Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

— Не надо, — отозвался султан, уже приходя в себя. — И не бойся, поднимись, твой час еще не настал, — добавил он, словно с сожалением. — Аллах не безвинно наслал на меня эту хворь. Она мне кара за малое усердие мое, за то, что плохо стал вести войска на завоевание мира для его учения — для ислама. Но я знаю теперь, чем исцелюсь.

Падишах сделал мессеру Джованни знак. Венецианец помог султану сесть на ложе, подложил под спину и бок подушки.

— Мое исцеление — в исполнении долга, оно — в бою, — продолжал Мухаммед. — Аллах указал мне дорогу, — говоря это, султан не спускал с венецианца внимательного взгляда, — когда отдал в мои руки быстрых, как ветер, татар Крымской орды.

— Воистину божий дар, не стоивший тебе ни единого воина, о великий царь, — вставил мессер Джованни, мало-помалу обретавший смелость.

— Мангуп еще держится, но падет и он, — продолжал султан. — Армия Гедик-Мехмеда, мои татары освободятся, и я поведу моих боевых барашков за Дунай. Замшелые старые турки, правда, хотят, чтобы я двинул прямо на Италию; франки — слабы, а Рим — это власть над морем, — твердят белобородые с упорством. Но солнце встает с востока; наш пророк и ваш мессия, Чингисхан и мои предки пришли с той благословенной стороны. Надо брать в руки восток Европы, подчинение Крымского юрта показывает, какое в этом благо.

Остановившийся взор султана мерил еще не завоеванные просторы. Венецианец взирал на него с неподдельным восторгом; мудрым старцам в Риме доставит радость дорога, которую он избрал.

— Молдавские земли теперь мне просто необходимы, — продолжал султан уже спокойно; пусть его попугай получше запомнит каждое слово и повторит его, где нужно, теперешним замыслам Мухаммеда такое не повредит. — Без них невозможно полное соединение османского царства с владениями хана, без связи меж нами по суше татар нельзя по-настоящему держать в узде. Оседлав же такого доброго аргамака, я поскачу на нем на север. Московский князь становится все сильнее, единоверные с нами ханы в Казани и Астрахани глядят на него с тревогой. Мы соединимся с этими мусульманскими народами и вместе возьмем земли князя Ивана в кольцо гибели, мы одолеем его и покорим.

Джованьолли молчал, боясь выдать свою радость; именно таковы были планы, которые из Рима хотели внушить султану. Этот варвар возглашает их сам. Тем лучше, мессер Джованни сумеет выдать кому следует за свою работу.

Джованьолли не знал, что Мухаммед давно лелеял эти мечты. Он знал, однако, что сын султана Мурада и московской полонянки, голубоглазый падишах осман с детских лет помнил песни матери, ее рассказы о своей родине. И позже в мечтах не раз уносился к тем местам, где родилась и провела юность его красавица мать, откуда татары увезли ее рабыней и продали в Каффе генуэцам, а те повезли далее в Малую Азию, где и купил ее для своего господина кыз-агаси[46] султана Мурада. И тайная мечта Мухаммеда теперь — ступить завоевателем на землю тамошних своих предков. Может быть, вековечная тоска по корням-истокам способна обернуться такой же жаждой крови и огня?

— Когда я получу восток Европы, — заявил падишах, — я обрушусь с утроенной силой на ее запад. И воздвигну мечети до самого Моря тьмы,[47] волнующегося под лучами заходящего солнца, — добавил он, отпуская обрадованного и успокоенного венецианца.

Близился вечер; солнечные лучи ласково коснулись верхушек кипарисов во дворе Топкапы. От восточного крыла дворца через купы густой зелени донесся звон лютни, потом — нежный голос. Там был гарем; там повелителя напрасно ждали прекрасные пери, собранные для него, наверно, со всех стран, какие только в мире есть. Там — безделье и нега, там — смешные в глазах мужчин интриги, вражда и ненависть; порой даже — трогательная дружба, порой — преступная, противоестественная любовь. Но что до того всего ему, давно не переступавшего пороги этого странного мирка! Давно отрешившись от женской любви, он пресытился в свое время и мужской, восславленной Платоном, отдалил от себя фаворитов. Падишахи и беки его державы могут спокойно присылать ко двору падишаха своих сыновей.

Теперь он уже не супруг, не любовник. Только полководец, только государь. Скорее бы вернул ему силы Аллах! Скорее бы пал упрямый Мангуп, дабы Гедик-Мехмед доставил армию на соединение с ним, к Дунаю. Тогда он схватится самолично с беем Штефаном, единственным противником, достойным такой чести. Куда же повернуть полки, победив молдаванина, — об этом султан будет еще держать с Аллахом великий совет.

