Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

— На кузню, да холопом, — заметил с горечью Чубарэ. — И кончилась твоя воля, Цопа, кончилась княжья милость. Боярину на нее — тьфу! Да, отдал нас, черную кость, воевода Штефан на милость панам-боярам, как было при деде его Александре, да в Смутное время, да при господаре Петре.

— Господарь-то — сам боярин, — напомнил Бузилэ. — И предки его, и вся родня. Боярин каждой жилкой любой наш воевода и князь, а стало быть, и должен их руку век держать.

— Это ты, Бузилэ, брось, — возразил Палош. — Как принял князь венец, так не боярский он уже по правде земли и заветам божьим, не крестьянский или там купеческий. С той поры он над всеми от бога, перед богом же все одинаковы и равны. Стало быть, господарь и князь…

Старый Палош на полуслове умолк, прислушиваясь: раздался голос ночной птицы. И вскоре на поляне бесшумно появились две тени — бойцы, возвращавшиеся из дозора. В одном Войку с радостью узнал Любича, своего белгородского земляка.

— Ну вот, — заключил Цопа свой рассказ, — может, так и остался бы я на панской кузне целый век. Только снова пришла война. Налетели мунтяне да турки, пожгли Роман, начали подступать к нашему селу. Боярин отъехал к горам поближе, к Чичею и Путне, где у него други и родня, забыл меня, грешного, поспешая. А я опять подался в государево войско, с думкою послужить еще.

— Да, несладко тебе пришлось, милок Цопа, — заключил Палош. — Только некоторым выпала доля — погорше и твоей. Взять хотя бы Негрула — не дай бог такого врагу.

Никто не спросил, что случилось с Негрулом. И над поляной воцарилась ночная тишина.

20

Кодры, кодры, краса земли здешней, надежнейшая крепость стародавней Молдовы! Благословение ее и сила! В них рождались живыми хрустальными нитями неисчислимые родники, сливавшиеся в веселые лесные ручьи, истоки полноводных молдавских рек; из них летом текли в долины неистощимые волны ароматной свежести, умягчавшие самые страшные жар и сушь. В недород они кормили простой люд Молдовы щедрыми дарами леса, в лютые зимы давали изобильное топливо. В годы же вражеских нашествий укрывали народ Земли Молдавской, ее защитников, под своею зеленой кровлей, за частоколами вековых стволов, в безвыходных для чужака лабиринтах лесных тропинок и дорог. И сами, казалось, губили врагов меткими стрелами, ударами буздыганов и сабель, смертельными объятиями бездонных топей и озер. Кодры высасывали мощь великих армий, как ни сторонились их захватчики, сохраняя живую силу сынов земли. И не было для ворога в сей земле страшнее врага, чем полные благоухания, вобравшие всю красу вселенной зеленые дебри молдавских кодр.

Войку смотрел на турецкий лагерь с высокой, тянувшейся по холму лесной опушки, как с вершины крепостной стены. Лагерь, до тех пор неподвижный — султан дал своим аскерам отдохнуть, — теперь ожил и забурлил. До витязя и его новых соратников доносились крики, рев верблюдов, ослов и быков, ржание несчетных конских табунов. Один за другим опускались, исчезали островерхие шатры военачальников и вельмож, словно мгновенно увядали огромные, многокрасочные цветы, ширились проломы в частоколе, окружавшем стоянку великой армии. Воинство султана Мухаммеда снималось с места, чтобы двинуться по Земле Молдавской дальше, сметая все на пути. Витязь безуспешно пытался разглядеть шатер Юнис-бека; возможно, недимы уже сняли его и уложили на возы. Наверно, Юнис уже на коне, готовясь выступить во главе своей сотни; с ним, переодетая, сумасбродная юная гречанка. Какие люди они — Иса-бек, Юнис! Как много, наверно, еще таких среди осман — храбрейших, великодушных, честных! Войку вспоминался порядок в стане султана, почтение воинов к старшим, послушание и набожность осман, сердечное обращение с товарищами. Почему вместе они — орда, кровавый потоп, великое бедствие для народов и стран? И каждый, гостеприимный и щедрый дома, будь тот дом хоть таборным шатром, выехав в поле с саблей, убивая, сжигая, грабя, уверен, что прав, что действует в силу права, за дело святое и правое, какого не было еще на земле? Может, это все в природе человека вообще, кем бы ни был и во что бы ни верил, и у каждого, будь из золота его лицевая сторона, непременно есть оборотная, свинцовая, на которую и взглянуть-то страшно?

Пушечный выстрел прервал размышления Чербула. Из правых, почти уже разобранных ворот походного города осман выехала первая колонна всадников в алых плащах. Потянулись ряды, сверкавшие на солнце доспехами, — панцирные тимариоты. Запылила по шляху янычарская пехота.

— На Сучаву пошли, — тихо молвил стоявший рядом Палош. — Вернулся бы скорей Болокан, знал бы, что делать!

— Глядеть, баде Симеон, глядеть, — чуть усмехнулся Войку. — Иначе что скажем нашим, когда свидимся?

