Дик Портер - Преданное сердце

• Название: Преданное сердце
• Автор: Дик Портер
• Издательство: Астра
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-900481-04-2

Вниманию читателей предлагается замечательный роман о любви современного американского писателя Дика Портера "Преданное сердце".

Из чего состоит жизнь? Учеба, работа, немного или много политики, семья, вера и, конечно, ЛЮБОВЬ.

---

А вот что я услышал в трубке:

— Капитан Мак-Минз. А, это ты, Ромео. Ну, давай, толкай свою речугу. — И потом, когда мой монолог был закончен: — Ладно, вставь там этой курве поглубже, но не забывай, что для нас главное — Соколов.

Надя была вне себя от счастья, когда узнала, что мы проведем вместе целых три дня. На радостях мы выпили еще шампанского и долго сидели, держась за руки и бросая друг на друга нежные взоры.

— А где мы сможем остановиться? — спросила она.

— Вообще-то я не особенно разбираюсь в здешних гостиницах, но эта, говорят, одна из лучших. Не думаю, чтоб здесь вот так сразу можно снять номер, но все-таки пойду попробую.

Портье дал мне ключ от номера, который капитан Мак-Минз заказал еще днем и где он уже успел установить микрофоны. Коридорный отнес из машины коробки с покупками, а Надя сказала, что никогда еще не видела такой чудесной комнаты. Мы уселись и принялись целоваться, но Надины поцелуи были такими влажными — даже еще более влажными, чем тогда, в театре, — что уже через несколько минут я раздевал нас обоих. Когда на мне остались одни трусы, а на Наде — трусы и лифчик, она вдруг сказала: «Подожди» — и, покопавшись в коробках, что-то извлекла оттуда и заперлась в ванной. Я подумал, что ей понадобилось воспользоваться биде, но биде Надя вскоре выключила, а включила душ. Потом она отвернула кран в умывальнике, несколько раз спустила воду в уборной, после чего снова занялась биде и умывальником. Я уже испугался, что ее настолько увлекла вся эта сантехника и она так и будет забавляться целую ночь, но тут дверь ванной отворилась, и Надя, обернутая полотенцем, возникла на пороге. Она сразу же выключила свет в комнате, и лишь оставшийся гореть в ванной позволял видеть ее фигуру. Не снимая полотенца, Надя шмыгнула под одеяло и похлопала ладонью по краю постели, как бы зовя меня к себе. Через секунду я, уже без трусов, лежал рядом с ней. И опять пошли влажные поцелуи, но когда я было попробовал снять полотенце, Надя крепко вцепилась в него и прошептала, глядя на меня широко открытыми глазами: "Я тебя боюсь!"

— Не нужно бояться, Надя, — сказал я. — Если тебе не понравится, я не буду. — И я повернулся на спину, — но она тут же погладила меня по груди и прошептала: "Я тебя хочу!" Я снова повернулся к ней и снова услышал: "Я тебя боюсь!" Так продолжалось минут пятнадцать, пока, наконец, она не решила, что можно обойтись и без полотенца. С лифчиком дело было сложнее. Когда я попробовал его расстегнуть, Надя вдруг заартачилась, и лифчик остался в неприкосновенности. Я ума не мог приложить, зачем ей все это нужно. Может, она просто желает покрасоваться в своих кружевных обновках? Но тогда зачем было снимать трусы — на них ведь тоже полно всяких кружев? Может, у нее с грудью не все в порядке — скажем, они разной величины или одной вовсе нет? Но в театре вроде бы обе были на месте и на ощупь ничем не отличались. Может, ей просто хочется немного поломаться? Я снова потянулся к лифчику, и снова Надя увернулась, не забыв при этом прошептать: "Не надо его снимать. Я тебя боюсь!"

Видя, что дело окончательно зашло в тупик, я решил изменить тактику.

— Послушай, Надя, — сказал я, — обо мне мы сегодня успели поговорить, — даже посмотрели наши семейные фотографии, а вот о тебе я знаю только, как тебя зовут, — и больше ничего.

— Я думала, что всем в лагере все про меня известно.

— Только не мне.

Надя повернулась на живот и, поднеся мою руку к губам, покрыла ее поцелуями.

— Ты правда хочешь, чтобы я рассказала о себе?

— Ну конечно. Когда я буду писать родителям, что познакомился с одной чудесной девушкой, должен же я сообщить им о ней как можно больше.

— С чего начать? С начала? Родом я из Владивостока. — И она принялась рассказывать о том, что я уже успел запомнить наизусть, изучив ее досье. Отец ее занимал какой-то важный пост в НКВД, а мать была учительницей, но когда отец круто пошел в гору, бросила работу. Потеряв на фронте двух сыновей, родители баловали дочь как могли. "Те замашки, которые ты видел у меня в лагере, — это все оттуда", — заметила Надя. Решив, что Надин удел — педагогика, родители с помощью Берии устроили ее в Московский государственный педагогический институт, где учились дети из привилегированных семей. Надя была без ума от московской жизни, да и училась вполне успешно. После института ее направили в Восточный Берлин, в советскую школу. Однажды она отправилась на экскурсию в Западный Берлин, увидела, что жить там не в пример лучше, и через некоторое время сбежала на Запад. Так выглядела история Надиной жизни в ее изложении, и, хотя капитан Мак-Минз хотел узнать, что же случилось на самом деле, я решил не торопиться с дальнейшими расспросами.

