Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

• Название: Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб
• Автор: Феликс Саусверд
• Издательство: Харвест, АСТ
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 985-13-0042-Х

Автор книги, бывший полковник КГБ, полностью основывается на архивных материалах. Он детально показывает «технологию» контрразведывательной деятельности СД, абвера, гестапо по вербовке, подготовке и засылке провокаторов в подпольные организации латвийского Сопротивления и партизанские отряды. Автор аргументированно доказывает непрофессионализм тех сотрудников советской разведки, которые пришли на смену ее кадрам, уничтоженным в результате сталинских репрессий.

Книга адресуется всем читателям, интересующимся историей и спецификой работы разведки и контрразведки.

---

В Ригу он вернулся через два дня и тотчас провел совещание руководящих сотрудников обеих возглавляемых им служб. Панцингер не любил длинных речей. Он придерживался стиля своего учителя Мюллера, основанного на краткости, волевом подходе и умении вникнуть в главное звено решаемой проблемы.

— Господа, — начал оберфюрер, — я ознакомился с обстановкой на месте, изучил основные документы, направленные моими предшественниками в Берлин. Проделана великолепная работа. Ликвидирован целый ряд подпольных коммунистических групп с претенциозными названиями: «Рижская антифашистская организация», «Рижская рабочая коммунистическая организация», «Латвийская антифашистская организация». Привлечены к суровой ответственности и обезврежены тысячи врагов рейха. Это направление является генеральным, и мы все, сообща, будем и дальше проводить его. Однако, господа, имеется и ряд просчетов, на которые мне указали перед отъездом сюда обергруппенфюрер Кальтенбруннер и группенфюрер Мюллер.

Панцингер передал указания руководителей РСХА об активизации агентурного проникновения в Ленинград и в подпольное антифашистское движение в Прибалтике.

— Смотрите, что получается у нас здесь. Возникающие группы врагов рейха саморекрутируются из местных красных активистов и военнопленных. Делаются попытки внедрить в них людей Москвы. В свою очередь, эти группы ищут контакты с так называемыми партизанскими объединениями. Говорят, их стали называть уже бригадами. Не знаю точно так ли это, но все происходит у нас под носом, в радиусе каких-то трехсот километров. К чему я клоню? Я бью в одну мишень, в десятку: нам необходимо агентурно проникнуть в новые подпольные организации в провинциях Остланда, с целью последующего проникновения в места базирования партизан и в Ленинград. Мы не можем позволить себе довольствоваться лишь сиюминутным успехом — отправить к праотцам их детей-грешников, я имею в виду ту или иную группу. Мы не можем разрешить себе направлять свои выстрелы в молоко вокруг круга мишени. Только в цель, только в десятку! В этом случае мы будем владеть обстановкой. Вы ознакомились с обзором по «Красной капелле». Вы можете себе представить, какой урон нанесла нам эта широко разветвленная организация, функционировавшая несколько лет. Отчего же так случилось? Мы не имели в ней своих людей, мы не проникли в нее, вот вам и просчет. Крупный промах. Поэтому здесь мы просто обязаны в потоках пульсирующих механизмов связи местных групп с партизанами, Москвой, Ленинградом внедрить своих протеже. Как говорят французы, «On n’est train que par les siens» — изменником может стать лишь свой человек, — Панцингеру не хватило здесь родного языка. — Именно в таком плане следует использовать недавно выявленную организацию, о которой доложил мне штурмбанфюрер Ланге… — и оберфюрер стал развивать вслух свои мысли о коварной комбинации, которую исподволь выносил в уме за время пребывания в Риге. Дюжина гестаповцев внимала своему новому шефу с удовлетворением: изощренность оратора действовала умиротворяюще на их души циников. Каждый из них прикидывал деловые качества своих агентов, способных пойти на дело и стать для противника своим человеком. Пуриньшу Панцингер импонировал: его методы отличались гибкостью, были коварны и эффективны. Пуриньшу захотелось разделить свое восхищение новым начальником с Тейдеманисом, но тот сидел с таким тупым выражением, что Александр брезгливо поморщился и отвернулся.

В поисках истины

Конрад вновь пришел на службу где-то около восьми вечера. Пришел вымотанный. И что он такого сделал за день? Провел три беседы, посетил пару присутственных мест, где рылся в старых бумагах. От чего уставать? Это не труд шахтера, не даже беготня официантов, которых по расходу энергоемкостей в газетах нет-нет, да и стали приравнивать к шахтерам. Но разговоры, беседы, вопросы, Допросы почему-то опустошали. Видимо, думал он, выплескиваемая мною энергия переходит к оппоненту, передается тому, расшевеливает, заставляет реагировать, причем либо в положительном смысле, тогда человек охотно что-то вспоминает, копается в памяти, вытаскивает из глубины ее какие-то детали, либо в отрицательном плане, когда заряд твоей энергии замыкает чужую память, человек выдает отрицания, искажение истины, неприкрытое или закамуфлированное вранье. Однако за ночь энергия восстанавливается, как говорил Казик — «скорей бы утро — снова за работу».

