Валерий Фрид - 58 1/2 : Записки лагерного придурка

• Название: 58 1/2 : Записки лагерного придурка
• Автор: Валерий Фрид
• Издательство: Издательский дом Русанова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-87414-057-3

Автор книги — известный кинодраматург. В 1944 году его и Юлия Дунского — студентов института кинематографии — арестовали по ложному обвинению в покушении на Сталина. В книге рассказывается о следствии на Лубянке, о десятилетних странствиях по островам «архипелага ГУЛАГ», о так называемом «вечном поселении». Свою тюремно-лагерную одиссею автор считает трудным, сильно затянувшимся, но интересным приключением.

---

61

На нашей шахте работала телефонисткой и жена Якова Самойловича, в прошлом видного партийного работника. Полина Филипповна — крупная, красивая и приветливая — была до странности похожа на Дзидру Риттенбергс, будущую жену Евгения Урбанского. А его младший брат, электрослесарь Володя, не вышел статью ни в отца, ни в Женю, что не помешало ему увести из под венца чужую невесту — очень хорошенькую, кстати сказать.

На Инте любили и уважали все их семейство. Именем Евгения Урбанского после его гибели назвали школу, где он учился. А вот улицу назвать в честь него городские власти так и не решились: несмотря на новые времена, лагерное прошлое отца перевесило кинематографическую славу сына.

62

Расставаться с сапогами мне было очень обидно. Когда мама прислала их — еще в Ерцево — я боялся, что они не налезут: у отца нога была на два номера меньше моей. А так хотелось поносить хорошие хромовые сапожки! Весь барак переживал за меня. Попробовали обсыпать босую ногу зубным порошком — за неимением талька. Не помогло. И тут кто-то из ребят, сжалившись, подарил мне тоненькие шелковые носки. Вот тогда нога с трудом, но проскочила. Потом-то я их разносил и радовался жизни — до встречи с Ивановым. К счастью, этого гаденыша вскоре перевели от нас. И Жора Быстров, которого возили на доследствие, видел его в роли вахтера какого-то провинциального УВД.

63

В так называемую «эпоху позднего реабилитанса» дело Батанина Мстислава Алексеевича пересмотрели. Он приезжал к нам из Горького — вся грудь в орденах. Но это его уже не радовало: навалились всякие хвори. И раньше времени свели его в могилу. А память о нем и о его лихом побеге из лагеря осталась в двух наших фильмах — «Служили два товарища» и «Затерянный в Сибири».

64

Эсэсовцев легко было вычислить по вытатуированной на бицепсе буковке. (Группы крови немцы обозначали не цифрами, а буквами.) Понимая это, эсэсовцы боялись сдаваться русским: думали, расстреляют на месте.

Кто-то из ребят рассказывал, что сам видел, как целая эсэсовская рота в бою под Данцигом ушла, отстреливаясь, в море: предпочли утопиться, а не сдаться в плен. Этот рассказ произвел на нас с Юликом впечатление (см. «Служили два товарища»).

65

Забавно, что когда много лет спустя, уже в Москве, мы сочиняли «Жили-были старик со старухой», еще не написав первой страницы, решили: в конце, на поминках старика будут петь его (и нашу) любимую песню «И снег, и ветер». Вообще-то она уже звучала в другом фильме, «По ту сторону», для которого и была написана. Но мы объявили на студии, что без этой песни фильма не будет. А. Пахмутова была польщена.

В Цинциннати, где я гостил у дочки, меня разыскал односеделец Виктор Левенштейн, «Рыбец». Специально приехал из другого города, привез свои тюремные фото — анфас и в профиль. И ксерокопию портрета, нарисованного на Красной Пресне каким-то умельцем. Портрет был выполнен обгорелыми спичками на носовом платке — чтоб легче было утаить при шмоне. А фотографии попали к Рыбцу при таких обстоятельствах: выпросил у нарядчика, пообещав вернуть утром. А ночью нарядчика зарубили блатные, так что отдавать не пришлось.

66

С Любовью Фейгельман я познакомился лет пять назад, в Москве. Очень немолодая, но все равно хорошенькая — комсомольская богиня на пенсии. Теперь она носила фамилию последнего мужа — Руднева. (По словам Ярослава Васильевича, все ее мужья приходили к нему выяснять отношения — хотя романа и в помине не было. Просто это имя и фамилия ритмически легли на вертевшуюся в голове мелодию.) Меня Любовь Саввишна спросила, нельзя ли сделать сценарий из ее книги и, услышав, что нельзя, сильно охладела ко мне. Для нее, как сказал бы А. Митта, «общение перестало быть плодотворным».

67

По капризу судьбы Смеляков и Каплер, вернувшись с Москву, какое-то время жили возле кинотеатра «Прогресс» в одном доме и даже на одной площадке. Погостив у Алексея Яковлевича, мы звонили в дверь напротив — к Ярославу Васильевичу.