Покончив со своей биографией, Надя снова предалась воспоминаниям детства и при этом говорила о Владивостоке с такой любовью, что было ясно: сейчас она с большей радостью оказалась бы там, а не здесь. О чем она только мне ни рассказывала — и о пляже на берегу Амурского залива, и о пионерском лагере «Сад-огород», и о выпускном вечере в гостинице "Золотой рог". Какое-то время ее повествование вызывало у меня известный интерес, но когда дело дошло до описания флоры и фауны, я совсем запутался.

Она припомнила всех котят, которые у нее были, — Кошку, Петрушку, Андрюшку и Сережку — со всеми их повадками и штучками. По ботанике же она вообще была одной из первых в школе и однажды даже победила в конкурсе по определению пород деревьев.

— Знаешь, какая разница между кедром и елью? — спросила она.

Я не знал, и она все подробно объяснила, заодно сообщив массу полезных сведений о лиственницах, липах, ясенях и множестве других деревьев, которыми богат растительный мир Владивостока. Она щебетала без умолку, и, казалось, это будет продолжаться целую вечность. Я слушал, улыбался и кивал, а в моем мозгу возникали картины одна фантастичней другой: то я сам, несущийся как ракета сквозь космическое пространство, то какие-то футболисты, сминающие все на своем пути, то гоночные машины, с ревом выскакивающие из-за поворота. Господи, думал я, когда же у нее кончится завод? Я уже был готов схватить одеяло и заткнуть ей рот, как вдруг Надя неожиданно прервала свой рассказ и, сжав мне руку, воскликнула:

— Я так рада, что тебе это интересно! Как важно, чтобы рядом был кто-то, кто тебя понимает!

— Надя, — сказал я, — ты так замечательно рассказываешь! Я ведь очень люблю и кошек, и деревья, вот только знаю о них не так много, как хотелось бы.

Услышав это, она снова принялась рассказывать — правда, на этот раз поглаживая мне член. Когда изменения в состоянии моего пениса стали заметными, Надя воскликнула: "Ах, Хэмилтон, ты меня хочешь!" Я засунул руку ей между бедер, откуда тут же раздался хлюпающий звук, однако она отвела мою руку и, сдвинув ноги, сказала: "Мне так не нравится". Странно, подумал я, но Надя, видно, решила остаться на высоте положения: перекинув через меня ногу, она уселась на корточки и медленно ввела в себя мой член. Такой позы я раньше не знал. Чтобы женщина становилась на колени — это было и довольно часто, притом и задом, и передом, а вот на корточки никто еще на меня ни разу не садился, так что на мгновение я даже показался самому себе чем-то вроде ночного горшка. Впрочем, Соколову это, очевидно, нравилось, а раз так, то я тоже должен был сделать вид, будто нахожусь на вершине блаженства. Я смотрел, как мерно двигалось вверх-вниз Надино тело, и думал, что от этого, вероятно, очень устают ноги. Надо полагать, что Надя пришла к такому же выводу, потому что она вскоре перекатилась на спину, оказавшись подо мной. Я было приступил к работе, но Надя сжала ноги и, не давая мне двигаться, начала работать сама, подбрасывая вверх свое тело. Наверно, в их с Соколовым программе это был второй номер. Через некоторое время она вдруг застыла в неподвижности, и я испугался, что это все — больше у нее не осталось сил, но тут, к моему удивлению, она забилась в оргазме, и даже когда он кончился, я еще долге чувствовал своим членом, как у нее что-то дергается внутри.

— Вкусно, вкусно, — проговорила она.

Но это было только начало. Почти все следующие три дня мы провели в постели. Время от времени мы, правда, выходили за покупками или чтобы поесть в «Брюкенкеллер», в кафе «Кранцлер» или «Тройке», но, закончив свои дела, тут же возвращались в номер. Я даже начал мало-помалу разбираться в Надиных причудах. Когда она наконец согласилась снять лифчик, то тут же подхватила свои груди руками. Так вот, значит, в чем было дело — она боялась, что груди у нее свисают. А то, что она и на пушечный выстрел не подпускала к своим половым органам ничего, кроме пениса, объяснялось, очевидно, плачевным состоянием советской гигиены. Несколько раз я пробовал пустить в ход свой язык и пальцы, но Надя моментально сдвигала ноги и говорила: "Нет, там грязно". Она даже заявила, что никогда не мастурбировала — это тоже было грязно. В конце концов Надя прямо сказала то, что мне уже стало ясно: