Юзеф Крашевский - Хата за околицей

• Название: Хата за околицей
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

Не знаю, слышала ли Маруся это восклицание, но собака оставила свою позицию. Хоинский вошел в избу и онемел от удивления, увидев порядок, царствовавший в мазанке. Вероятно, в голове его промелькнуло представление о всех усилиях, пожертвованиях, при помощи которых дитя приобретало маленькое состояние и пользовалось им.

"Однако ж, девчонка неглупа, — подумал он, — в каком ладу у нее все… Бог знает, может быть, и грехом живет, да все-таки умница".

Опомнившись, старик начал совершенно другим тоном.

— Послушай… я зла тебе не желаю, но ты сама можешь понять, что я не на то воспитывал сына, чтобы женить его на цыганке: берегись! Я не хочу такого сраму!

Старик говорил почти умоляющим голосом.

— Видит Бог, я невинна, — произнесла Маруся с чувством. — Я все сделаю, что вы приказываете, только не браните меня, запретите ему…

Слезы и эти слова, полные неподдельного чувства, проникли в сердце шляхтича, теперь он думал уже не о том, чтобы наговорить побольше дерзостей, но о том, чтоб убраться скорее, он чувствовал, как тяжко сироте выслушивать несправедливые обвинения, и в душе упрекал себя за горячность.

"Чем она, в самом деле, виновата? — подумал он. — Вот этому шалопаю стоило бы отсчитать палок со сто. Молод еще, правда, кровь не вода, цыганка — загляденье… Черт ее принес сюда. Если б знал, нашел бы для него другое место… Вот, коли б не Мартын да не рожь его, наделал бы сорванец сраму, ну, да я натру ему уши".

— Чтоб и ноги его тут больше не было, — сказал он громко и вышел.

Что происходило в душе сироты, поймет тот, кто может поставить себя в положение другого: бросилась она на скамью и долго сидела, опершись на локоть и всхлипывая по временам. Не думайте, читатель, чтобы Маруся обвинила старика: совсем нет.

Она сумела овладеть оскорбленным чувством и войти в положение родителей, заботившихся о счастье единственного сына, она с их точки зрения взглянула на неравный брак, живо представила себе скорбь и отчаяние стариков в случае, если бы этот брак состоялся, и для устранения такого несчастья решилась пожертвовать всем, что было для нее драгоценно, что составляло ее радость и счастье, что приобрела кровавым потом. Невыносимая, глубокая тоска была следствием такой решимости, ей стало и душно, и страшно, она выбежала на двор, чтобы перевести дух, чтобы поглядеть на могилу матери, может быть, в предпоследний раз.

На дворе было совершенно тихо, ничто не могло развлечь мыслей, обременявших разгоряченную голову сироты.

Между тем, как она всматривалась вдаль и думала о темной будущности, о разлуке с заветной могилой, из-за мазанки выдвинулась фигура Азы.

Цыганка, качая головой, долго всматривалась в неспокойное лицо девушки и, казалось, читала на нем все, что происходило в страждущей душе, наконец со смехом бросилась к Марусе.

— А, это ты! — вскрикнула испуганная Маруся.

— Да, дитя мое, — отозвалась цыганка, — я пришла за тобой.

— За мной? — спросила удивленная сиротка.

— Не правда ли, теперь ты пойдешь с нами? Ну, что? Можно ужиться с этими погаными?

— Ты знаешь, что было?

— Все, все знаю… Я все видела, я смотрела за стариком и знала, чем все это кончится. Оставаться тебе здесь нечего, ты хоть и невинна, да тебя уж осудили: вчера видели в мазанке парня и ничего знать не хотят…

Девушка побледнела.

— Эх, — произнесла цыганка, выпрямляясь, — у всякого своя доля и никому не убежать от нее: беги хоть в ад — и там она сыщет тебя… Зачем мы пришли сюда, зачем именно теперь, когда Господь послал тебе несчастье, слезы? Смотри, как все устроилось для того, чтобы ты, дитя Ромов, пошла за своими… В твоих жилах наша кровь… Что тебе эта избенка, что эта могила? Для нас свет — изба, небо — кровля, а могила — целая земля… Где ни ступишь, всюду топчешь кости праотцев.

Слушая это, Маруся дрожала, она, видимо, была тронута и уж готова была произнести: "Иду", — но при каждом взгляде на избу горечь сильней и сильней охватывала ее сердце.

— Как же мне бросить все это!.. — сказала Маруся со вздохом. — Ты не понимаешь, как горько мне подумать о разлуке… даже с ними…

Маруся указала на птиц.

Аза оскалила ряд белых зубов.

— Вздор! Кто без тебя не может жить, тот пойдет и за тобой: кто не стоит слезы — останется.

— Кости деда!.. Кости матери… — произнесла девушка.

— Дитя! Души твоих родителей пойдут за тобою.

— А изба? Ведь это труд отца?

