Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

• Название: Дарвин и Гексли
• Автор: Ирвин Уильям
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

В книге рассказывается о жизни и деятельности двух великих английских биологов: основателя эволюционной теории Чарлза Дарвина и крупнейшего борца за дарвинизм Томаса Гексли. Повествование основано на глубоком изучении документальных материалов и разворачивается на широком историческом фоне.

APES, ANGEIS, AND VICTORIANS

DARWIN, HUXLEY, AND EVOLUTION

William Irvine

Meridian Books

The World Publishing Company

Cleveland and New York

Fifth edition, 1967.

Послесловие И. А. Рапопорта

Примечания Е. Э. Казакевич

Художники Ю. Арндт, М. Папков

---

«Никогда еще газеты не бывали так интересны, — писал Дарвин вскоре после того, как начались военные действия. — Северная Америка не отдает Англии должной справедливости; я не знаю человека, который не был бы на стороне северян. А есть такие — к ним отношусь и я, — кто будет всей душой приветствовать крестовый поход Севера против рабства, даже если он унесет миллионы жизней. В конечном счете миллионы ужасающих смертей с лихвой окупятся торжеством гуманности. Господи, как хотелось бы дожить до такого дня, когда с величайшим проклятьем на земле — рабством — будет покончено!»

После победы конфедератов при Буль-Рене Дарвин выражает сомнение в том, что Север может выиграть войну. Кроме того, он не доверяет «господам из Вашингтона» и их благим намерениям относительно Англии. Грей твердит, что со стороны северян было бы безумием стремиться к войне, будь то война с Англией или с Конфедерацией. В то же время «существует распространенное мнение, что влиятельные круги Англии хотят превратить нас в слабую и раздробленную нацию и готовы пойти на многое, чтобы этого добиться». Соответственно немало людей в Америке настроены к Англии враждебно.

В первый год войны Франция и Великобритания признали Конфедерацию как державу, пусть не как независимую, но, во всяком случае, как державу, которая находится в состоянии войны. И Конфедерация послала в Париж и в Лондон своих представителей: Джона Слайделла и Джеймса Мейсона. Обоих с борта английского судна «Трент» захватили на свой военный корабль северяне. Великобритания заявила протест. А тем временем в Бостоне по случаю этого пленения устроили обед, на котором старинный враг был словесно повержен в прах сокрушительной силой американских гипербол. Дарвин писал Грею:

«Хорошее дело, нечего сказать: когда Вы получите это письмо, наши страны, возможно, уже будут воевать и нам с Вами, как добрым патриотам, придется друг друга ненавидеть, хотя для меня это будет задача не из легких. Занятно наблюдать, как две страны, словно два рассерженных глупца, так далеко разошлись во мнениях по поводу одного и того же события».

«Если мы и начнем войну, — прибавляет он (достаточно наивно, принимая во внимание ход событий), — то с крайней неохотой со стороны всех наших граждан, вплоть до министров».

Но уже через месяц, поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что нападением на «Трент» следует, пожалуй, возмутиться. «Я должен сознаться, что речи и поступки Ваших заправил в последнее время… и особенно этот бостонский обед вызывают отвращение… я уже подумал, не лучше ли для мира на земле, чтобы вы не были расколоты на два или три государства». Теперь он резко переменился во взглядах на войну в Америке. «Нынешние беспорядки в Америке, — писал он Гукеру, — сильно всех нас приблизили к тори». Вот как!

Грей извинился за несдержанность речей в Бостоне. «Таким людям не подобало болтать вздор, даже ради того, чтобы сорвать рукоплескания в тесном кругу». Люди здравомыслящие — «кое-кто из них отказался быть на обеде» — относятся к этому происшествию так же неодобрительно, как Дарвин. «Право, все эти речи ничуть не лучше выступлений иных членов парламента, даже хуже, потому что это было глупо». В натянутых отношениях с Америкой, говорит дальше Грей, повинна английская печать. Он посылает Дарвину американские газеты, чтобы в застойный мир лондонской «Таймc» проникло дуновение свежего воздуха.

Очередное письмо Дарвина исполнено степенности и миролюбия — быть может, оттого, что в ответ на протест англичан Линкольн распорядился, чтобы обоих посланцев Юга освободили.

Некоторое время переписка благоразумно придерживается твердой почвы профессиональных интересов. В августе Грей присылает младшему сынишке Дарвина марки, а в ноябре Дарвин упоминает о «Дневнике натуралиста», изданном мисс Купер. «Кто это такая? Кажется, очень толковая особа — во всяком случае, описание борьбы между нашими и вашими сорняками составлено ею превосходно». И затем прибавляет: «Как, не страдает Ваша американская гордость оттого, что мы так славно вас оттесняем? Не сомневаюсь, что миссис Грей будет на стороне отечественных сорняков. Bы y нее спросите: правда, ведь они у вас молодцы, эти сорняки, не в пример честней и лучше наших».

