Анатолий Ким - Собиратели трав

• Название: Собиратели трав
• Автор: Анатолий Ким
• Жанр: Советская классическая проза

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.

Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.

Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни.

В издание вошли избранные произведения писателя.

---

— Врешь! — рассмеялась Масико. — Кровь у тебя своя, как у всех, сама видела.

— Когда-то я жил здесь. Давно, много лет назад. У меня отец был военным, здесь служил. Может, мы с тобой встречались раньше, Машенька? Ты здесь давно живешь?

— Я здесь родилась и все время живу, — ответила Масико. — Никуда не уезжала. Только в Южно-Сахалинске несколько раз была.

— А я уехал в семнадцать лет, сразу же после школы. С тех пор ни разу не был здесь… Учился потом во Владивостоке, работал в Южном… Вроде бы недалеко отсюда, а не нашел времени приехать. Мне, Машенька, все хотелось, куда-нибудь подальше-подальше. В Москву, например, или в Одессу. После школы я и хотел в Москву, но там как раз был кинофестиваль, артистов понаехало, и я побоялся, что прогуляю и не поступлю в институт, остановился во Владивостоке, не поехал дальше. И вот лет шестнадцать прошло. Половина жизни. Как быстро! Вот никогда не думал, что еще раз сюда попаду.

— Зачем же ты приехал?

— Помирать, Машенька, — весело отвечал человек. — Вот вспомнил, как перед отъездом пошел я прогуляться вон на ту сопку. — Он показал на большую крутобокую сопку, вздымавшуюся с правого крыла залива, за устьем реки. — Забрался я наверх, потом дальше пошел. Оказался за бамбуками, на какой-то полянке. Там стожок сена стоял. Прилег я возле стожка и вроде бы вздремнул. Вдруг очнулся я, Машенька, и вижу — змея ползет возле самой моей головы! Вскочил я, схватил какую-то палку, замахнулся на нес и смотрю… А она замерла, головку подняла и тоже смотрит на меня.

— Испугался?

— Очень. Посмотрела на меня спокойно и дальше уползла. Тогда только я опомнился, дух перевел… Что было бы. Машенька, если она тогда ужалила бы меня в голову? Наверное, конец. Шестнадцать лет назад бы уснул. Молодым, здоровым, чистым. Может быть, так было бы лучше, а?.. Вот послушай, ты знаешь, где Африка? — вдруг спросил он.

— Что это? Зачем? — удивилась Масико, знавшая, где Африка.

— Летела птица в Африку. — Человек замахал руками, как крыльями. — В Африке хорошо, знала птица, там никогда не бывает зимы. Видит — крыша, дай, думает, сяду и отдохну. Села птица.

Тут человек отделил ногтем кусочек черного вара от завалинки и показал Масико. Вар капал в жаркую погоду с кровли.

— А на крыше была вот такая смола. Прилип у птицы хвост к ней. Дернула птица хвостом — хвост отлепила, зато нос увяз в смоле. Дернула клювом — клюв отлепила, а хвост снова прилип. Вот и сидела она на крыше, и качалась, пока не пришла пора умирать. И тогда решила она: «Раз я все равно умру…»

— Эй, чего ты болтаешь, как пьяный? — перебила его Масико, рассердившись. — Молчи, если говорить нечего. Ты разве мужчина? Ты баба. Все время: «Умру, умру». Ну и что? Умирай. Каждый человек умирает, не забывай об этом. — Она встала с завалинки и стала быстро ходить взад вперед, скрестив на груди руки. Резко нагнулась, подняла упавшую, перевернутую миску из-под соли.

— Вот и поссорились, что я говорил, — грустно сказал человек, опустив голову, улыбаясь.

Масико собралась и ушла. А человек никуда не ушел. В эту же ночь начался дождь и продолжался беспросветно две недели. За это время с человеком случались еще припадки. Масико, приходя, насильно кормила его, потому что сам он ничего не хотел есть. Он все просил, чтобы она никому не говорила о нем, врачей не звала. Он говорил, что даже самый лучший в мире профессор не сможет помочь ему. Масико удивляло это его нежелание видеть врачей. Но она вскоре сказала себе, что это не ее дело — каждый имеет право на свои тайны. А До Хок-ро больше ничего не говорил и ни о чем не расспрашивал. Он терпел.

ВЕЧНЫЕ ХРАНИЛИЩА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ТАЙН

Однажды До Хок-ро сидел на дюне и выцарапывал из пятки колючку. Море было синее, совершенно гладкое, небольшие волны месили песок и разный плавучий хлам у берега. Небо без облаков вставало голубой стеной, но дул острый холодный ветер. До самого города берег лежал безлюдный, купался только один какой-то одержимый да торчала на воде голова любопытствующей нерпы. Вдруг за нерпой стало всплывать что-то огромное и черное, вода раздалась, и длинный подводный корабль, с которого сбегали белые струйки, тихо закачался, а потом замер совсем недалеко от берега. Нерпа исчезла. К удивленному До Хокро подошел и опустился рядом пришелец. Обутый в ботинки, он залезал в самую гущину колючих кустов шиповника и набирал в ведро лучшие ягоды, а До Хок-ро, босой, шел по краю дюны и собирал в капроновую сеточку что попадется.

