Петр Краснов - Выпашь

• Название: Выпашь
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Выпашь (роман — часть вторая трилогии) текст приводится по изданию В.П. Сияльского 2, Ruе Рiеrrе-lе-Grаnd, Раris

Известный военачальник, генерал-лейтенант (1917). В августе — сентябре 1917 командир 3-го конного корпуса. В октябре 1917 вместе с А.Ф.Керенским возглавил вооружённое выступление против большевиков. В 1918 — начале 1919 атаман Войска Донского и ...

---

Валентина Петровна всегда удивлялась, как скоро он умел в таких случаях одеваться.

— Ты не безпокойся, солнышко, я сейчас.

Он не поцеловал ее, не посмотрел на нее и вышел. Теперь — она было ничто для него. Им владела — служба.

Валентина Петровна зажгла лампу. Прибрала волосы, умылась, сменила китайский халат нарядным японским «кимоно» и повязалась широким поясом «оби». Она выйдет провожать. Ее никто не должен видеть не принаряженной.

Она знала — шестое чувство ее не обманет — будет тревога. Экспедиция — "гонять хунхузов!" — Будут убитые и раненые… Когда нет войны!.. В 20-м веке…

Она прислушивалась, ожидая. И дождалась.

В тишину ночи, с ее каденциями лягушачьего хора, разрывая ее и точно срывая ее покровы, ворвались резкие, хриплые звуки непродутой трубы.

— "Трубит труба, — взывает,

Торопит в бой бойца"…

Она подошла к окну во двор и распахнула его. Без криков — он был шумен. Бежали люди, на бегу запрокидывая за плечи винтовки. Кто-то уронил ружье — и резок и досаден был стук упавшей на камни винтовки. На конюшне топотали разбуженные лошади. Посреди двора стоял трубач и, задрав трубу кверху, доигрывал:

— "Оружье оправь, коня осмотри…

Тихо стой и приказа жди"…

Эти звуки трубы точно на части рвали сердце Валентины Петровны…

VII

К завтраку, на дрезине с соседней станции Шань-да-о-хедзы, где был штаб полка, приехал полковник Ржондпутовский. Он считал своим долгом приезжать утешать Валентину Петровну, когда она оставалась одна и волновалась за мужа.

Старый Ржонд служил еще в вольнонаемной «охранной» страже, составленной из казаков, командовал в те времена Кубанской сотней, и теперь — девятый год, однако! — «донашивал» нарядную кавказскую черкесску.

Невысокого роста, ладный, статный, — его и годы не брали — он молодцевато носил серого курпея папаху с алым верхом, расшитым тонким золотым кавказским галуном, — белый в голубую полоску — пикейный бешмет и черную черкеску с слоновой кости в золотой резьбе газырями. Кинжал и шашка — подарок его казаков — были в одном стиле с газырями выложены слоновою костью в тонкой азиатской золотой насечке.

Русые волосы, пробитые сединой, вились из-под папахи, мягкие усы и округлая бородка в мелких кольчиках не старили его свежее лицо. Точно шляхтич из романа Сенкевича, подлинно — "Старый Ржонд" — в кавказской черкеске стоял в прихожей и выговаривал денщику Григорию.

— Ты, брат, папаху так, грибом, никогда не ставь. Это только донцы так ставят.

От этого она пузырится. Ее надо либо плоско положить на стол, — он легко шмякнул папаху на стол, так, что она плоско легла, — либо на особый крючок повесить Вот как по-кавказски!

Старый Ржонд гордился знанием кавказских обычаев и своею прикосновенностью к кубанским казакам.

В нарядном кимоно с широким бантом «оби» на спине, в котором Валентина Петровна провожала сотню мужа, — она вышла к гостю.

Старый Ржонд со вкусом поцеловал ее свежую, надушенную руку.

— Ну, как, милая барынька?.. Напугались этою ночью… Ничего не попишешь!..

Такова наша служба. Скачи враже, як пан каже. Что Настенька?

— Пожалуйте к ней. Она кушает.

Диди прыгала на Старого Ржонда и коготками царапала его черкеску.

— Что там случилось?

— На Шадринскую заимку напали хунхузы… Прибежал оттуда тяжело раненый манза-рабочий.

Толком ничего не сказал, и умер… Руки у него отпилены.

— Руки отпилены? — с ужасом повторила Валентина Петровна.

— Да… Так как бежал, кровью истек. Толка добиться нельзя было. Да Шадрин скоро не сдастся. Темный человек, однако.

Настенька мирно кушала манную кашку. Жестянка молока Нестле стояла на столе.

Детская была залита солнечными лучами. Чао-ли в своем китайском наряде что-то ворковала по-английски Насте. Такой мир был в этой комнате, подле ребенка, что странно было слушать, что где-то, и не так далеко, отпилили руку живому манзе и какой-то Шадрин, "едва ли не беглый варнак", отбивался он напавших на него хунхузов.

— В общем, странное дело, — сказал Старый Ржонд. — Вот уж никогда бы не допустил и мысли, что кто-нибудь тронет старика Шадрина. Он сам любого тронет.

— Вы всех здесь знаете, — сказала Валентина Петровна.

— Да, более или менее. С 1896-го года, с самого учреждения здесь стражи и по сей день безсменно. И в отпуску-то был только раз. Жену повидал, да дочь в гимназию сдал.

— Я люблю слушать, как вы рассказываете о былой жизни в здешнем краю, — сказала Валентина Петровна, приглашая Старого Ржонда к завтраку.

