Петр Боборыкин - Труп

• Название: Труп
• Автор: Петр Боборыкин
• Издательство: Худож. лит.,
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-01828-7, 5-280-01525-3

Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX — начала ХХ века.

В первый том Сочинений вошли: роман "Жертва вечерняя" (1868), повесть "Долго ли?" и рассказ «Труп».

Вступительная статья, подготовка текста и примечания С.Чупринина.

"Вчера читал Бабар Труп, очень хорош". Л. Н. Толстой, "Дневник"

---

В сумерках, наступивших слишком рано, Лидия Кирилловна лежала одетая, на постели, все в той же квартире.

Ей было сильно не по себе. С утра чувствовала она страшную слабость… Голова, от мигрени, минутами совсем замирала.

Она ждала.

Ее душевное состояние делалось с каждым днем все хуже и хуже… Факты стояли перед нею; давили… Скоро — не больше, как через месяц или шесть недель — она будет матерью.

Это подкралось так неожиданно, так предательски… «Неожиданно» — для нее, как для всякой девушки, увлеченной страстью. Но в этом она не винит его, не винит и себя. Так должно было случиться… Виновница — все та же, ненавистная ей женщина, Анна Семеновна, жена Анатолия Петровича Струева. Столько месяцев прошло — и ничто не сделано. Они не обвенчаны. Так — как собака — это сравнение Ашимова употребляет каждый день — лежит на сене, и сама не ест, и другим не дает.

Зима прошла или, лучше, проползла слишком быстро и не дала ничего… Дебютировать ей не удалось. Не могла она и уехать в Италию, поучиться в Милане… Не могла, не по неимению средств, а потому, что не хотела оставить его, надеялась на дебют здесь. Теперь нельзя показаться на сцене… Дебют ей предложили весной. Но как же она выйдет, в ее положении?

Здоровье покачнулось и так быстро. Она почти всю зиму пролежала в постели или на кушетке. С поста стало уже совестно показываться к знакомым. Внутри у нее клокотало. Из-за самодурства и злости старой, постылой жены она не должна выносить такие страдания. Что же тут позорного, что она делается матерью, когда она любит, любима, честна, до педантизма, во всем, в последнем пустяке; когда ее права на уважение и признание ее чувства неизмеримо выше, чем у той постылой и ехидной женщины?

Все это давит и его. Он — артист. Ему нужна подруга во всем блеске и обаянии молодости, здоровья, красоты, веры в свои силы. А она хиреет, не может скрывать своего уныния и раздражения. С ней он, по-прежнему, деликатен; но ему тяжко.

Несколько раз она не воздержалась, стала упрекать его в том, что он не достаточно энергически действует… Но что же ему делать?.. Не зарезать же свою жену, не отравить же ее? Насильно он не может заставить ее дать развод.

Пригрозить, что отберет детей? Она доходила до того, что указывала ему и на это средство. Он не поддавался; по крайней мере, ничего сам не говорил в таком направлении… Раз только сообщил, что советовался с адвокатом насчет детей. Тот ему сказал:

— Добровольно она не отдаст. Дети ее любят… По приговору суда вы вряд ли получите их. Скорее она могла бы добиться того, что вас заставят давать на содержание детей.

Он ничего на воспитание их не дает — она не требует, не пристает. Но это только тактика, средство отнять малейший повод предъявить к ней какое-нибудь неудовольствие… Пускай все считают ее мученицей и праведницей!.. А на них падет весь позор.

Но в чем же "позор"?

Этот вопрос задает она себе беспрестанно, и сознание своей правоты гложет ее и усиливает хворость, мешает работать, отнимает всякую бодрость духа.

Больше недели, когда она не присаживалась к инструменту и не вокализировала. Да и голос стал глуше, слабее и грубее. Минутами она боится и совсем его потерять.

И тогда, что с ней будет?

Она доживает свой капиталец. Еще один сезон — и не останется и двухсот рублей — процентов, а разве на это можно жить? Без голоса один заработок — давать уроки. Но нынче столько преподавательниц пения… Мрут с голоду. Да это только для себя одной, а ведь через шесть недель тут будет еще существо… Его надо кормить, одевать, воспитывать, учить. Брать с отца — постыдно. Это будет значить: ты обязан содержать и ребенка, и меня, потому только, что я тебе отдалась… Не ее личность значила что-нибудь, не душа, не талант, не нравственные правила, а только смазливое лицо, да роскошная фигура, как первая попавшаяся содержанка, как "барышня с поддержкой", то, чего она так страшилась, что вызывало в ней такое отвращение.

Ашимова повернулась лицом к двери в гостиную, и ей стало опять нестерпимо тяжко от головной боли и замираний сердца.

Она ждала его больше двух часов. Он обещал заехать после репетиции. Все эти дни он как-то и возбужден, и озабочен… Точно он что скрывает от нее; но уж наверно не какую-нибудь радостную весть.

