Петр Краснов - Выпашь

• Название: Выпашь
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Выпашь (роман — часть вторая трилогии) текст приводится по изданию В.П. Сияльского 2, Ruе Рiеrrе-lе-Grаnd, Раris

Известный военачальник, генерал-лейтенант (1917). В августе — сентябре 1917 командир 3-го конного корпуса. В октябре 1917 вместе с А.Ф.Керенским возглавил вооружённое выступление против большевиков. В 1918 — начале 1919 атаман Войска Донского и ...

---

— Ну, хорошо, — сказала она. — Я уговорю моего мужа. И мы поедем… Что ж…

Если нельзя быть белой вороной!.. А, как хорошо бы это было!

— Нельзя и нельзя, милая барынька… Белую ворону заклюют черные вороны. Надо с людьми жить — и жить, как все люди… Не согрешивши, не проживешь… Святым на земле не место. Так я передам о вашем согласии.

— Нет, вы погодите…

— Что думать, да годить. Я на вас полагаюсь. Что вы скажете, то и будет. Ночная кукушка всех перекукует.

— Вы думаете…, - протянула Валентина Петровна. Много грусти было в ее голосе.

Но она не хотела признаться чужому человеку, не могла рассказать ему о том, что пережила она, и что передумала сегодняшнею ночью. Как скажет она Старому Ржонду, что между нею и ее Петром Сергеевичем стоит каменная стена и за этой каменной стеной — ее соперница — служба? И если Петр Сергеевич скажет, что для службы знакомство с Замятиными вредно, — никогда она его не переубедит.

"Ночная кукушка"…, подумала она. "Пошлая и неправильная поговорка по отношению к жене. Кукушка гнезда не вьет — кукушка пользуется чужим гнездом, а она так хочет свить свое прочное, теплое гнездышко. И, если Замятины этому мешают, — Бог с ними и с Замятиными".

Но она все-таки обещала "сделать все возможное и невозможное", чтобы уговорить Петрика поехать к Замятиным.

IХ

Когда Валентина Петровна провожала Старого Ржонда, она заметила, как вдруг потемнел ясный летний день.

"А ведь гроза будет", — подумала она. Ее сердце сжалось тоскою за мужа. Она знала, что такое неистовые, тропические манчжурские грозы.

Из раскрытого настежь окна шла знойная, душная теплота. Мухи, этот бич Валентины Петровны, толклись в комнате. Они целыми роями врывались в нее, и не было от них спасения. Нечто страшное, темно-бурою стеною встало за горами и быстро затягивало небо. Горы казались тяжелыми и мрачными. От них и от туч по полям бежала черная тень. Еще солнце не было закрыто тучами, но какая-то хмарь носилась в воздухе и от того точно не светило солнце, но лишь висело кровяным шаром. На него можно было смотреть.

Безгромные, таинственные молнии вспыхивали и играли за горами. Кругом казарм напряженнейшая стала тишина. Ни один лист не шелестел на деревьях. Прямо стояли травы, и стебли гаоляна не колебались здесь. А за недальнею рекою какие-то вихри налетали полосами, вдруг нагибали хлеба — и поля волновались, как море. Зеленая чумиза никла в земле… Большая, корявая развесистая груша трепетала там всеми своими листами.

Было жутко это приближение несущейся от гор грозы. Внизу, на квартире Ферфаксова, выл Бердан.

Ди-ди, лежавшая на кресле подле окна, с ворчаньем положила голову на ручку и испуганно ширила свои глаза. Собака чуяла непорядок в природе.

В такие дни, в часы этих ужасных гроз и ливней, Валентина Петровна чувствовала себя подавленной и одинокой. Таня, Настя, ама, Ди-ди? Разве поймут они ее тонкие переживания, ее безпокойство о муже, ее муки совести за прошлое?.. В такие часы она чувствовала себя усталой, и только музыка могла ее успокоить.

Тучи подошли к солнцу и закрыли его. Будто совсем похитили его с неба. Где-то далеко — точно кипело там что-то в громадном котле — непрерывно перекатывались громы. Молнии огневыми реками спускались с неба. Исчезали здесь и появлялись рядом. Какие-то огневые жилы, казалось, бороздили там небо. От их света все там стало призрачно, неясно и точно сама земля там дрожала в страхе.

И там был Петрик!

Валентина Петровна все не отходила от окна. Она не чувствовала усталости ног.

Она ждала, когда подойдет к ней, когда их дом захватит эта величественная, неизбежная, непостижимая поступь грозы.

И тогда, когда она этого не ожидала, и было вокруг все так же обманчиво тихо, вдруг точно небо всею своею тяжестью обрушилось на землю. Загрохотал, запрыгал, отражаясь о железные крыши, тяжкий гром. Валентина Петровна схватилась за голову и едва не села на Ди-ди. Собака вскочила с кресла и прыгнула на колени к хозяйке.

Валентина Петровна согнулась, закрыла руками глаза и сжалась в трепещущий комок.

Точно сквозь руки она видела яркое пламя молнии, победно скользнувшей перед самым окном.