— Да, есть что и порассказать. Тут, барынька, жизнь была!.. Теперь настроили вам каменные хоромы, водопроводы провели, все грозятся и электричество дать, а, ей-Богу, как посмотрю: жизнь хуже стала. Скучнее. Нет прежних ее красок.

Они сели за стол, накрытый на два прибора.

— Это, барынька, все пережить было надо. Эту Российскую властную поступь в новые края! Ермак, Дежнев, Колгуев, Полушкин — ну и мы — охранная стража Восточно-Китайской дороги! С металлическими драконами на желтым обшитых петлицах и в коричневых мундирах, что твои Ахтырские гусары, или в черкесках. Приезжаю…

Моя сотня недалеко от станции Джелантунь тогда стояла, это в Северной Манчжурии… огляделся. С визитами по соседям поехал. Все, барыня, верхом. Железную дорогу только прокладывали. Инженеры Бочаров и Рыжев Хинганские горы долбили, а временно тупиками взбирались — так о вагонах-то еще и не мечтали. Рядом со мною — «женатый» пост. Ротмистр Кошлаков стоит с оренбургскою сотней. Жена петербургская. Да чуть ли еще не графиня какая, или княгиня! Вижу — степь кругом. А уже зима надвигалась. Гололедка была. Снежком пурга припорашивала..

Камыши серые сухо, по-зимнему, шумели. Кучи землянок и, как водится, часовой у денежного ящика. — "Гей, хлопцы, где сотенный?" — Показывают. Землянка — на полтора аршина под землей. У крыльца земляные ступени вглубь, под землю — ступеней десять, циновкой рисовой покрыты. Из трубы дымок вьется. Соломенной, кизечной гарью пахнет. На крыльце денщик в расстегнутом полушубке голенищем серебряный самовар раздувает. — "Командир дома? барыня дома?" — "Однако, пожалуйте". — У них все — "однако".. — "Пойди, доложи"… Карточку послал.

Просят. Спустился — ну… и… чисто арабские сказки какие! Вся землянка — и пол и стены — коврами восточными убрана. Лампы висят и стоят на столах. Тахты… стулики… Многогранные этакие столики перламутром выложенные и пианино. От него ко мне поднялась этакая… персидская, что ли, княжна… какая! Модное черное платье. Камни в броши блестят. В браслетах. — "Очень рада, — говорит, — познакомиться. Муж сейчас выйдет. У него вахмистр. Мы, кажется, с вами соседи"…

Понимаете, барынька, контрасты-то эти манчжурские! Землянка… Степь под гололедкой. Пурга задувает. Хмурые, низкие, безотрадные, голые сопки вдали.

Денщик с голенищем и… барыня, да какая… Пришел муж. Появилось шампанское. Мы его, как воду, тогда лакали. Два с полтиной бутылка — без пошлины. Истинный Бог!..

А потом из-под тонких пальчиков, вот, как ваши, брызнуло пианино, рассыпалось звуками. Она запела. И Глинка, и Чайковский, и Даргомыжский, и Бородин, и Гречанинов — это на глухом-то посту, под городом Цицикаром! Да, жизнь была!

Барыня мне рассказывала — как в Цицикар ехать — казачью черкеску надевала.

Нельзя иначе. В дамском поехала — китайцы прохода не дали. Затолкали, затрогали.

Едва пограничники нагайками разогнали…

Старый Ржонд со вкусом обсасывал косточки домашней утки. У себя, на холостом положении, он так не едал.

— А славно стал готовить бойка у вас. Кто его учит?

— Да я же. По Молоховцу… Скажите, Максим Станиславович, еще кого семейных тогда вы видели, и как они жили?

— Много видал… Южнее меня, это уже за Фулярдами будет, донская стояла сотня — и там есаул Рожнев. Так казаки его себе целый хутор поставили, а у сотенного домик — изба с мезонином. Чинно так. На обрыве над речкою домик. Окошки на запад. Когда солнышко садится — ну, чистый пожар! И кругом степь, степь — без конца и края. Жена есаула — из Новочеркасска, красивая и такая, знаете… уютная. Детей двое. Весною пойдут, по степи тюльпаны собирают, Дон вспоминают.

Муж охотничал. Борзых собачек держал. Вот и жили — одно жаль — кое-кто соблазнился. Понаехали инженеры, подрядчики. Тому карьер песку для дороги надо, этому мулов — гужевой транспорт устраивать, другому кули — рабочих — проценты хорошие, все золотом… Ну и захватило… Гони монету! Стали мало-мало и офицеры «конхойден» — работать… Нехорошо! Он и сотней командует, он и подряды ставит.

Все достанет… Где добром, где и нагайкой погрозит… А тут еще пришла к нам игра азартная. Да — какая! Сотнями тысяч швырялись… Сутками из-за стола не вставали… Новый край… Дикий… и шумный… И как очищающая воздух гроза налетело боксерское восстание. "Большими кулаками" их тогда называли. Началось оно далеко в Китае и грозой-бурей понеслось по железной дороге. Паровозы сбивали под откос, жгли станции, разметывали едва проложенный путь. Нас — горсть. Сюда прискачем, расправу учиним — за спиною все пожгли. Молодцами показали себя казаки! Что за войско! Десяток — сотни боксеров в шашки брал. А рубили! От плеча до бедра! А там пошли нам на помощь войска. С налета, чисто как в сказке тигр-генерал — "ламайза дзянь-дзюнь" Ренненкампф и с ним Павлов захватили Гирин.