Юзеф Крашевский - Хата за околицей

• Название: Хата за околицей
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

Адам с первого взгляда узнал цыганку. Взглянув на нее, он конвульсивным движением закрыл лицо руками, а цыганка, не без труда узнав в дряблом старике своего поклонника, покатилась со смеху.

— А, это ты, голубчик? — произнесла она. — Здравствуй, мой милый! А… а! Что с тобой?

— Пошла вон, вон, бесстыдница! — закричал пан, не отнимая рук от глаз. — Исчезни, дьявол! Или розгами велю отхлестать!.. Вон, чтоб и духу твоего здесь не было слышно!

— Как он вежливо меня принимает, — смеясь, возразила цыганка. — Да посмотри на меня, еще я не так стара и гадка, как ты. На днях два молокососа так ухаживали за мной, что не знала, куда деваться: насилу отогнала.

Пан Адам не слышал уже этих слов, испуганный, он убежал во внутренние комнаты.

Аза поглядела ему вслед, плюнула и пошла к избе Тумра. На дороге она остановила какую-то девочку, спросила у нее, кто живет в хате за околицей, выслушала рассказ о дочери Тумра и пошла далее.

В нескольких шагах от избы Марусина собака с пронзительным лаем встретила цыганку. Она остановилась, окинула взором знакомую мазанку, взглянула на кладбище и увидела прекрасную девушку. Черты лица Маруси живо напомнили ей Тумра, сердце ее облилось кровью, горячая слеза упала на землю.

"Боже, как хороша! — подумала она. — Я никогда не бывала такой! Как жаль, что заброшена она в глушь, терпит нужду, голод, пропадает красавица! Нужно приманить ее к себе!.."

Аза долго смотрела на Марусю и что-то ворчала, Маруся, со своей стороны, с любопытством и страхом всматривалась в прекрасное, но свирепое лицо незнакомки.

Между тем собака заливалась лаем и грызла землю от злости.

— Голубушка, — закричала Аза, — позови к себе собаку, мне надо поговорить с тобой.

Маша позвала своего верного товарища, но тот повилял хвостом, кувыркнулся раза два и снова залаял.

Цыганка вошла на кладбище, села подле девушки и впилась в нее глазами, после продолжительного молчания сирота тихим, ласковым голосом спросила:

— Что ты так присматриваешься ко мне, добрая женщина?

Аза горько засмеялась.

— Я добрая!.. Нет, я совсем не добрая! Но я знала твоего отца, ты мне напомнила его…

— А мать мою знала?

Аза ничего не отвечала.

— Давно умерла твоя мать? — отрывисто спросила она после некоторого молчания.

— О, давно! — печально отвечала Маруся. — Вот и могила ее… видишь, как зеленеет.

Она указала на насыпь, у которой сидели обе. Аза вздрогнула и отодвинулась подальше.

— Как же ты жила без отца и матери? Кто о тебе заботился?

— Один Бог!

— Так ты жила одна? Кто же кормил тебя?

— Я сама работала, мне платили за работу…

— И никто не пожалел тебя? Никто не помог?

— Я ни на кого не жалуюсь, — возразила Маруся, — я не требовала ничьей помощи и сострадания, я привыкла жить собственными трудами. Ну, нельзя сказать, чтоб благодетелей у меня не было.

— Кто же эти благодетели? — с любопытством спросила цыганка.

— Солодуха и муж ее Ратай, они нищие.

— Ну, воображаю, как тебе было хорошо под их опекой!.. Брось эту гадкую жизнь, ты достойна лучшей участи. Ступай с нами, в широкий свет. Что тут за жизнь? Живешь, как собака, перед глазами все одно да одно: везде труд и горе, а вот у нас совсем другое дело: вся земля в нашем владении, границ никаких не знаем. Худо здесь — идем дальше, в Венгрию, к морю, а там целый город плавает на воде. И просторно нам и привольно, с тоской не знакомы, потому что тосковать некогда: поем песни… каждый день новые предметы… Брось свою землянку, иди за нами, тут тебя не любят, отталкивают: у нас будешь королевой, как я.

Сердце Маруси перевернулось, в душе проснулись цыганские инстинкты, и онемели уста. Аза, между тем, все более и более одушевлялась, речь ее переливалась в обольстительную песню, бушевала, дичала и готова была превратиться в бесконечный поток, на устах блуждала страшная улыбка, — и горькая, бездомная, нищенская жизнь в описаниях цыганки казалась раем, совмещавшим в себе все удовольствия, к которым стремится душа, жаждущая свободы.

Она кончила, а Маруся все еще слушала, картина незнакомой родины и бурной, деятельной жизни с неотразимой силой манила к себе невинное дитя, но в то же время священное воспоминание о матери и привычки удерживали мысли при душной могиле у печального кладбища.

— Нет, добрая женщина, — отвечала Маруся после продолжительного молчания, — нельзя мне идти за вами, не кинуть мне материной могилы, не расстаться с отцовской избой, я умерла бы с тоски, если бы, проснувшись, не увидела черных углов своей хатки и зеленой могилы. Что мне свет? Я не хочу любоваться синим морем, чудесами земли… Куда кого кинула судьба, там и проживет век и умрет с Богом! Не лучше вам от того, что бродите да разбрасываете свои кости в разных концах света.

— Ну, так сиди да сгнивай тут! — с гневом крикнула цыганка. — Хочешь быть камнем — будь им! Я ошиблась, думала, что у тебя не остыла еще цыганская кровь, а ты…

Аза встала и готова была разразиться потоком ругательств, но, взглянув на печальное лицо Маруси, вспомнила образ Тумра, замялась и, значительно понизив голос, сказала:

— Ну, какая твоя доля? Молодость просидишь на могиле, никто над тобой не сжалится, и пойдешь с сумой по миру… Щенки от твоей собаки будут хватать тебя за ноги!

— Пусть и так! Жизнь, не Бог весть как длинна.

— Жаль мне тебя, не так бы тебе следовало жить… О, если б я одела тебя по-своему да научила плясать и петь наши песни — не отвязалась бы ты от знатных поклонников: деньги сыпались бы градом… Кто знает! Подчас и цыганки одеваются в золото и горстями рассыпают его.

Маруся не слушала этих соблазнительных слов: внимание ее было обращено совершенно к другому предмету. На дороге послышался топот, кровь хлынула к лицу девушки, и в голове мелькнула радостная мысль: "Фомка увидал меня с цыганкой и говорить со мной не станет".

Аза не могла не заметить беспокойства Маруси, оглянулась и, увидев всадника, пожиравшего сироту глазами, отгадала все.

— А, теперь понимаю, — смеясь, произнесла цыганка, — вот кто тебя здесь держит! Рано, моя милая, слишком рано! Да ты, я думаю, и любить еще не умеешь? И ты думаешь, что этот молодец женится на тебе? Довольно взглянуть на него, чтобы пожалеть о тебе! Вот теперь ездит, а увидит слезу — поминай, как звали. Мужик тебя не возьмет: и тот ведь захочет красного пояса и бутылки с розовой лентой на свадьбе… У нас — другое дело: только мы, цыганки, можем любить кого угодно, мы всегда свободны, не боимся ни пересудов, ни сплетен, за любовь никто не клеймит нас презрением.

Аза покачала головой и дожидалась только ответа, но Маруся упорно молчала, слезы навертывались на ее глазах.

— Что ж, не пойдешь с нами? — спросила Аза.

— Нет, нет! — скороговоркой отвечала сирота. — Чему быть, того не миновать, от судьбы не убежишь!

— Так пропадай, коли доброго совета не хочешь слушать!

Аза медленно пошла с кладбища, и собачка со звонким и сердитым лаем далеко проводила незнакомку.

XLII

Фомка, как и все шляхтичи, не успевшие разориться до последнего, имел высокое мнение о своем происхождении и лучше всего помнил пословицу об огороде и воеводе.

Первый шаг в отношениях с Марусей он сделал с мыслью обольстить бедную девушку. Мало-помалу он сблизился с нею, познакомился и убедился, что не легко достигнуть цели, но это убеждение составилось в его голове уже слишком поздно, когда возврат был невозможен: он почувствовал, что не сумеет жить без упрямой девочки, из глаз которой вдруг заблистало столько райских надежд.

Собственно говоря, эти мысли никогда не приходили в голову удалому Фомке, он смеялся над тоской и стремлениями сердца, но в то же время не мог ни рассеять тоски, ни укротить стремлений. Выедет из дому совсем не в ту сторону, где лежат Стависки, дает крюку, загонит саврасого и непременно проедет мимо Марусиной избы, а не удастся увидать Маруси, так чуть не плачет и волосы рвет с досады и тоски.

Таким-то образом Фомка, сам того не замечая, забрел так далеко, что потом и самому было страшно подумать о возвращении к прежнему образу жизни и о совершенном разрыве с Марусей.

"Не первый раз мне любить, — думал он, — и никогда еще не приходилось так жутко… Ишь, дьяволенок какой! Голыш, а туда же дуется так, что и приступу нет. Ох, цыганка, цыганка! Что-то недоброе подсунула ты мне с водою! Ну, к чему я пил эту воду? Дурак!.."

Так думал Фомка и ничем не мог пособить своему горю, уже он решился было подчиниться произволу страсти, как судьба еще раз подшутила над ним: паныч увидел Марусю с цыганкой и так осерчал, что дал себе слово и не глядеть более на девушку.

Целый день он был вне себя от гнева, немилосердно хлестал своего саврасого и наконец излил весь гнев на цыган, по его распоряжению бродяги принуждены были снять шатер и идти в соседнее село.