Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

• Название: Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни
• Автор: Монах Лазарь (Афанасьев)
• Издательство: Литагент «Благозвонница»05f8fb0f-8952-102d-9ab1-2309c0a91052
• Жанр: Религия
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91362-057-6

Эти очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни – новое, переработанное автором издание его известной книги «Оптинские были».

Монах Лазарь (Афанасьев) – оптинский монах и сам в прошлом насельник обители. Может быть, потому удалось ему так проникновенно, с чувством благоговейной любви и благодарности изобразить эту жемчужину русского духа и культуры. Многие рассказы и очерки почерпнуты из никогда не публиковавшейся скитской Летописи. С особым душевным трепетом знакомимся мы с прославленными оптинскими старцами и подвижниками, их высокой молитвенной жизнью.

Повествование охватывает период существования Оптиной Пустыни от возродившего ее в конце ХVIII века игумена Амвросия до убиенных в 1993 году оптинских новомучеников иеромонаха Василия и иноков Ферапонта и Трофима.

Рассказывается здесь и о тех замечательных людях, которые были так близки оптинскому духу – И.В. и Н.П.Киреевских, К.Н.Леонтьеве, Великом Князе К.Р.

---

Великим постом этого года многие из братии болели, служить было некому. О. Василий находился в храме ежедневно: он служил и был постоянным канонархом.

Многие поступки о. Василия в эти дни многозначительны. Вот, уже на Страстной, в Великий Вторник, он зашел к своему сотаиннику иеромонаху Ипатию, у которого был день Ангела (он был наречен в честь преподобного Ипатия, целебника Печерского). «После Литургии, – вспоминает о. Ипатий, – он зашел меня поздравить и принес крест. И сказал: "Вот я подумал… Мне хочется, чтоб он был у тебя". Рассказал, что этот крест из Иерусалима. Я был поражен тем, что он самую большую свою святыню мне отдал, – я знал, как он дорожил этим крестом. Благодарить было как-то нелепо. Мы обнялись с ним. И вот что я заметил: он был в особом состоянии, тихий-тихий такой, необычайно тихий. Поскольку я очень хорошо знаю его, знаю много лет, то это особое состояние внутренней тихости, кротости было для меня явно».

Иконописец Дмитрий (впоследствии о. Иларион) был свидетелем этого случая. О. Василий обратился к нему «Дмитрий, повесь его на подобающее место». «Я повесил крест, – вспоминал о. Иларион, – между иконостасом и окошком. Я заметил, что он – о. Василий – в это время был очень благостным, обычно более суровый, нахмуренный, собранный. А тут он был как человек после молитвы… Я отошел продолжать работу, а они еще некоторое время разговаривали. Потом о. Василий тихо вышел. Мне было очень приятно, что он подошел ко мне и спросил: "Что ты пишешь?" Я говорю: "Пророка Илью". – "Пророк Илья… хорошо…", – он кивнул мне головой и, тихо прикрыв дверь, вышел. У меня в памяти вот таким он и остался».

О. Василий жаждал тишины, то есть смирения и кротости, старался их приобрести и хранить… В своем сокровенном дневнике он писал тогда: «Если смирение Христово воссияет в сердце, то жизнь земная для тебя будет раем. Но как это описать? Невозможно. Это чувство сердца. Если оно есть, то знаешь, что это – оно.

Ты видишь, что все вокруг достойнее тебя, честнее, праведнее, смиреннее, чище. И радостно от того, что они не презирают тебя, последнего, убогого, не гнушаются общением с тобою, но разговаривают с тобою как с равным, рядом с тобою садятся за столом, вместе с тобою ходят в храм и никогда ни делом, ни словом, ни взглядом не позволяют себе указать на твое недостоинство и нечистоту. Но терпят тебя рядом с собою, покрывают недостатки, ошибки, грехи, милосердствуют и даже иногда просят исполнить какое-либо послушание, тем самым оказывая особую честь, оказывая внимание и возводя в достоинство слуги и иногда даже друга.

Господи, они прощают мне скотство мое и обращаются ко мне с просьбой! Это ли не радость, это ли не рай?..

…Но все это только помыслы смиренномудрия, а само смирение не живет в окаянном сердце моем. Вижу, как должно быть, но стяжать этого не могу. Господи, подай мне смирение и кротость Твои и наполни ими сердце мое, и преисполни, дабы не осталось места ни для чего другого, но все – смирение Твое сладчайшее».

Все последние записи дневника об этом. Все это святоотеческий аскетический опыт, осваиваемый иноками вновь и вновь… «Смирение – это чувствовать себя хуже всех. Не думать, не помышлять, а чувствовать всем сердцем. Это и есть – видеть себя смиренным. Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение различает цвета: вот – кротость, вот милосердие, вот – гнев, вот тоска и т. д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией. Это чудо. Чудо исцеления слепого».