68

Таких — даже состоявших в официальном браке — на женском ОЛПе было несколько: Лена, жена греческого дипломата по фамилии Политис, жена американца Галя Уоллес… Я их не знал, только слышал о них.

69

В этой бригаде до Плезанса не было ни одного негрузина. Выкликая их по карточкам на разводе — «Беридзе… Гогоберидзе… Апакидзе… Вашакидзе…» — краснопогонник удивился:

— Вас всех, что ли, земляк сюда собрал?

Больше мы этого стрелка не видели. Зеки решили: получил срок. Может, и получил.

А что до Эрика Плезанса, то он в хрущевскую оттепель освободился и даже был отпущен в Англию. Лен Уинкот, который съездил туда в конце шестидесятых, говорил нам, что Плезанс выпустил в Англии книгу под названием «I killed to live» — «Я убивал, чтобы жить». В этой книжке, по словам Лена, случай, когда Плезанс дал по морде кому-то из придурков, превратился в волнующий эпизод: Эрик ударом кулака убил оскорбившего его офицера чекиста. Преувеличение, чтоб не сказать вранье, очень характерное для литературы о лагерях.

70

Денег минлаговцам поначалу не платили вовсе. Потом, видимо, вспомнив, что по марксистской теории «рабский труд не производителен», стали начислять нам зарплату — но не как вольным, а без северного коэффициента. Зато из заработка вычиталась стоимость питания, одежды и еще чего-то — в том числе и охраны (не здоровья, а лагерной охраны, конвоя). Оставалась небольшая сумма, которую переводили на лицевой счет зека. Каждый месяц можно было взять со счета несколько рублей и купить в ларьке, скажем, папирос или конфет. Справедливости ради замечу, что у перевыполнявших норму шахтеров после всех вычетов оставалась приличная по тем временам сумма — рублей 200–300. Но таких стахановцев было очень мало.

71

Зачеты — это форма поощрения хорошо работающих и не нарушающих режим зеков. На ББК и на других гулаговских стройках тридцатых годов зачеты практиковались. Потом о них забыли и вспомнили только году в сорок седьмом. Каждый месяц со срока скащивалось определенное количество дней — в зависимости от характера работы. Продержалось это нововведенье недолго. Надо сказать, что встретили мы его с недоверием и проводили без сожаления — не очень надеялись, что зачеты сработают. А вот сработали.

72

В 92-м году из Израиля приехал погостить Гарри Римини. Алёша Арцыбушев — полысевший, бородатый — зашел повидаться со старым другом. И увидел эскизы Зои Дунской (она архитектор и занимается реставрацией церквей). Арцыбушев обрадовался:

— Вот что мне нужно!

Он сосватал Зое срочную работу: к прибытию мощей св. Серафима Саровского надо было привести в порядок интерьер храма в Дивееве… Интинская зековская солидарность до сих пор в действии.

А года два назад в нашем доме повстречались и интинские жены — Тамара Римини и Варя. Пришла и Мариха — рыжая, красивая. Больше всех радовалась встрече Варя — будто чувствовала, что скоро умрет. И умерла через два дня от сердечного приступа.

73

Не очень понятно, чем руководствовались «микояновские тройки», решая судьбы заключенных. Еще когда мы были на 3-м, ушел по решению тройки на свободу «изменник Родины» Славка Мещеряков — ушел, не доотбыв длинного-длинного срока, а мы, «язычники», остались. Выйдя за зону он весело крикнул нам из-за проволоки:

— Фраера! Я всегда говорил: держаться надо за Адольфа!

74

Мы смеемся: «что немцу смерть, то русскому здорово». Они могли бы переиначить: «что немцу здорово, то русскому смерть». Хотя и в старой пословице что-то есть. Нам рассказывали: в немецком лагере для военнопленных двое наших решили встретить Новый Год по всем правилам. Поднакопили пайкового эрзац-меда, раздобыли где-то дрожжей и в большой канистре замастырили брагу. Пригласили двух английских летчиков — те были хорошие ребята, делились посылками. Им-то через Красный Крест регулярно слали, их правительство было не такое гордое, как наше, и подписало Женевскую конвенцию… Еще позвали двух югославов, с которыми дружили.

А канистра оказалась не то проржавевшая, не то из под какой-то гадости — словом, все шестеро отравились. Англичане умерли в ту же новогоднюю ночь, югославы — все-таки братья славяне — продержались неделю, но тоже отдали богу душу, а оба наших выжили.

В рассказе фигурировали англичане, а не немцы. Но если вспомнить, что когда-то на Руси всех европейцев звали немцами и если допустить, что рассказчик не приврал, значит и вправду: что немцу смерть, то русскому здорово. Без шуток, в советских лагерях русские оказывались выносливее всех. Закалка.