Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

• Название: Дарвин и Гексли
• Автор: Ирвин Уильям
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

В книге рассказывается о жизни и деятельности двух великих английских биологов: основателя эволюционной теории Чарлза Дарвина и крупнейшего борца за дарвинизм Томаса Гексли. Повествование основано на глубоком изучении документальных материалов и разворачивается на широком историческом фоне.

APES, ANGEIS, AND VICTORIANS

DARWIN, HUXLEY, AND EVOLUTION

William Irvine

Meridian Books

The World Publishing Company

Cleveland and New York

Fifth edition, 1967.

Послесловие И. А. Рапопорта

Примечания Е. Э. Казакевич

Художники Ю. Арндт, М. Папков

---

В 1864 году с резкой критикой «Происхождения» выступили два крупных ученых. Одним из них был Р. А. Кёлликер[138], известный своими мастерскими работами по микроскопии, другой — П. Ж. М. Флуранс[139], автор незаурядных трудов по физиологии нервной системы и к тому же — Непременный секретарь Французской академии наук, донельзя этим последним обстоятельством упоенный. Гексли, которому было в ту пору очень недосуг, разделался с ними обоими одной статьей, сокрушив Кёлликера тяжестью его же сухих и четких, но превратных толкований Дарвина, и как козявку раздавил Флуранса кирпичом его же чиновного самодовольства:

«Однако Непременный секретарь Французской академии наук обходится с мистером Дарвином как Наполеон Бонапарт с каким-нибудь „idéologue“[140] и, обнаруживая прискорбную немощность логики и убожество познаний, принимает, несмотря на это, непререкаемый тон, повсюду достаточно смехотворный, а временами прямо-таки выходящий за рамки приличий».

И после уничтожающей иллюстрации своих слов добивает Флуранса окончательно: «Ну а мы, англичане, такою благодатью, как Академия наук, обделены и потому не привыкли, чтобы с самыми талантливыми нашими людьми обходились этаким манером хотя бы сами Непременные секретари».

Дарвин захлебывался от удовольствия: «Дайте мне излить мой восторг… иначе я просто лопну».

11 ОРХИДЕИ, ПОЛИТИКА И НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Со стороны следующие десять лет жизни Дарвина покажутся историей тихого затворника с большими, хоть и очень милыми, странностями. Однако, если приглядеться внимательней, заметишь и подводные течения: гнет непомерных трудов и печаль уходящего вдохновения, изнурительное напряжение все возрастающей сосредоточенности и, как следствие его, упорное нездоровье и все большая возня с лечением.

Выяснилось, что быть автором «Происхождения видов» — это целая профессия. То подготовка нового издания, то перевод еще на один язык. И как вечный источник мелочных унижений — вопрос о приоритете, больной вопрос с самого начала, с тех пор как объявился Уоллес. Мало сказать, что предвидение Эразма сбылось — оно сбывалось вновь и вновь. Похоже было, что идея, которая досталась Чарлзу ценой стольких размышлений и мук, сама собой, между прочим, пришла в голову половине чудаков Европы.

Через несколько месяцев после выхода в свет «Происхождения видов» в журнале «Хроника садоводства» появилось возмущенное письмо мистера Патрика Мэтью, претендовавшего на честь создания теории естественного отбора, которую он лет тридцать назад по изощренной жестокости судьбы втиснул в приложение к своей работе «Корабельный лес и лесоводство». Дарвин срочно раздобыл его книгу. Да, действительно, в трех разрозненных отрывках — четкое изложение его гипотезы. Вот так неожиданность! В тревоге он посоветовался с Гукером, проглотил свое самолюбие и написал подобающий ответ, в котором сквозь полные достоинства извинения слышится мягкий укор: как могло кому-то прийти в голову упрятать столь бесценные идеи в приложение к книге о лесоводстве?! Но Мэтью не пожелал сменить гнев на милость и на своих визитных карточках и титульных листах своих работ стал печатать: «Первооткрыватель принципа естественного отбора».

В 1865 году некий «янки» обратил внимание Дарвина на работу доктора У. Ч. Уэллса, прочитанную в Королевском обществе в 1813 году, и на его же «Два исследования о росе и о единичном изображении, видимом двумя глазами» 1818 года. Опять естественный отбор! «Итак, бедный Патрик Мэтью все-таки не первооткрыватель», — с нескрываемым удовольствием писал Гукеру Дарвин. Придется старичку еще раз переделывать свои титульные листы! В 1866 году Дарвин предпослал новому, шестому, изданию «Происхождения» «Исторический очерк». Из всего, что им написано, это самые вялые страницы. Нехотя отводится скупой абзац Ламарку, а память деда Эразма, этой жертвы фамильной скромности, мимоходом увековечена единственной фразой в конце сноски.

Великая книга привлекала превеликое число посетителей и служила поводом для бессчетных посланий. «Побывал у нас один русский, отчаянно скучный», — пишет Дарвин. И опять: «Все дураки Европы словно сговорились задавать мне глупейшие вопросы». Авторы иных писем после цветистых восхвалений «Происхождения» сообщали, что сами написали тоже очень похожую книжку, только она «гораздо глубже». Так, один врач из Германии «объясняет происхождение растений и животных на основе принципов гомеопатии или закона спирали. В Германии книгу не оценили, а потому не буду ли я любезен перевести ее и напечатать в Англии». Ляйелл написал про свой оживленный разговор о дарвинизме со старшей принцессой, которая, как истая дочь принца Альберта[141], с большим интересом следила за битвой современности. «Она оказалась вполне au fait[142] во всем, что касается „Происхождения“, книги Гексли, „Древности“ и так далее», — писал Ляйелл. Дарвин отнесся к этому событию довольно хладнокровно: «У меня, как у всякого англичанина, врожденная слабость к титулам, и узнать про этот эпизод с принцессой мне было приятно».

