Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

• Название: Дарвин и Гексли
• Автор: Ирвин Уильям
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

В книге рассказывается о жизни и деятельности двух великих английских биологов: основателя эволюционной теории Чарлза Дарвина и крупнейшего борца за дарвинизм Томаса Гексли. Повествование основано на глубоком изучении документальных материалов и разворачивается на широком историческом фоне.

APES, ANGEIS, AND VICTORIANS

DARWIN, HUXLEY, AND EVOLUTION

William Irvine

Meridian Books

The World Publishing Company

Cleveland and New York

Fifth edition, 1967.

Послесловие И. А. Рапопорта

Примечания Е. Э. Казакевич

Художники Ю. Арндт, М. Папков

---

Его одиссея была чредой ослепительных побед над викторианскими сциллами и цирцеями, очень похожей на одиссею Гексли. И он в младые годы спускался в преисподнюю земной жизни, и жуткие видения мук и погибели не миновали его. И он совершал чудеса ученического прилежания, и занимал первые места с тою же устрашающей и непостижимой легкостью, хоть и не с такой страстью к знанию, ибо истинным предметом его вожделений были гончие, охота и военная служба. Пустить его по военной части семье было не по средствам — ему пришлось стать поэтом-пророком. И все-таки всю жизнь немалое удовольствие от прогулок и поездок заключалось для него в том, чтобы мысленно возводить укрепления с учетом особенностей той или иной местности, а когда через многие годы он впервые произносил проповедь в часовне одного военного училища, у него слезы навернулись на глаза от бряцания офицерских шпаг и мерной воинской поступи.

Он пережил время сомнений и под конец в ущерб логике и ясности пришел к подтверждению своих взглядов. Его царствие небесное даже в большей, быть может, степени, чем научная утопия Гексли, превратилось в нечто вполне земное: конечную станцию на тернистой дороге социального прогресса; сам он уже обрел рай в своем собственном доме: счастливое супружество, Карлейль и трубка в час досуга. Как Гексли ополчился на ортодоксальную церковь по научным соображениям, так он ополчился по политическим; он тоже познал высокое блаженство ритора, поколебавшего в роковой для нации час враждебную толпу. Короче говоря, этот человек — разительное доказательство того, что в широкополой шляпе священника Гексли мог бы пройти свой путь точно так же, как в квадратной шапочке профессора, и жизнь по одну сторону викторианской пропасти могла быть очень похожа на жизнь по другую ее сторону.

В то время, когда умер Ноэль, жена Гексли давно уже ждала другого ребенка. И декабря 1860 года у них родился второй сын, Леонард. Миссис Гексли настаивала, чтобы младенца крестили, и в конце концов, несмотря на угрызения своей агностической совести, муж дал согласие, рассудив, что «по отношению к ребенку будет только справедливо приобщить его к официальному духовному институту его родины». Тем не менее, как он писал будущему крестному отцу младенца Гукеру, он знал, что, пока обряд не совершится, он будет в дурном настроении.

Весной 1863 года Гексли и Кингсли обменялись несколькими письмами. Дарвиново «Опыление орхидей» и «Путешествие натуралиста по реке Амазонке» Бэтса[116]вызвали в душе Кингсли буйный прилив восторга и благочестия. Ему было очень любопытно побольше узнать о науке и очень любопытно побольше узнать о Гексли, конечно, не без умысла обратить его в истинную веру. Что касается Гексли, тот вовсе не испытывал к Кингсли особого любопытства и с высоты своего научного величия склонен был непререкаемо вещать о невежестве человеческом и о бессмертии души. А между тем невольно подозреваешь, что с этим неуемным, напористым служителем церкви он был откровеннее, чем обыкновенно с самим собой. Кингсли будоражил и подзадоривал, но никогда не пытался сбить с толку, завести в тупик. Чутьем, рожденным общностью натур, он мог понять Гексли, но не судить — для этого ему недоставало глубины и изощренности. Ну и во всем, что касалось нравственности, они с Гексли говорили на одном языке. Прямота и смелость, с какой он ставил вопросы, простота, с какой толковал о неизъяснимом, отмыкали в душе Гексли самые заветные тайники. «Я часто недоумеваю, как это я вдруг навязался Вам на шею со всеми своими невзгодами», — сознался он Кингсли вскоре после того, как они в первый раз написали друг другу.

Более поздние письма Кингсли пробудили в Гексли философа-скептика. П. Э. Мор[117] указывает, что стратегия Гексли в войне с епископами и архидиаконами грешит непоследовательностью. В наступлении он — непреклонный материалист, отстаивает первичность материи и непреложную причинную обусловленность законов природы. Однако под напором встречных вопросов и доводов он ловко переходит к защите в духе Пиррона[118]:

«Я ничего не знаю о Необходимости, терпеть не могу слово „Закон“, кроме как в том смысле, что мы не знаем, чем его опровергнуть, и вполне готов признать, что где-нибудь, par exemple[119] „по ту сторону неведомого“, 2 + 2 = 5 и все тела отталкиваются друг от друга, а не испытывают взаимное притяжение.

