бой, движимые безграничной верой. Крестьяне верили ему, надеялись на него. А что он дал им за те почти двадцать лет с тех пор, как возвратился из изгнанья и принял помазанье на княженье? Боярство стало еще сильнее, они же, пахари и сеятели, — еще беднее, еще зависимее от панов своих округ. И вот пришли снова под его знамя, пока страх за семьи не заставил их броситься перед ним на колени. Чего же могут они ждать от него потом, если он останется их господарем? Что будет он в силах сделать для них, своего народа, чем оправдает их веру? И что посоветовал бы ему отец, князь Богдан, первым созвавший молдавских пахарей под свои знамена?