Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

Штефан сделал верный выбор еще там, в Четатя Албэ, предложив обоим юношам служить. Цари, короли, владетельные князья во все времена в своих владениях были как боги. Но не боги в небе решают судьбы людей и стран, от великих до малых дел, а люди. Цари не могут быть вездесущими, всезнающими, во всем принимать решения. И поэтому неизбежно перекладывают большую часть собственных естественных обязанностей на плечи своего окружения. Вот и получается, что в том или другом деле, даже важном, у самого монарха оказывается меньше власти, чем у низкого слуги, который водит к нему женщин, приносит сплетни и может настроить против самого высокородного вельможи, против собственного наследника; холуя, который, пользуясь близостью к венценосцу, намеренно, хитро и подло возбуждает в его душе чувства, свойственные ему самому: недоверие, зависть и жадность, но прежде всего — страх. Вот почему воевода, прежде чем приблизить к себе человека, присматривался к нему долго и тщательно. Русич стал ближним, доверенным почти сразу, и этот выбор себя оправдал. Войку держался вдали; но Штефан сумел и его оценить, найти ему место по достоинству. Теперь у воеводы одним толковым, честным и храбрым родичем больше. Находка, ценная вдвойне и втройне.

— Тебе многое простилось, пане капитан, — молвил воевода, пряча улыбку. — Сказать правду, и прощение, и награда тобой заслужены. Не вознесись!

— Мы с отцом — простые ратники, государь, — ответил Чербул. — На том и стоим.

— Вот-вот, сие и есть гордыня! — господарь поднял витязя, сел на лавку. — Да ты садись, не в ногах — покорность и почет. На том стоим, так мы лучше всех, не правда ль? Небось, и князя, порою — лютого? Помню бешляг под Высоким Мостом, помню, как встал ты предо мной архангелом, пленника защищая; на коленях стоял, казался же вровень с соснами. Помню и как глядел, как в глазах был крик: не пей сей крови, князь! Не так?

Войку молчал. Опять победа, и опять у него с воеводой — бой, опаснее, чем битвы с врагом. Нынешний Чербул был мудрее, Чербул знал: одна правда у ратника, другая — у князя, и сойтись им дано очень редко, разве что в самом главном — в готовности отдать за отчизну жизнь. Но Штефан и не мыслил затевать с воином спор о том, чья правда ближе к единственной истине — той, что держит в чистоте совесть и господина, и слуги.

— Не жаден я до крови, сын мой, как думал ты тогда, как мыслишь, может, и сейчас, — негромко заговорил князь. — Тебя ради, таких, как ты, детей земли нашей, беру на душу грех, врагов устрашить стараюсь. И я еще человек, сиречь сосуд изъянов, как каждый смертный. Иные паны-бояре и зверем зовут, охочим до крови. А чья в том вина? То жизнь приучила, прошедшая среди них, — пить кровь, искать, где пахнет кровью. Истинно так: заставила, вменила в привычку, и бывает — не оторваться! Тебе не грозит такое. — Штефан-воевода, спохватившись, опять понизил голос. — Рубись ты без отдыха хоть целую жизнь, не пролить тебе столько крови, сколько льет ее государь, рожденный среди палачей, выросший в запахе крови, среди ее потоков, как мясник.

Воевода помолчал, глядя в раскрытое окошко, за которым разгорался закат. Трудно было, начав, остановиться; в молчании молодого капитана — казалось Штефану — скрывалось упорство, звучал вызов.

— Рожденный для этой жизни, еще с колыбели ты — живая мишень, — продолжал Штефан, и видно было, как трудно ему дается спокойная, ровная речь. — Младенцем, ребенком, юношей остаешься дичью, за коей без отдыха, днем и ночью крадутся бесчестные охотники с кинжалом и ядом, с без промаха бьющей из засады отравленной стрелой. Но вот — о чудо! — ты добрался до престола, к которому приговорен, добрался живой. Ты не умеешь еще править, а вокруг тебя — сотни скрытых ворогов, дающих тысячи советов, измысленных тебе на погибель. Ты окружен тайными супостатами, но все улыбаются тебе и льстят. Как узнаешь, кто друг, кто искренен, в чьих устах — правда? Как сдержать руку, властную над жизнью их и смертью? Не поддаться страху, подмывающему вслепую бить по всем головам, куда ни попадет, как рубит путник, окруженный волками во тьме ночной? Не озвереть, вконец, остаться в земле своей добрым хозяином, не истребить своих верных, не разрушить опор своей власти и остаться притом живым, с пользой служа отчизне? Ты видел измену в нашем доме, когда в него вломились враги. Скажи же мне, неиспорченная душа: как сотворить такое чудо, если ты смертен, если ты только человек?!

— Прости, государь, — тихо ответил Войку, — ты сам сказал: если — человек. Человек в тебе всегда дает совет, сколько ни есть вокруг кривды.

