Петр Краснов - Выпашь

• Название: Выпашь
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Выпашь (роман — часть вторая трилогии) текст приводится по изданию В.П. Сияльского 2, Ruе Рiеrrе-lе-Grаnd, Раris

Известный военачальник, генерал-лейтенант (1917). В августе — сентябре 1917 командир 3-го конного корпуса. В октябре 1917 вместе с А.Ф.Керенским возглавил вооружённое выступление против большевиков. В 1918 — начале 1919 атаман Войска Донского и ...

---

Она сделала паузу. Лягушачий оркестр пел за окном. Синяя там ночь стояла. Ей казалось, что там играет настоящий оркестр. Она слышала скрипки. Носовые звуки фагота их перебивали. С новою силою — "аllеgrо соn fuосо" — она продолжала игру.

Да, она не забыла этой вещи! Три года прошло — а она не забыла. И все так изменилось за эти три года… Тогда это был Петербург…

Валентина Петровна поднялась от рояля и подошла к окну. Отодвинула занавесь.

Печаль снова овладела ею. В теплой влажной ночи, в лягушечьем пении Валентина Петровна с необычайной ясностью почувствовала свое одиночество в громадном мире.

"Пост Ляо-хе-дзы… Там горы Джан-гуань-цай-лин… За ними тот безобразный бог, кого увидела она в день своей свадьбы в маленькой полевой кумирне. Он встанет когда-нибудь из-за гор и отомстит ей за все"…

Дрожь пробежала по спине. Ее Петрик сильный… Но он не наглый… Он просит, а не требует. Он получает, а не берет… Господи, что же это такое!.. Рабыня?

Развратная женщина?… или просто… женщина! И никогда Петрик не забудет того, что он знает! Он спас ее, как спасают падших женщин — и она должна целовать ему руки…

Она, кого он звал когда-то "госпожой нашей начальницей", кто была его королевной! — просто рабыня!

Она одна в этом страшном краю. Кому здесь нужно ее искусство? Кто слушает ее здесь с восторгом и слезами? Кто у нее?

Валентина Петровна опустилась на колени перед креслом, где Ди-ди опять свернулась клубком. Она уткнула лицо в ее мягкую нежную шерстку в изгибе шеи.

Звериным нежным запахом меха веяло от разоспавшейся собаки.

— Ди-ди! прошептала Валентина Петровна. — Ди-ди!

Собака приоткрыла глаза.

— Так надо?.. Это долг?.. Его, твой, мой долг…

Мой долг жить здесь… бояться, ждать чего-то… И страдать!

Слезы капнули на золотистую шерсть. Ди-ди заворковала точно голубь.

Через две комнаты послышался плач Насти. Валентина Петровна встала и пошла в детскую. Собака вскочила за нею и, согнув спину, упруго ступая на тоненьких лапках, пошла за своей хозяйкой.

"Мой долг" — Валентина Петровна вздохнула.

Х

Петрик, как только выехал со двора, освещенного из окон казарм мутно-золотистым светом керосиновых ламп, потерял из вида дозорных. Темная ночь тесно его обступила. Справа, с болота, мерно полыхающими распевами несся лягушачий концерт.

От речки тянуло теплою сыростью и пахло илом. В темном, как самое густое индиго, небе мерцали золотые звезды.

Таинственный, непостижимый и прекрасный Млечный Путь широкою, серебряною рекою тек по небу. На черных тамарисках у въезда в ворота лежали пятна света от казарменных фонарей.

Глаза Петрика постепенно привыкали к темноте. В мерцании звезд, в их кротком свете угадывались колосья высокого гаоляна. Широкая пыльная дорога с ночною, тяжелою, пахучею пылью исчезала во мраке. Без теней шла по ней сотня. Белые крупы лошадей точно светились. На спуске к реке Петрик пропустил сотню мимо себя.

Попыхивали маленькими красными огоньками папироски в зубах у солдат. Привычное самовольство, против которого и не пытался бороться Петрик. Рядом с вахмистром ехал фельдшер с толстою, тяжелою сумкою через плечо.

Пропустив сотню, на фыркающей Одалиске, по крутому кремнистому спуску Петрик съехал к реке. Сотня разбрелась вдоль русла. Солдаты поили лошадей. Когда сотня опять втянулась на подъем, Петрик попустил Одалиску, и просторною, легкою рысью обогнал сотню.

— Повод вправо!.. Вправо повод!.. — раздавались голоса. Солдаты давали дорогу своему командиру. Уже поравнявшись с головою второго взвода, Петрик увидал рослого гнедого Магнита. Ферфаксов ехал на нем рядом с Кудумцевым на маленькой белой казенной монголке.

— Штабс-ротмистр Кудумцев, — догоняя офицеров, строго сказал Петрик. — Вы почему не на своей?

— Мои лошади обе больны, Петр Сергеевич, — не принимая официального тона, быстро ответил Кудумцев. Это была неправда. Еще вечером Петрик видел, как вестовые Кудумцева водили по двору прекрасного чистокровного Ихтиозавра и нарядную легкую англо-туркменскую Джемму. Кудумцев с бичом стоял на дворе. Он любовался лошадьми. Оне были совершенно здоровы и весело прядали и играли.