У о. Василия в дневнике все сугубо свое, – он часто среди своих мыслей приводит цитаты, нередко – из творений святителя Игнатия, духом учения которого был проникнут. Есть в дневнике цитаты без обозначения источника. Так, не имеет, например, подписи текст, принадлежащий святителю Игнатию: «От грехопадений моих бегу не в затвор, не в пустыню, а в самоукорение, в исповедание грехов моих, в раскаяние» (из кн: «Собрание писем святителя Игнатия», М.-СПб., 1995. С. 221, – о. Василий, вероятно, пользовался ксерокопиями с известного собрания писем святителя, составленного трудами игумена Марка (Лозинского). Это собрание и легло в основу указанного издания). Можно произвести внимательную сверку, – найдутся и другие тексты, принадлежащие святителю Игнатию и другим аскетическим писателям. Но такая сверка ничего не изменит: от страницы к странице течение духовной жизни во всех нюансах принадлежит о. Василию. Можно убедиться лишь в одном – в том, что он – ревностный ученик святителя Игнатия.

Приближалась Пасха… О. Михаил рассказывает: «За неделю, в воскресенье, у нас было составлено расписание, кто служит на день Пасхи. Я тогда исполнял обязанности скитоначальника. Была средняя служба в Скиту, и вдруг я увидел, что у нас нет исповеди, хотя обычно в Скит приходил народ причащаться. Я понимал, что нужна исповедь, отдельный иеромонах. Я сказал об этом о. М, он был тогда благочинным, и он ответил: "Возьми о. Василия". Я подошел к о. Василию и сказал: "Батюшка, вас ставят в Скит на исповедь", – он обычно был человек ровный, спокойный, а тут начал отказываться. "Почему?" – "Нет, нет…" Тогда я пошел к благочинному и сказал ему о том, что о. Василий отказывается. Он ответил: "Передай ему, за послушание пусть идет", – что я и передал о. Василию, и он смирился. В итоге получилось, что он как раз шел на исповедь через скитские ворота…»

В Великий Четверг братия причащалась. Отец М. вспоминает, что о. Василий в трапезной, когда все «встали, пропели все, что положено, и он мне говорит: "Ты обратил внимание, какая была тишина на трапезе? Все причащались…" Я кивнул. Он говорит: "Какая тишина! Вот бы всегда так!"… Это его тоже характеризует».

На утрене Великого Пятка о. Василий канонаршил хвалитные стихиры. Но после чтения 9-го Евангелия он промолчал, так что вместо него начали канонаршить с правого клироса… «Потом спрашивали о. Василия, – вспоминает о. М., – почему он молчал.

"Я не смог"… В это время, видимо, о. Василий что-то пережил… Может быть, слезы у него были или настолько сильное переживание, что он не смог канонаршить». Это был случай из редких, так как многие отмечали, что о. Василий обычно канонаршил очень хорошо. «Он канонаршил совершенно бесстрастно, – говорит о. М. – Это слышно из записей, из чтения его канона. У него была какая-то своя манера… Канонаршил хорошо, хотя большого, мощного голоса у него не было… Он постоянно был на солее. Никаких у него не было стеснений. Когда пели два клироса, он всегда канонаршил на солее. Так у нас принято в монастыре… И до конца, до последнего дня жизни своей он остался канонархом, исполнителем этого важнейшего послушания».

На Царских часах, утром, о. Василий читал два часа (на вопрос – будет ли он их читать, он ответил: «А что же! Это такая честь: их же цари читали») и произнес проповедь. На вечерне, перед выносом св. Плащаницы о. Василий канонаршил, на вынос св. Плащаницы сказал слово, потом канонаршил опять. На Литургии Великой Субботы он исповедовал, читал паремии, канонаршил. На Пасхальной полунощнице читал канон Великой Субботы.

Отец Ф. рассказывает: «Перед Пасхой я дважды исповедовался у о. Василия. Утром Страстной Субботы о. Василий говорил проповедь на общей исповеди. Я был тогда на послушании, входил и выходил из храма, не имея возможности прослушать проповедь целиком. Но то, что я услышал, подтвердило догадку, – да, о. Василий как бы берет на себя наши грехи, считая их своими. Как раз в ночь перед этим я читал об одном старце, который умирал воистину мученически, поскольку набрал на себя много чужих грехов. И вот, входя и выходя из храма, я почему-то все думал про о. Василия: да как же ты, батюшка, умирать будешь, если набрал на себя столько грехов?»

Перед Пасхой о. Василий удостоился чудесного видения – о нем он сказал кратко игумену Ф.: «Батюшка, ко мне сейчас преподобный Амвросий приходил». Отец Ф. посмотрел на него испытующе, помолчал и ответил так: «Да ну тебя!.. Скажешь еще…» Больше о. Василий не сказал об этом никому. Отец М. говорит об этом: «О. Василий, насколько я могу судить, почувствовал, что это должно остаться между ним и небом». Как не вспомнить при этом об особенной любви о. Василия к преподобному Амвросию, а вместе с тем и ко всем старцам и к самой Оптиной… Сколько у него в дневнике молитвенных обращений к старцу Амвросию!

«В дни Недели крестопоклонной, – рассказывает о. М. – о. Василий читал поучение из св. Макария Великого о состоянии души человеческой, когда она понимает необходимость истинно христианской жизни, т. е. жительства под водительством Духа Святаго, и начинает искать такого жительства… О. Трофим и о. Василий и по послушанию, и, конечно, по сердцу своему постоянно находились в храме этим Великим постом в числе немногих братии… Были моменты, когда он отпрашивался и уходил на кафизмах и на чтении часов отдохнуть, потому что к концу поста явно ослабевал силами. Тем не менее он канонаршил, нес эту свою чреду».