Грей настаивает на своем: никаких уступок и соглашений быть не может. Война окончится только победой северян, у которых и ресурсы, и людские резервы практически неограниченны. Страну постигнет разруха и запустение? Отнюдь. Даже теперь, сражаясь с мятежниками, она создает новые крупные отрасли промышленности, опоясывает континент железными дорогами.

«Боюсь, что это правда: англичанам действительно нет дела до рабства, — писал Дарвин после того, как была издаца прокламация о запрещении рабства, — я сам слыхал, как о том говорят старые, понимающие люди; они объясняют это тем, что… нынешнее поколение никогда рабства не видывало и мало что о нем слыхало».

Теперь он уже начинает терять доверие к «Таймс». «„Таймс“ отвратительна, как никогда (только это слишком слабо сказано), и становится все хуже. Моя добрая супруга намерена вообще с ней распроститься, но я говорю, что это верх героизма, доступный только женщине». Кроме того — не без энергичного содействия Грея, — он, по-видимому, начинает отдавать себе отчет, до каких пределов простираются британские симпатии. «Будьте снисходительны к бедной старой Англии, не кляните ее слишком» — таков обычный рефрен дальнейших его писем.

Почти до конца он не допускал мысли о победе северян. Уже и Шерман взял Атланту, а он в том же месяце, вновь подпав под влияние «Таймс», строил догадки, «будет ли заключен мир и не сойдутся ли нейтральные штаты с южанами в вопросе о рабстве, отринув северян. В этом последнем случае вы, я думаю, объединитесь с Канадой, расторгнув союз с Англией, и, в противовес злокозненному Югу, образуете могучую державу».

Сим фантастическим домыслом тема американского конфликта в переписке Дарвина надолго обрывается.

Ни слова о Геттисберге или победе на Западе, ни слова о массированном наступлении Гранта на Ричмонд, о походе Шермана к морю или сдаче Ли под Аппоматоксом. Даже смерть Линкольна не прерывает мерного потока рассуждений о голубях и орхидеях, собаках и ледниках. Но вот, по-видимому, Дарвин снова заговорил на эту тему, потому что в мае 1865 года Грей отвечает: «Не нужно говорить, будто мы вас „ненавидим“». Американцы ценят добрые чувства Англии и «искреннюю скорбь по поводу убийства Линкольна». Несколько лет спустя Дарвин чистосердечно признается: «Как вопиюще мы, англичане, заблуждались, будто, покорив Юг, вы не сможете его удержать. Я прекрасно помню, как думал, что не один еще век будет процветать рабство в ваших южных штатах».

Утренние новости Дарвин читал так же, как историю, — en pantoufles[157], не особенно стараясь разобраться и дать оценку. Ему вообще бывало затруднительно давать оценки:

«Я не наделен способностью схватывать на лету или остротой ума, так поражающими нас в одаренных людях, например в Гексли. Соответственно я неважный критик: рукопись или книга при первом знакомстве приводят меня в восторг, и лишь при длительном размышлении я замечаю ее слабые места. Я не способен долго следить за ходом чисто отвлеченной мысли и потому никогда не мог бы преуспеть в метафизике или математике». И только когда проблема задевала Дарвина за живое, ему становилось по силам напряжение тщательного критического разбора. Чувства его всегда были обострены и живы; ум — нет.

Странным образом смыкались друг с другом пороки и достоинства склада его мышления. После того как миновало вдохновение труда над «Происхождением видов», его любовная, цепкая привязанность к фактам слишком часто, пожалуй, выражалась в боязливом нежелании иметь дело с отвлеченными материями; его упрямая, неослабевающая приверженность к некоторым идеям — в склонности рассматривать эти идеи и словесное их облачение как нечто непременное и неизменное.

Дописав книгу до конца, Дарвин терзался, если приходилось к ней возвращаться для пересмотра или доработки. Чересчур много было затрачено труда, чересчур много выстрадано, слишком бурным был подъем вначале, слишком смертельным изнеможение в конце. В такие минуты — а может быть, еще долго потом — жутко думать об ошибках. В 1866 году Уоллес обескуражил Дарвина, указав ему, что в четвертой главе «Происхождения» он зачастую как бы одушевляет природу и пользуется термином «естественный отбор» в двояком смысле: во-первых, это процесс сохранения благоприятных изменений, во-вторых, видообразующий итог такого процесса. Уоллес считал, что устранить эту путаницу значительно помог бы термин Спенсера «выживание наиболее приспособленных». Понятно ли Дарвину, что он хочет сказать? Да, это был тот редкий случай, когда «все ясно как день». Дарвин дал себе слово последовать совету Уоллеса в первом же переиздании, хотя, на его взгляд, неточность была не так уж серьезна. Некоторые люди — особенно люди умные — имеют свойство все на свете понимать превратно. К тому же с выражением «выживание наиболее приспособленных» хлебнешь горя, пытаясь согласовать с ним глагол.