Ложь в понятии Петрика никак не совмещалась со званием и достоинством офицера.

Она его поразила, он не нашелся что сказать и хмуро проехал вперед.

Кудумцева он никак не понимал. Как часто и раньше в чистой и открытой душе Петрика поднималось возмущение против его старшего офицера. Но он всегда молчал.

В Кудумцеве было противоречие всему, что учил и исповедывал Петрик. Образованный, окончивший Кавалерийскую Школу конник, тонкий знаток езды, спортсмен — как часто он «пасовал» в сложной манчжурской обстановке перед Кудумцевым.

"Кто он? — Анатолий Епифанович Кудумцев?" — Петрик знал по послужному списку офицера, что он сын мелкого помещика одной из центральных Российских губерний.

Он слышал от Старого Ржонда, что мать Кудумцева была цыганка из табора. От нее у него темная смуглость сухого гладко обритого лица, длинный овал и черные смелые глаза. От нее и страсть продавать, покупать и менять лошадей. Сколько раз выпрашивал себе Кудумцев отпуск, или командировку за лошадьми и ехал в Монголию, в Тибет и Туркестан. Его Джемма приведена из Аулие-Атинской казенной конюшни, из-под самого Ташкента. За Ихтиозавром, по совету Петрика, Кудумцев в прошлом году ездил в Москву, на аукцион скаковых лошадей. У него был два года тому назад широкий монгол игреневой масти. Солдаты шептали, что это священная лошадь какого-то монгольского хутухты и что Кудумцев ее украл в монастыре. Это «украл» было так ужасно, что Петрик не допрашивал Кудумцева, боясь узнать правду. Эта лошадь очень скоро пропала у Кудумцева.

Кудумцев ездил не так изящно, как Петрик, но Петрик не мог не признать, что ездил он смело, отлично. Он никогда, на каких бы то ни было тяжелых переходах, не набивал спины лошади и сидел свободно и ловко… С пятнадцати лет в седле и походах! Когда Петрик был чинным кадетом: — "кадет на палочку надет", дразнила его Алечка Лоссовская — и был мушкетером у своей прелестной королевны, Кудумцев испытал все тяготы войны и похода. Гимназистом пятого класса классической гимназии Толя Кудумцев бежал из родительского дома в Манчжурию на китайскую войну. Казаком-охотником одного из Забайкальских полков он сломал весь поход до Пекина. Он научился говорить по-китайски, стал нужным и остался в Манчжурии вольноопределяющимся в охранной страже.

Рядовым, а потом унтер-офицером он пробыл всю Японскую войну, имел солдатский Георгиевский крест. После войны держал экзамен на офицера и, прослужив короткое время в драгунском полку, вернулся в Манчжурию в Пограничную стражу. Он с нею сроднился.

Но повадки, «манеры» Кудумцева были не офицерские. Он, подлаживаясь к солдатам, распускал их. Петрик редко слышал, чтобы солдаты называли его: "ваше благородие" — они его никак не титуловали. За глаза и Петрика и Ферфаксова называли "их высокоблагородие", "его благородье" — или — «барин», или "командир"…

Кудумцева звали просто: Толя… "Толя приказал"… "Толя говорил… "Толя уехал"…

Сотня по команде Петрика остановилась подтянуть подпруги и оправиться.

Светало. Приблизившиеся горы казались грозными и недоступными. Предрассветный ветерок холодил сквозь рубахи. По сибирскому обычаю сразу засветилось десятка три костров. Приобретшие сибирские навыки пограничники приготовились "чаевать".

В медных котелках быстро закипала вода.

Петрик видел, как Кудумцев сидел на корточках против унтер-офицера Похилко и они оба следили за котелком и о чем-то дружески болтали. Кудумцев, смеясь, пальцем толкнул Похилко в грудь и тот, не удержав равновесия, упал с хохотом на спину.

Петрик не мог и не умел так обращаться. Он любил солдат, вероятно, больше, нежнее и глубже, чем Кудумцев, — но у него в этой любви была и некоторая брезгливость. Петрик мог спать с ними — на маневрах и походе — вповалку, — но это по нужде. Между ними стояла стена прошлого барства. Между ними был комфорт кадетского корпуса и училища и роскошь их Мариенбургского полка. У Петрика было собрание, "Общество господ офицеров" со сложными, веками установившимися традициями, — и туда доступа нижним чинам не было. Душа Петрика была закрыта для солдат и, Петрик это хорошо чувствовал, — солдатская душа была от него тоже закрыта. Петрик был в замкнутой офицерской касте, и в Манчжурии он из нее не вышел. Кудумцев был вне касты: он был одно с солдатами. Он ими не брезговал, ходил с ними купаться и в баню и спал с ними, не считая это себе в заслугу.

И Петрик не мог определить, хорошо это или худо? Нужна каста — или товарищество?

И сейчас, на привале, он лежал в стороне от сотни, на пригорке, на сыроватой от росы траве. Сзади него сидел на камне Ферфаксов. Они не участвовали в кипучей энергии солдат, бежавших к ручью за водою, раскладывавших костры.