Воевода вздохнул, невесело улыбнулся. Вспомнилась еще одна жуткая история его времени — смерть Карла Седьмого, французского короля. Карл умер от голода: он не решался есть, опасаясь яда, в уверенности, что его все время пытаются отравить люди принца Людовика, родного сына, сбежавшего от отца и нашедшего убежище при дворе Филиппа Доброго, бургундского герцога. Пятнадцать лет назад отец умер, сын воссел на его трон. И Людовик, теперь — Одиннадцатый, ныне правит Францией, удивляя мир жестокостью, вероломством и чудовищной скаредностью.

— Вот ты и постиг сию премудрость, — сказал князь. — Держись же ее, слушайся совести, начальствуя над людьми. Русич даст тебе мой лист — к их милостям Думе и Германну; будешь для начала у панов белгородских пыркэлабов помощником, третьим капитаном в крепости. А пойдет пан Тудор на покой — примешь чету его милости.

— Спасибо, государь, — отвечал Войку с тайным вздохом облегчения; слава богу, разговор пошел о делах.

— Ты хотел бы, наверно, забрать в Четатя Албэ жену, — продолжал князь. — Повремени еще, витязь, это просьба, а не приказ, просьба родича, — сдержанная сердечная улыбка осветила лицо воеводы. — Княгиня Мария, боюсь, тяжко больна. Пусть племянница побудет с нею еще в Хотине, а потом — в Сучаве, все устроится.

— Твоя воля, государь, — молвил Войку.

— С рассветом, пане капитан, изволь отправляться. — Штефан встал, положил Чербулу руку на плечо. — И береги своего турчонка, побратима; неделю назад я обещал Иса-беку отправить, не мешкая, сына на лиман, да не смог. Доставишь в целости, на тебя — надеюсь.

Несколько мгновений Штефан-воевода следил еще в окно за тем, как Чербул твердой воинской поступью, звеня оружием, шел по двору к коновязи, как садился в седло. Войку не был уже юнцом; бои и походы, к счастью, быстро сделали из белгородского мальчишки мужчину, способного постоять за родную землю, за близких своих, за свою честь.

Воевода вернулся к большому столу, на котором была расстелена драгоценная карта Земли Молдавской, громоздились письма и грамоты — на пергаменте и бумаге. Есть еще впереди дела ратные; но пошли уже чередой заботы, обычные в дни мира, хотя и не менее беспокойные, чем иные военные будни. Опять начнутся тяжбы алчных бояр с общинами воинов-пахарей, взаимные нападения боярских отрядов и крестьянских дружин. Рабы, подневольные, холопы, не вынеся хозяйских плетей, потянутся снова в кодры, к лесным братьям-лотрам. Начнут снова плодиться по всей стране разбойничьи шайки; придется ловить их, казнить без жалости, охранять от них города, дороги. О чем только — в тихие дни мира — не доносят господарю ворники, пыркэлабы, апроды и капитаны, бояре — начальники цинутов! Боярин, повздорив из-за наследства, убил брата. Скутельник зарубил отца, застав его со своей женой. Дружина княжьего села напала на село монастырское, пожгла дома и хлеб, побила людей и угнала скот. Люди, люди, на что же поднимаются ваши руки! Неужто для этого бог сотворил Адама, был распят Иисус! Конечно, сие — работа дьявола; но почему не кладет ей конец всемогущий господь?

Штефан перекрестился, отгоняя кощунственную думу. Разве не от бога дана Земле Молдавской чудесная сила, благодаря которой так быстро излечивались ее раны, и страна, едва схлынет нашествие, расцветает опять! Это чудо — только от бога. За это диво надо благодарить господа каждый день и час. Штефан выглянул в сени, велел позвать главного дьяка.

— Я велел, пане Тоадер, возвести на месте битвы в Белой долине малый, но добрый божий храм, — объявил князь. — И хочу ныне составить надпись, — о том, что случилось в месте оном в нынешнем году.

— Пойду, государь, напишу, — отозвался Тоадер-дьяк. — Через час принесу.

— Бери бумагу и пиши здесь, я буду говорить, — сказал воевода.

Грамматик-воин повиновался.

«Во дни благочестивого и христолюбивого Штефана-воеводы, — легли на чистый лист первые строки, — милостью божьей господаря Земли Молдавской, сына Богдана-воеводы, в году 6984, а господарства его текущего двадцатом, поднялся могущественный Мухаммед, царь турецкий, со всей его восточной силой, и еще Басараб-воевода, нареченный Лайотою, пришел с ним со всей Мунтянской Землею, и дошли до места сего, именуемого Белой Речкой. И я, Штефан-воевода, вышел им навстречу и сотворил с ними великий бой, в месяц июлю 26 дня, и волей божией…»