— Мыслишь, нет за ними другого глаза? — Дремлет наш князь или нет его? Эх, ударить бы на нехристей! Срубить хоть пяток — да и к богу!

Войку не отвечал. Сколько душ по всей их земле в эти дни с тревогой, отчаянием и болью задавались, наверно, тем же вопросом! Жив ли Штефан-воевода, где он теперь, садится ли на коня, собирает ли защитников страны? Где нынче тот бешляг, на котором собираться им, разбросанным по всей Молдове, — тем, кто ходил на орду, кто уведен обманом боярами-предателями, кто заблудился в незнакомом лесу после сражения в Белой долине? Не лучше ли самим отыскать противника, вцепиться в горло первому встречному осману или турку и погибнуть вместе с ним?

Но не погибать надо было, а жить. Ради победы, ради избавления родины от рабского лале, приготовленного ей Мухаммедом. Этому учили его отец и Зодчий, его славнейший наставник. Этого требовал его государь, воевода Штефан, его земля.

— Зачем пяток? — с прежней усмешкой спокойно ответил он Палошу. — Нас мало, а ворогов — вон сколько, на каждого из наших — десяток. Десять надо срубить каждому, не меньше. А такого с единого налета не сделаешь.

Из лагеря внизу выступило наконец несколько десятков всадников в ослепительно сверкающих доспехах, в развевающихся ярких одеждах. «Сам султан!» — вырвалось у кого-то из воинов, собравшихся на опушке.

— Нет, братья, не он, — поправил Чербул, всматриваясь в выползающую из ворот колонну. — Это, мыслю, пока еще начальник первого полка, Сулейман Гадымб.

— Тот самый? — удивился Цопа.

— Тот, — подтвердил Войку. — Коий из-под Высокого Моста от твоей десницы, Цопа, ноги унес. Не тревожьтесь, братья, вскорости увидим самого царя.

Его величество Мухаммед Фатих, однако, заставил себя ждать, Долго еще из стана выползала конница и пехота, выезжал пушечный наряд. Наконец, появились священные верблюды с Кораном, казной и знаменем, семь бунчуков султана, всадники с бубнами. Следом выбрался на дорогу огромный, сияющий великолепием двор падишаха во главе с ним самим. Войку вспомнился ночной кошмар в шатре Юнис-бека, бледное лицо венценосного упыря, склонившегося над ним, словно лик судьбы. Он не боялся раззолоченного живого идолища, окруженного пышной свитой, восседающего на белом коне. Рука невольно сжалась на рукояти турецкой сабли; Войку еще сразится с той злой силой, которую привел на его землю султан.

Солнце ушло за край леса на той стороне долины, когда лагерь осман опустел. Исчезли палатки, телеги, остатки укрепленных бревенчатых ворот, последние колья ограды. Только один отряд еще оставался в черте недавнего табора, не собираясь, по-видимому, оставлять его в виду близкой ночи. Турки зажгли костер, что-то жарили на длинном вертеле, громко переговаривались, хохотали. Чувствовали себя хозяевами, победителями, которым никто и ничто не может уже грозить.

— Ну вот, баде Палош, — сказал Войку, — эти, кажется, для нас. Попробуем?

— Давай, пане сотник, — отозвался старый воин, — если твоя милость согласна.

Отряд на опушке собрался весь — не хватало лишь Болокана и Бузилэ, ушедших в свой поиск. Бывалым бойцам не надо было объяснять, как действовать; не ожидая полной темноты, все начали осторожно подбираться к сумерничавшим османам. Перебравшись через небольшой ручей, двинулись дальше ползком. Турок было человек пятьдесят, судя по снаряжению — легкоконных акинджи. Скакуны этого арьегардного, оставленного, по-видимому, для прикрытия белюка, стояли в стороне, привязанные к оставшемуся от лагерной ограды бревну. Акинджи не выставили даже охраны; в те дни османам еще казалось, что кяфиры уничтожены и разогнаны навсегда.

Войники подползли к невысокому валу ограды, из которого были выдернуты колья, осторожно вынули сабли, приготовили луки. По знаку Чербула стрелы свистнули в наступавшей тьме; высвеченные костром силуэты захватчиков представляли хорошие мишени. Раздались крики ярости и боли, упало несколько врагов. Нападавшие мгновенно сомкнули кольцо, обрушили на растерявшихся осман клинки. Острая сабля Войку — подарок Юниса — со свистом опустилась на бритую голову турецкого конника, лопнувшую под ней, как пузырь на болоте, в желто-алых брызгах крови и мозга; Чербул было отшатнулся, но на него сбоку кинулся, вопя от ярости, другой осман. Войку встретил нацеленный в него ятаган, отбил его, срубил своего противника. И успел еще выручить Клауса, неумелого в рубке саблями, у которого рослый турок выбил клинок и замахнулся для последнего удара. Войку с налета достал саблей поднятую руку османа, отрезал, как бритвою, кисть. И Чубарэ, деловито хрякнув, добил ножом воющего газия.