Голова так у ней закружилась, что она не услыхала звонка в передней. Горничная просунула голову в дверь и шепотом окликнула ее:

— Барышня!.. Лидия Кирилловна!

— Что такое?

Она с трудом овладела собой.

— К вам барин…

— Зачем же вы докладываете?.. Просите!

— Да не Анатолий Петрович… Вот карточку приказали отдать.

На карточке Ашимова прочла фамилию их адвоката. Она с ним никогда не встречалась. Все переговоры велись Анатолием Петровичем. Сначала она ценила эту деликатность; а потом жалела, что ее не допускают.

Быстро встала она с постели и приказала горничной просить в гостиную. Ее головокружение прошло сразу, и она успела поправить прическу перед трюмо.

У рояля увидала она человека немолодого, плотного, с седеющей бородой, в золотых очках, немного сутулого, в длинном сюртуке. Он смотрел скорее профессором, чем адвокатом.

Его взгляд — добрый и затуманенный — поверх очков прошелся по ней, и она сейчас же подумала: "он знает, в каком я положении".

Но это уже не смутило ее. Адвокат — сообщник, если не друг. Струев должен был много раз говорить ему, что им нельзя ждать, что положение ее отчаянное, как девушки из порядочного общества и будущей жены его.

— Анатолий Петрович, — заговорил он мягким тенорком, — просил меня заехать к вам, Лидия Кирилловна, и побеседовать.

— А он разве не будет? — живо спросила она, еще не подавая ему руки.

— Вероятно, позднее.

Они сели на тот самый диван, где, восемь месяцев назад, ее охватила роковая жалость к себе и Струеву.

— Имею честь отрекомендоваться, — сказал адвокат с добродушной усмешкой в глазах. — Для вас я был, до сих пор, звук пустой, или таинственный незнакомец, как в старинных романах писали.

С ним ей стало сразу очень ловко. Она тихо рассмеялась.

— Как здоровьице? — спросил он тоном домашнего доктора. — Анатолий Петрович говорил мне, что вы сильно волнуетесь и падаете духом. А это нехорошо. Смелым Бог владеет, и в каждом деле выдержка необходима.

"Разве ты только за этим ко мне пожаловал?" — резко остановила она его про себя.

— С чем же он вас посылает? — Ашимова поглядела на него пристально, почти строго.

— Да за разрешением одного — как бы это сказать деликатного вопроса… вопроса вашей совести.

"Почему же Анатолий сам не поставил мне этого вопроса?" — смущенно подумала она, но воздержалась от дальнейших вопросов.

"Значит, так надо", — кротко решила она, чувствуя, что с этим мягким посредником ей не придется воевать.

— Моей совести? — переспросила она и опустила свои густые ресницы.

— Так точно, Лидия Кирилловна. Вам положение дела известно не хуже, чем мне. Стало быть, я могу и не вдаваться в ненужные подробности.

— Конечно!

— Я не буду допрашивать вас и о том: кому принадлежала мысль произвести давление на госпожу Струеву насчет детей.

— Да разве Анатолий, — она не успела прибавить "Петрович", — начал действовать?

Это ее обрадовало, и она не устыдилась своего злорадного чувства. Ей понравилось и то, что Анатолий ничего не сказал ей об этом, не желая ее вмешивать в такой образ действий.

— Да-с, — ответил адвокат грустно и мягко.

— Через вас?

— Если угодно — через меня, хотя скажу вам в скобках, мне это было не особенно приятно… Я переслал Анне Семеновне письмо его и, с своей стороны, от всяких советов и застращиваний воздержался.

Он поглядел на нее опять поверх очков и в его взгляде она увидала затаенное сожаление.

VII

Тон адвоката обезоруживал ее, но в то же время ей не хотелось выходить из своего душевного настроения.

Нельзя было оставить без ответа и его мягкое допытывание насчет того — кто именно дал мысль действовать угрозой.

— У меня нет никакой нужды преследовать эту женщину, — заговорила она отрывисто, с пренебрежительной миной рта, — но надо же каким-нибудь путем довести ее до сожаления, сломить ее злую волю.

— Злую волю, — повторил адвокат. — Вы уверены в этом, Лидия Кирилловна?

— Боже мой!.. Это тянется целый год, и она не хочет понять, через что я проходила и прохожу…

Протяни он ей руку — она бы разрыдалась.

Но горделивая натура взяла тотчас же верх. Не станет она плакать!.. И без всяких жалоб всякий видит, каково ей.

Адвокат отвел лицо и сидел в такой позе, как будто он не решался ей что-то объявить.

— И, разумеется, Анатолий посылает вас с дурной вестью? — быстро спросила она.

— Лидия Кирилловна, матушка, — особенно мягко начал он и поглядел на нее своими кроткими глазами, где она не могла ничего прочесть. — Вы ясно изволите говорить: злая воля… И ее надо пожалеть, и в ее душу войти…