Франц бросил взгляд на сейф друга. Опечатан тот не был, значит, явится, иначе на столе лежала бы табличка, изготовленная из куска картона с надписью: «Строго секретно. До прочтения не сжигай! Опечатай мой сейф и спокойно иди домой».

И действительно, открылась дверь, Казик вошел и плюхнулся на стул.

— Давно ждешь? — спросил он Франца.

— Только зашел, — ответил тот.

— Что принес в клюве?

— Кое-что выходил. Кульчицкого видел.

— Это тот старый, лысый, толстый, из-за которого Федя получил штрафные очки от патрона?

— От кого-кого? — не понял Франц.

— Шефа будем называть только патроном. Для конспирации, — разъяснил Казик.

— Принято, — улыбнулся Франц. — Только он не старый и не толстый. Лысый, да. Он мне показал свою фотографию до ареста и пребывания в Воркуте. Шевелюра отменная у него была. Там, говорит, ее и оставил, как рваную рубашку. С собой взял только то, что внутри было. Память, там, порядочность. Всякие, смеется, мелочи.

— Ты с альбомом ходил?

— Да. Вот он, — и Франц вытащил из портфеля фолиант средних размеров. — Представь себе, он узнал…

— Панцингера?

— С этим все было в порядке. Он же его и по фамилии почти называл. По альбому с первого взгляда. Моментально. Помнишь, как рассказывали анекдоты в психбольнице. По номерам. Номер пять. И все смеются. Зачем что-то говорить? Под номером пять чья рожа на фотографии?

— Ах, ах, ах, — закудахтал шутовски Казик, — Фрица Панцингера. Раскрываем, смотрим, узнаем. Точно.

С фото под номером пять на них через очки в тонкой оправе взирал оберфюрер ОС, внешне похожий на пастора.

— В монастыре прятался. Рядом итальянская граница. Чего ждал? Вероятно, дрожал мелкой собачьей дрожью. Ждал проводника, который поведет. А дождался наших. Интересно было бы встретиться с ним. Потолковать, помотать, — задумчиво сказал Франц. — Он бы нам рассказал о проделках Зарса и ему подобных.

— Не скажи. Это же мелочишка для начальника СД всей Прибалтики. К тому же у нас руки коротки. Всех деятелей его ранга уже выпустили в 1955–1956 годах. Аденауэр не зря старался, и они попивают пиво у себя дома. Так что испроси у патрона деньги на проезд, в том числе на метро в Москве до вокзала, и махни в Бонн. Хочешь, я Феде подкину эту идейку? С вашим-то парижским опытом…

— Не надо новых драм, Казик. Не надо. Актеры устали, по командировочным перерасходам, — в тон другу ответил Франц. — Аллах с ним, с этим пятым номером. Интересней номер 34, — и он раскрыл нужный лист альбома.

— Кульчицкий опознал Пуриньша? — бросив взгляд на снимок, встрепетнулся Казик. — Фантастика!

— Неуверенно, с моей подсказкой, я на фотографии человек пять пальцем тыкал. Но да, представь себе, узнал. Из трех десятков гестаповских субъектов-латышей нашей коллекции. Это что-то значит. Вообще-то он и видел его мельком, когда его отловили в соседнем монастыре, он говорил по-русски, помощи Кульчицкого не понадобилось. Везли его в другой машине. Все внимание было отдано пятому номеру. Кульчицкий ехал с ним, переводил, все были радостны, болтали. Такой улов! Щука и угорь, как назвал их Кульчицкий. Где-то остановились переночевать. Все внимание номеру 5. Пуриньша, если это был он, устроили кое-как. Он и отблагодарил. Смылся. Уполз угрем.

— Обидно. По каким признакам он его опознал? — спросил Казик.

— Пробор, ломаная линия бровей, прищуренные глаза, но это по шкале от вероятного до возможного. Все-таки пятнадцать лет прошло, — покачал головой Франц.

— Вот с ним интересно было бы поговорить. Где он затаился, сволочь?

— На восток он с австро-итальянской границы вряд ли побежал. Скорее, в ином направлении. Сменил фамилию и сидит где-то тихо как мышка. А может, и не менял. Чего ему бояться? В конце концов, он не военный преступник. На Западе ему ничего не светит плохого.

— Ясно одно: во время войны старший компаньон Зарса не погиб. Во-первых, данных о гибели не имеется, во-вторых, после войны его, по всей видимости, видели. Так? — резюмировал Франц.

— Да. С пробором и характерной линией бровей, — кивнул Казик.

— Не издевайся. Запросим Москву, что-нибудь да и подтвердят официально, — сказал Франц.

— Такие фокусы с побегами заносят в анналы памятных дат с небольшой охотой. И где ты теперь отыщешь следы? Это не вахтенный журнал. Было коротенькое донесение, писанное карандашом. Вот если узнать фамилии офицеров, задерживавших его, и посмотреть в их личных делах, какие взыскания повесили им за разгильдяйство, повлекшее побег в тот май сорок пятого. Дело другое.