И снова грянул гром.

Таня и ама с криками бегали по комнатам, закрывая окна.

— Барыня… барыня… Что же… Петр Сергеич-то там… Солдатики!.. Господи, что же это такое!

"Это служба", — хотела сказать Валентина Петровна, но промолчала. Слишком тяжело ей было это сказать.

Ветряной вихрь холодно и упруго налетел на казарму и ударил в окна — точно кто-то живой хотел в них ворваться. На крик Тани Валентина Петровна отняла руки и посмотрела мутными глазами в окно. За окном уже ураганом неслась буря. Крепкий тамариск изогнул свои ветви. Листья крутились на нем и летели темными бабочками в поля. Седая пыль пеленою неслась с растоптанной немощеной дороги. Луга приникли травами и стали светло голубыми.

Гром непрерывно гудел. День стал чернее ночи. Таня зажигала по комнатам лампы.

Казалось, что горы слились с тучами в одну черную массу и неслись по земле, все сокрушая. Молнии слепили — и, когда сверкали они, Валентина Петровна видела в их фантастическом свете точно искаженную в гримасе природу.

Почти два часа гремела и сверкала молниями сухая гроза. Потом мельче, тоньше, короче стали молнии. Истощился небесный огонь.

Валентина Петровна эти часы просидела у окна.

Она ни о чем и ни о ком не думала. Странное успокоение несла ее душе эта бездумность. Точно спала она крепким, оживляющим сном с раскрытыми глазами. Она видела, как вдруг побелело черное небо. Точно раскрылось оно: тяжелыми потоками хлынул тропический дождь. Дороги, только что курившиеся пылью, обратились в темный поток. Маленькая речка, с широким, камнями усеянным руслом, носившая у солдат презрительное название Плюнь-хе, надулась, запенилась и заревела грозным Тереком. Дождь гудел по крыше. Из водосточных труб били водяные фонтаны. Ветер стих. Смолкли громы. Исчезли молнии — и только дождь однообразно шумел по притихшей земле.

К вечеру дождь перестал. Валентина Петровна растворила окно. Парная, душистая, точно оранжерейная свежесть полей целительным вином вливалась в легкие. На болоте начинали квакать лягушки: свой оркестр настраивали. Небо на западе было белесовато-зеленое — точно слиняло оно там. Горы были прозрачны. Под ними широкая и низкая играла радуга. Последний там дождь проливался. Вид был вычурно-красив и чужд. Точно китаец-художник нарочно расставил: румяное солнце, лиловые горы, пеструю радугу в серебряном дожде. Такие вот пейзажи описывал в своих странных рассказах Эдгар По. Что-то очень чужое, нездешнее, неземное, точно «потустороннее» было в этом виде.

"Что делать? — Манчжурия!" Валентина Петровна вздохнула и потянула шнурок. Медленно задвинулась тяжелая шелковая занавесь. Глуше стал шум реки. Лягушачий концерт, уже начавшийся, играл тихо: — "под сурдинку".

Валентина Петровна подошла к роялю. "Музыка… да, конечно, музыка, и только музыка — может ее успокоить и смягчить ее страхи". Она открыла свой дорогой Эрар… Взяла две, три ноты и сильно ударила по клавишам.

Когда то… еще тогда, когда она была женою профессора Тропарева и прекрасною пианисткой, подбиваемая скрипачом Обри — "с оркестром Императорской оперы в зале Консерватории сыграем" — она разучила наизусть концерт бемоль опус 23 Чайковского… Она начала его. Глаза сосредоточенно нахмурились. Складка легла между бровями. Рояль загудел под сильными пальцами и заглушил лягушачий концерт.

Валентина Петровна не чувствовала приближения манчжурской ночи. Спокойно и величественно — "аndаntе nоn trорро е mоltо mаеstоsо" пел рояль, заставляя ее все позабыть.

Разбуженные ею духи музыки владели ею. Еще видела она, как ее Ди-ди разогнулась в кресле, приподнялась, положила голову на ручку и устремила спокойный взгляд черных глаз на хозяйку. Будто собралась внимательно ее слушать. В ушах, то заглушая рояль, то сливаясь с ним, то отдельно от него, играл прекрасный симфонический оркестр. Валентина Петровна делала паузы, давала играть воображаемому оркестру, вступала снова. Красивым движением, после удара она поднимала руку. Синий широкий рукав китайского халата скользил к плечу и вся рука, как изваянная из мрамора, на секунду замирала в воздухе.

Рояль успокаивался. Шла певучая, простая мелодия — какую умел создавать один Чайковский — "аndаntinо sеmрliсе". И с музыкою вместе рождалось представление о глубокой, уютной петербургской комнате на Морской, где творил ее композитор. О тишине белой северной ночи, тяжелых портьерах, мраморных бюстах и портретах — гравюрах в ореховых рамах. Валентина Петровна видела кресла александровского времени, крутой изгиб красного дерева широких ручек и полированную гладкость покойных спинок. Петербург Чайковского… тот Петербург, где был ее успех, где была ее сжигающая страсть…