— Валится, того и гляди задавит кого-нибудь. Для нас сам Господь построил вечную избу. В дорогу! В дорогу! Мы уйдем сегодня ночью, ступай за нами, завтра же все забудешь.

— Никогда! — прошептала сирота.

Аза улыбнулась.

Мы только умеем говорить — никогда, а сердце — камень, кто бы ни сидел на нем, не оставляет следа.

И с дикой энергией Аза ударила себя в иссохшую грудь.

— Наш обоз в Руднинском лесу, собирайся! Завтра чуть свет отправляемся, я сама приду за тобой, только, смотри, никому ни слова!..

Сказав это, Аза ушла.

Теперь Маруся видела необходимость оставить Стависки, на предполагаемое бегство она смотрела как на неизбежное определение судьбы и вместо того, чтобы замедлить минуту разлуки с дорогими для сердца предметами, старалась ускорить ее. Тотчас же отправилась к Семеновой, отдала ей пряжу, попрощалась и, возвращаясь домой, встретилась с Солодухой.

— Знаешь что, бабушка?

— А что?

Девушка начала рассказывать о своей встрече со стариком Хоинским, обо всем, что происходило утром. Солодуха от гнева до крови искусала губы.

— Так я и думала, что этот Мартын все перескажет. Ну, что ж теперь станем делать?

— Что делать? Завтра я уйду отсюда, вот продать бы только свое хозяйство, — решительно отвечала девушка.

— Что ты, одурела?

— Говори бабушка, что хочешь… Проездом мещанин из Таборжиска спрашивал служанки, я и согласилась, задаток даже взяла…

— Когда? Каким образом?

— Сегодня в полдень.

Солодуха покачала головой.

— Куда ж тебе так скоро распродать?

— Что останется — ты возьмешь.

— Да зачем идти, Бог весть, куда? Брось мазанку, переходи ко мне, у нас никто тебя не увидит, а тем временем на селе наговорятся досыта, а как забудут о тебе, опять вернешься в свою хату.

Слезы навернулись на глазах девушки, но все-таки она отрицательно покачала головой.

— Нет нельзя! Деньги взяла вперед, слово дала… Только хочется мне попрощаться с дедушкой Ратаем, за хлеб-соль сказать ему спасибо.

— Он в Березовую Гору на праздник ушел, ни слуху о нем.

— Жаль, жаль!

— Не уходи лучше: там в городе сгубит тебя твоя же красота…

— Бабушка, — прервала ее Маша, — завтра утром приходи в избушку, что в ней останется, возьми себе. Это твое… Возьми бурку, собаку, голубей, кур, чтобы с голоду они не подохли.

Солодуха хотела еще что-то сказать, но Маша быстро схватила ее за руку и, осыпав ее поцелуями, побежала по направлению к кладбищу. Ей нужно было в последний раз натешиться избушкой и своими верными друзьями, в обществе которых выросла и провела молодость.

И вот, к вечеру она опять на кладбище: прильнув губами к могиле матери, она лежит и молится…

Не знаю, как долго находилась она в таком положении, но когда поднялась, месяц уже всплыл высоко и задумчивая Аза стояла у ворот кладбища.

— Пора, пора! — произнесла она, заметив движение девушки. — Ступай за мной.

Маруся вздрогнула, крикнула, но, одумавшись, бросилась в избу, быстро схватила приготовленный узелок и, словно самой себя боялась, без оглядки выбежала к Азе, на широкую дорогу, ведущую в неведомую даль…

Перед ней расстилалось кладбище… Аза потянула ее за руку, но сироте еще раз захотелось помолиться на могиле матери. Цыганка не осмелилась перешагнуть в обитель мертвых, где, как привидения, взносились бесчисленные кресты, охраняя вечный покой мертвецов. Маруся вошла одна, обычной тропинкой пришла к знакомому месту и, упав на колени, долго и жарко молилась, обливаясь горькими слезами…

— Прощай, матушка, голубушка, — шептала она, — мне нельзя оставаться здесь: тут все для меня чужие, был один…

Шепот замер на ее устах, дрожащие руки обняли вербу, осенявшую могилу Мотруны. Наконец послышался нетерпеливый голос цыганки, и девушка, покорная ему, как голосу судьбы, убежала с кладбища.

Месяц серебристым цветом облил мазанку, Маруся могла увидеть на крыше голубей, гуся, дремавшего у порога, положив голову под крыло, ленивого кота, дремавшего на завалине… Все оставляла Маруся, кроме собаки, которая неотступно следовала за своей горемычной хозяйкой.

Беглым взглядом окинула Маша эту картину и бросилась вперед… Аза следовала за ней, приговаривая: вся в отца вышла!

Молча прошли они мимо селения и приблизились к кургану, возвышавшемуся на распутьи…

— Стой! — крикнула Аза. — И с этой могилой надо проститься, тут почивает твой отец!.. Молилась на могиле матери, помолись и тут, и я помолюсь…