Я не знаю, отличается ли чем бы то ни было Материя от Силы. Я не знаю — может быть, атомы не что иное, как чистая выдумка».

Он заходит еще дальше: «Для меня основополагающая аксиома спекулятивной философии такова: материализм и спиритуализм есть два полюса одной и той же нелепости, а нелепость эта — воображать, что нам хоть что-либо известно о духе и материи». Именно тут он в первый раз прибегает к метафоре насчет незримого игрока, которая приведена выше в самом известном ее варианте, с прозрачно-двусмысленными намеками на некую безликую личность. Он подводит итог:

«Теперь, когда политеизм отошел в прошлое, допустимы, если вдуматься, всего четыре онтологические возможности:

1. х не существует — атеизм берклианского образца.

2. Существует только один х — материализм или пантеизм, смотря по тому, каким концом повернуть.

3. Существуют два х: Дух и Материя — мыслители „incertae sedis“[120].

4. Существуют три х: Бог, Дух, Материя — ортодоксальные богословы.

Говорить, что какую-то одну из этих возможностей я приемлю как воплощение истины, было бы, мне кажется, нелепо; но в качестве рабочей гипотезы меня больше других устраивает та, что под номером два. Она, как мне думается, более остальных созвучна с правилами игры, которую ведет природа.

Но как знать, когда великому Банкомету придет в голову опрокинуть стол, смахнуть прочь карты и обучить нас правилам новой игры? Что останется тогда от жалких фишек, выигранных мною? Вдруг окажется, что я совершенно не прав и что нет никаких Иксов — или что их целых двадцать штук».

В конце письма он без ложной скромности заявляет: «Мне прислал свою книгу Морис. Я прочел, но, сознаюсь, уразуметь его взгляды решительно не способен».

10 ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ШКАТУЛКА С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СЕКРЕТОМ

Время от 1859 до 1863 года было для Гексли переходным и вместе с тем вершинным. Оно было переходным в том смысле, что он вступил теперь на поле деятельности слишком обширной и разнообразной, чтобы ее можно было постоянно совмещать с напряженной и плодотворной научной работой. Оно было вершинным в том смысле, что пророк — по крайней мере, на известное время — обрел свою миссию, мастер пера выработал собственный, отличающий его почерк, трибун одержал самые значительные свои победы — и при всем том не пострадал ученый. По существу, он ухитрился в значительной степени объединить все стороны своей деятельности, исполнить все, что ему было назначено, в едином труде: «О месте человека в природе», который был одновременно превосходным литературным произведением, великолепным образцом пропаганды дарвинизма и, пожалуй, самым выдающимся из его научных достижений.

Весь 1861 год он одной рукой обрабатывал материал для своей книги, а другой вершил суд и расправу в полемике об эволюции. Он сделал в Эдинбурге два доклада о родстве человека с животными. У скептически настроенного Эдинбурга он сорвал аплодисменты. Эдинбург религиозный пренебрежительно держался в отдалении. Но когда слухи о необычайности происшедшего дошли и до него, внезапно огласил страницы газет визгом оскорбленного благочестия. Гексли в нерушимом спокойствии отозвался открытым письмом. Два его доклада, свежие и самобытные с научной точки зрения, увлекательные для обывателя, были впоследствии напечатаны в виде второй части «Места человека в природе».

Как широко овладел умами дарвинизм и как прочно живым олицетворением его сделался Гексли, показал триумф его лекций на тему «Что мы знаем о причинах явлений органической природы», прочитанных в 1862 году для рабочих. «Я никогда не видел такой внимательной, восприимчивой и благодарной аудитории… — писал Фредерик Гаррисон. — Нельзя было не поражаться этим волевым, осмысленным лицам. Стоило видеть эти головы: что за лбы, что за жадная любознательность во взгляде!»

Изданные отдельной брошюрой, эти лекции раскупались нарасхват. Нетрудно вообразить, какое они вызвали интеллектуальное потрясение. В доходчивых, живых словах они рисуют грандиозное, ощеломляюще сложное хитросплетение механических причин, недавно открытых наукой в мире живой материи; проводят связь между открытиями Кювье, Ляйелла и Дарвина — с одной стороны, и открытиями Майера[121], Дюбуа-Реймона[122], Гельмгольца и Пастера — с другой. С присущей ему виртуозностью Гексли въезжает в эту страну чудес — здесь трудно обойтись без каламбура — верхом на коне. Он разбирает анатомическое строение лошади, исследует ее как физиологический механизм, выявляет ее положение в группе позвоночных соответственно различным типам приспособления, прослеживает ход ее развития от зарождения до самой смерти. Он объясняет сущность жизненного цикла, включая фотосинтез растений и постоянное использование энергии Солнца. Четвертая и пятая лекции посвящены изложению дарвинизма, а шестая — его критике, которая здесь равнозначна защите.