46

Полторы сотни всадников в походном порядке двигались по старому шляху, тянувшемуся от Белгорода к стольному городу Земли Молдавской — Сучаве. Ехали скорой рысью, выслав вперед надежный дозор — десяток служилых татар. Впереди гарцевали пять десятков куртян из стяга капитана Тудора Боура. Сзади — сотня бывалых конников, ведомых капитаном Молодцом. Бравый воин, раздувая усы, озабоченно всматривался в темные островки дубовых рощиц, пятнавших привольную степь до далекого Тигечского кодра. Славному воину доверили почетное дело — проводить в столицу, к дяде Штефану-воеводе и к тетке княгине Марии, знатную молодую особу, Роксану Палеолог. Рядом с государевой племянницей на рослом иноходце возвышалась могучая фигура избранного для нее теткой нареченного жениха — знатнейшего из рыцарей Речи Посполитой Велимира Бучацкого. В последних рядах кавалькады следовал сотник Войку Чербул со своим другом, куртянином и личным дьяком князя Штефана москвитином Володимером, в Молдавии известным под именем Влад Русич.

Рыцарь Велимир, искоса поглядывая на высокородную красавицу, посланную ему всемилостивой судьбой, не без труда поддерживал полагавшуюся для такого случая светскую беседу — о родственниках, оставшихся в осажденном Мангупе, о трудностях, встреченных княжной в дороге до Четатя Албэ. Роксана отвечала со сдержанной вежливостью, и в заученных фразах, складываемых княжной на своей ученической латыни, бывалому дамскому угоднику слышался отчетливый холодок.

«Что мнит из себя эта тощая крымская горлица? — с досадой думал неустрашимый Велимир, чувствуя, как иссякает запас подходящих к случаю предметов для разговора. — Какого дьявола ввязался я в эту историю, дав слово ее богомольной тетке?» Рыцарь думал о трудном нраве сучавской постницы, неистово набожной княгине Марии, суровой затворницы, чьи монашеские повадки вынуждали князя Штефана искать радости жизни в объятиях не одной «хозяюшки». И эта, наверно, подобна ей, — от гинекеев Византа утвердились такие порядки среди женщин этого спесивого рода.

Пана Велимира тревожило еще одно обстоятельство. Почти месяц повеса Войку сопровождал нареченную невесту Велимира по горам Великого острова, через море. Чербул, конечно, юноша честный, но оба молоды и жизнь есть жизнь. Неужто выпали на долю храброго Велимира ветвистые рога — какими он сам до той поры привык направо и налево награждать купцов и мещан, а то и знатных каштелянов в Литве и Польше, Семиградье и Венгрии? Неужто настала и для него пора носить это позорное украшение, причем — о стыд! — до свадьбы?

Роксана, рассеянно отвечая спутнику, думала о своем. Княжна вспоминала белую крепость над Днестровским лиманом, своим величием поразившую ее, видевшую и Каффу, и Мангуп. Поднявшись на вершину цитадели, княжна в этот день встала на гребень стены меж зубцами, раскинула руки… Роксане казалось — сейчас она взлетит. Казалось, отсюда можно обнять весь божий мир, с небом и землею, с его ветрами и водами. Войку в испуге подскочил, готовый ее подхватить. Роксана улыбнулась и сошла с парапета, нависшего над простором. В те немногие дни она узнала отца Войку, Тудора Боура, ее поразили величие и мудрость его наставника — Антонио Венецианца. Княжна прикоснулась ко всему, что взрастило и выпестовало ее избранника, и ее любовь от этого стала сильней.

Думы в этот час не веселили Войку Чербула. Не радовали перемены, подмеченные в родном городе после долгого отсутствия; будущее сулило старому Четатя Албэ мало хорошего теперь, когда турки утвердились почти на всем Черном море. Падение Каффы закрыло пути, по которым купцы везли товары через Белгород на Москву, в страны далекого Востока. Рынок пустел, торговые конторы сворачивали операции. Тамошние генуэзцы, даже старожилы, продавали дома и склады за половину, порой и за четверть цены. И уезжали — кто в Италию, во Фландрию и Францию, кто в Испанию.

Еще зловещее были другие приметы, о которых рассказывал отец. Многие белгородские купцы и бояре уже обращали взоры к тем, которых считали будущими хозяевами своего края. Искали дружбы осман, завязывали с ними дела. В городе стало больше константинопольских греков — вкрадчивых оттоманских лазутчиков; белгородские богатеи все чаще заключали сделки и сносились с бывшими византийцами Фанара и Галаты,[48] с двором покорного султану константинопольского патриарха. Пошли недобрые речи: турки, мол, рано или поздно все равно придут и сюда; уже ныне можно, дружа с ними, выгоду свою соблюсти, на будущее же — это залог спасения. В городе рассеивалось семя будущей измены, и падало оно далеко не всегда на сухую почку.