Пришелец и старик долго смотрели молча. На подводной лодке появился человек. Он медленно прошел до самого конца лодки — будто шел по длинному бревну, — а затем вернулся назад к рубке. Тут он остановился и закурил, и видно было, как возле его головы появляется и тает табачный дым. Затем человек бросил окурок в воду й і скрылся внутрь, и уже больше никто не показывался из лодки.

До Хок-ро задумался о таинственных делах, совершающихся в мире, но тут его мысли перебил пришелец. Он что-то быстро и много говорил, показывая пальцем на подводный корабль, глаза его и рот сердито округлились. Голос человека исторгал какое-то непростое и тесное для сердца волнение, которое не мог постигнуть До Хок-ро. Человек размахивал руками, прижимал их к груди, задыхался. И старику ничего не было понятно, кроме одного: человек за что-то зол на подводную лодку или на того человека, который выходил из нее покурить. И тайна окружающей жизни казалась еще непроницаемей, и у До Хок-ро защемило в сердце. Все знали что-то и жили, разбираясь во всем, и только он. До Хок-ро, дожил до седин, мало что понимая вокруг себя, ото всего отмахиваясь. Вот летают возле самого неба самолеты — что за полубоги осмеливаются подниматься на них? Зачем они пускают дым через все небо — для забавы или для нужной работы? Или этот человек — какое отношение имеет он к подводному кораблю?

А человек все говорил и говорил, и задумавшийся До Хок-ро не понимал его. Пришелец сбежал с дюны к морю, к сырому песку, покопался в нем, прибежал назад и показал старику пойманную морскую блоху. Блоха шевелила прозрачными лапками, человек положил ее на ладонь и гулко хлопнул по ней вогнутой ладонью другой руки. Оглушенное насекомое замерло, тогда пришелец показал пальцем на нее, а затем на свою грудь — и закрыл глаза. И До Хок-ро понял: речь и жесты человека означали: когда я у м р у… Незнакомец взрыл в песке яму, положил туда блоху, и засыпал, и уперся пальцем в плечо До Хок-ро, а затем снова указал на себя — и это означало: ты похоронишь меня.

До Хок-ро молчал, он думал, что этого не сделает, если больной человек и на самом деле умрет. «Где взять гроб, и телегу, и лошадь, чтобы отвезти на кладбище тебя?» — думал старик, глядя в распах рубахи, под которой дышала бледная, с выпирающими костями грудь человека. И тот, поняв, видимо, о чем думает старик, поднялся на ноги и отошел шагов на тридцать в сторону. Он стоял возле дюны на ровном нешироком месте, сплошь заросшем мелкой, незапыленной, мягкой травою. И, глядя издали на До Хокро, указывая пальцем под ноги, пожелал: вот тут меня и похоронишь.

Что ж, одобрил До Хок-ро, место ты выбрал неплохое себе. Здесь песок, всегда сухо, и кости будут дышать, они не почернеют, как в сырой плотной глине, а останутся вечно лежать розовые, чистые, нетленные. Что ж, в таком месте всякий не прочь полежать, когда умрет. Только кого попросит он, До Хок-ро?

Синее и холодное, море далеко — до самого четкого края — расстилало перед берегом свою необъятную тишину. Поперек моря чернела длинная подводная лодка, хранительница тайны незнакомого человека и сама — тайна. Обычно за целый день старик лишь несколько раз мельком оглядывался на пришельца, когда они вместе ходили по берегу моря или по сопке, а сейчас он долго, с робким любопытством смотрел на него. Даже нерпа, черневшая совсем близко от подводной лодки, казалась для До Хок-ро частицей той значительной тайны, которою была окутана судьба пришельца. Нерпа ныряла и всплывала в море, как те вопросы, что возникали и безответно исчезали в голове старика.

Кто он, этот человек? Откуда? Почему соглашается жить в пустом доме, и спать на твердых досках, и есть чужую пищу? Что за нечистая сила гложет его, что за болезнь? Почему не хочет врачей, коли болен? И в чем он провинился перед небом?

Черный длинный корабль лежал на спокойной воде тайной всех тайн. Человек уже царапался одеждой в кустах шиповника и позвякивал ведром, собирая начавшие краснеть чистые, блестящие ягоды.

До самого вечера простояла в море подводная лодка. Вернувшись домой, старик заходил внутрь и по каким-то делам выходил на улицу и все время видел ее низкое на воде тело с единственным выступом поближе к одному краю. Человек больше не появлялся из корабля, а незнакомец лежал на своем месте, закинув руки за голову, и не выходил посмотреть на подводную лодку. До Хок-ро пошел вокруг дома, выискивая на земле какую-нибудь веревку, чтобы подвязать отвалившийся низ сапога, и когда, обогнув угол, посмотрел в море, лодки уже не было. И тут До Хок-ро подумал, что корабль приходил, наверное, забрать его соседа… Когда-то давно он и тот человек из корабля поссорились, видимо, а может быть, даже и подрались. И этот ушел тогда, обидевшись, и стал жить, прячась от людей, а потом опасно заболел. А тот узнал об этом и решил помириться. Но гордость не позволили ему решиться на первое слово примирения, и он только прошелся по кораблю, только показался: вот, мол, я, приехал, как видишь. А этот не захотел мириться — обида, видать, была велика. Что ж, До Хок-ро может понять такое: иная обида и на самом деле пострашнее смерти.