В 1865 году, подготавливая свою книгу для второго французского издания, Дарвин сделал небольшое открытие. «Я читаю „Происхождение“ как бы в первый раз… — писал он Гукеру, — и, сказать по совести, дружище, книга, конечно, очень недурна, но уф до чего же туго читается!»

Нешуточным испытанием была работа над немецким переводом, сделанным Виктором Карусом. «Хорошо помню, — писал Френсис Дарвин, — с каким восхищением (правда, и с долей досады на собственные оплошности) отец встречал каждый очередной перечень неточностей, неувязок и т. д., обнаруженных профессором Карусом во время перевода».

«Происхождение» взвалило на плечи Дарвина двойную задачу: ему предстояло написать книгу и решить проблему. Книгой должен был стать тот самый капитальный труд, кратким изложением которого первоначально мыслилось «Происхождение видов». Проблемой же была, разумеется, эволюция — в частности, такой нерешенный ее аспект, как наследственность, и такой спорный вопрос, как место человека в природе. Невольно чувствуется, что Дарвин со своей придирчивой, щепетильной добросовестностью был немножко сбит с толку сложным характером своей задачи, и иногда ему представлялось, будто написать книгу — почти то же самое, что решить проблему. Должно быть, он не раз чувствовал соблазн принять труд за свершение. В истории духовной жизни Дарвина в позднюю пору присутствует нечто лаокооновское…

Едва закончив «Происхождение», он упрямо засел за свой капитальный труд, но с первых же шагов столкнулся с загадкой наследственности, и нить исследований повела его обратно к тому, чем он занимался давным-давно: к проблеме оплодотворения у растений. Еще летом 1839 года он начал изучать перекрестное опыление цветов насекомыми, исходя из положения о том, что «скрещивание играет важную роль в сохранении постоянства видовых форм». Мало-помалу он сосредоточил свой интерес на орхидеях. Он прочел в «Трудах Линнеевского общества» работу Роберта Броуна и достал по его совету «Das entdeckte Geheimniss der Natur»[143] X. К. Шпренгеля[144].

Очень скоро он отдался орхидеям с той же беззаветной страстью, с какой прежде посвящал себя усоногим рачкам. Сейчас это было менее долгое служение и, наверное, более счастливое, хотя в свое время он таял и млел перед структурными прелестями осклизлого и смрадного рачка точно так же, как ныне — перед яркими красками и прихотливым рисунком цветка орхидеи. И все-таки цветку он отдавал предпочтение.

«Он часто высмеивал тусклую палитру высокого искусства, — пишет его сын, — и сравнивал ее с сочными тонами природы. Я, бывало, любил слушать, как он восторгается красотой цветка: в этом была и своеобразная благодарность самому цветку, и какое-то личное любовное чувство к изящным его линиям и оттенкам. Мне смутно помнится, с какой нежностью дотрагивался он до цветка, который очаровал его».

Как многие люди, не отличающиеся красноречием, Дарвин при разговоре усиленно жестикулировал, «казалось, скорей в помощь самому себе, чем собеседнику». Его сын вспоминает, что, толкуя об оплодотворении орхидей, Дарвин пользовался жестами, как другие — бумагой и карандашом.

Орхидеи оказались таким совершенством, что он даже не смотрел на свои занятия с ними как на серьезную работу. Тратить на них время было сплошным наслаждением.

«Одна лишь добродетель моя удерживает меня от желания исследовать орхидеи и дальше… — писал он Гукеру. — Тем не менее я только что просмотрел перечень, составленный Линдли[145] в „Растительном царстве“, и просто не могу пройти мимо двух-трех красоток из выделенной им огромной группы Arethusae[146], куда входит и ваниль».

И спустя немного: «От близкого знакомства с апостазией надо воздержаться, хотя я много раз кидал на нее в книге Бауера алчные взгляды!»

Но, конечно, ни от изучения ванили, ни от близкого знакомства с апостазией он не удержался, и, конечно, работа, задуманная как статья, постепенно переросла в книгу. Надо сказать, что Чарлзу пришлось делать тут больше открытий, чем он предполагал, ибо, несмотря на превосходные работы Броуна и Шпренгеля, сведения об орхидеях покоились на довольно-таки шаткой основе. Цветы оказывались не совсем такими, как рисовал их великий Бауер. То, что представлялось простым, доказанным, вдруг оборачивалось отчаянно сложным и запутанным. «Если мне не удастся объяснить орхидею Habenaria, вся моя работа пойдет насмарку, — трагически восклицает он в письме к Гукеру. — И зачем только, глупец несчастный, я притронулся к этим орхидеям!» Но проходило время, и, разумеется, каждая разновидность открывала ему свои тайны. И что это были за чудеса приспособления! «Я подробно описал Гексли прорастание пыльников у орхидеи Catasetum», — писал он своему новому знакомому, Т. Фарреру и в ответ получил: «Неужели Вы думаете, что я всему этому поверю?»