Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

• Название: Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
• Автор: Владимир Брюханов
• Издательство: КМК
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-87317-386-0

В книге В.А.Брюханова — специалиста по истории российских и мировых заговоров (его книги «Заговор графа Милорадовича» и «Заговор против мира: кто развязал Первую мировую войну» пользуются заслуженным успехом) предлагается совершенно новая версия убийства Александра II. Автор убедительно показывает, насколько плотно народовольцы были включены в большие игры на самом верху русской властной пирамиды, причем далеко не всегда в роли субъектов, нередко — в качестве «пешек в чужой игре».

Книга будет интересна историкам, политологам, всем, кто неравнодушен к тайнам истории. «Трагедия России…» открывает программу-направление «Конспирология» в серии «Мир. Хаос. Порядок».

---

Позднее, сидя за решеткой, откуда ему уже было не суждено выйти, он писал: «В Киеве я встретился в первый раз с настоящими радикалами и притом всех трех направлений: пропагандистов, бунтарей и якобинцев. Познакомившись с их программами, я не пристал ни к одной из них. Я искал солидной силы, определенной и энергической деятельности; в Киеве же больше препирались о теориях и личных отношениях, чем действовали. Работали немногие единицы, но те сторонились малознакомых людей. /…/ С одной стороны, я видел великие цели и громадные задачи, а с другой — кучки людей, неорганизованные, несплоченные, без единого общего плана, без определенных практических задач. /…/ Доля организационного чутья, присущая мне, тогда еще неопытному юноше, подсказывала, что не в выработке вернейшей теории, а в совершенно-организованном деле — сила. /…/ Конечно, мои планы не могли осуществиться в Киеве, где уже личная враждебность кружков одного к другому мешала этому. Там много было генералов и адъютантов при них, но не было солдат, почти не было деятельных революционных сил. /…/ В Киеве же весной 1876 г. я познакомился с Гольденбергом[552], который меня полюбил и с большой охотой водил со мной дружбу. Как человек добрый, преданный делу, он мне нравился, но глупость его часто меня бесила и смешила; у нас установились нехорошие, протекторские отношения, что меня часто смущало и было для меня неприятно, но он был ими доволен. Здесь же в кружке пропагандистов я познакомился с Дмитрием Андреевичем Лизогубом[553] /…/. Здесь же я познакомился с Стефановичем, Капитаном[554] /…/ и со многими другими бунтарями; несколько недель они пользовались, всей ордой (с револьверами, седлами и пр.), моей квартирой. Я видел, что они приготовляются к битве, это ясно было и по их внешности, и по их настроению. Они нравились мне более всех киевлян, хотя доходили в принципах до крайностей; свое дело они от меня скрывали. Я же был поглощен своими планами, склонности к которым в них не замечал».[555]

Продолжение рассказа Дебогория-Мокриевича: «К 1876 г. кружок наш — по два, по три человека, — расселился уже весь по селам и, можно сказать, с первых же шагов поставил себя в ложное положение по отношению к крестьянам. Стоя на почве заговора и строгой конспирации, мы принуждены были беречься. Вооруженные револьверами и кинжалами, с целыми ворохами патронов, подложных паспортов, печатей и других заговорщицких предметов, мы должны были остерегаться чужого глаза. Наши двери всегда были на крючке, чтобы не мог захватить нас врасплох сосед крестьянин и застать на столе разложенные «бунтовские» принадлежности. Готовясь к мятежному выступлению, конечно нам надо было учиться владеть оружием, и мы учились этому. В результате получилось весьма печальное явление: мы, «народники», научились прекрасно стрелять, но боялись и избегали посещений крестьянина и вместо того, чтобы радоваться, хмурились и ежились, когда он входил в нашу избу. Состоять в роли какого-то актера, тщательно скрывающего свою жизнь и говорящего совсем не то, что было на душе, изо дня в день притворяться и лгать — все это было тягостно до последней степени. А между тем — таково было в общем положение «бунтаря», конспиратора — в народе. Несравнимо нормальнее и лучше были условия пропагандиста, не ставившего себе ближайшей задачей революционного выступления. Но психология нашего (а может быть и всякого) революционного движения была такова, что оно росло, обострялось и безостановочно шло к своей кульминационной точке. Начавшись с чистой пропаганды, оно перешло к бунтарству и окончилось террором…

Между тем около того времени, как мы расселились по селам Киевской губ[ернии], уже происходили волнения — без нашего участия — в нескольких волостях Чигиринского уезда, среди бывших государственных крестьян. Поводом к волнениям послужило требование большинства крестьян душевого передела земли, чему воспротивились более зажиточные из них — «актовики», как их называли. Борьба, поднятая «актовиками» против настаивавших на переделе «душевиков», была поддержана властями. Среди «душевиков» нашелся энергичный, грамотный крестьянин Фома Прядко, отправившийся по этому делу ходоком в Петербург. Там, конечно, он был арестован и препровожден этапным порядком на место жительства. С этого времени стала ходить легенда среди крестьян, будто Прядко видел царя, и царь обещал помощь «душевикам». Волнения усилились. Прядко был пойман и посажен в Киевский тюремный замок; арестованы были еще несколько других второстепенных главарей, которых привезли тоже в Киев, но держали их при киевских полицейских участках. С этими-то, т[ак] ск[азать], полуарестованными чигиринцами (они только ночевали в участке, но днем ходили свободно по городу и работали) удалось нам с Стефановичем познакомиться, и, таким образом, завязать отношения с бунтовавшими селами».[556]

Его рассказ дополняет Л.Г. Дейч: «Я /…/ целиком вошел в интересы кружка «бунтарей» и вскоре затем был принят в число его членов. Оказалось, что задачей этого кружка был вызов среди крестьян Чигиринского уезда вооруженного восстания путем применения подложного от имени царя манифеста /…/. Там возникли целые легенды о зловредных планах и намерениях министров, направленных против крестьян и, наоборот, о доброжелательном к ним отношении царя. Ввиду этого чигиринцы отправили к царю ходоков, которых полиция, перехватив в пути, арестовала. Всеми этими обстоятельствами наш кружок решил воспользоваться для вызова вооруженного восстания.

План наш состоял в том, чтобы в устроенной в Киеве подпольной типографии отпечатать /…/ царский манифест, который, разъезжая верхом, а то и в телегах, открыто читать собираемым в селах и деревнях крестьянам. Затем, раздав им привозимое с собою для них огнестрельное оружие, вместе с ними приступить к отобранию у помещиков земли и предоставлению ее крестьянам в общинное пользование, а встречая сопротивление со стороны разного рода заинтересованных лиц и начальства, давать им решительный отпор. /…/ Решено было отправить за границу Анну Михайловну Макаревич-Розенштейн для приобретения там типографского станка, шрифта и всех принадлежностей. Затем все остальные члены должны были расселиться в качестве крестьян под разными предлогами в местечках, селах и деревнях, соседних с Чигиринским уездом /…/ для устройства притонов для складов оружия и содержания лошадей. Средства на подготовку всего необходимого получались, главным образом, от некоторых более состоятельных членов нашего кружка; их было далеко не достаточно, но мы утешали себя надеждами, что нам удастся получить нужное количество, когда окажется настоятельная в них надобность.

С наступлением весны, самое позднее — в начале лета, все, казалось, будет подготовлено /…/. Неизвестно, чем закончился бы подготовлявшийся нами призыв к вооруженному восстанию, — вероятно, очень печально, но, вследствие стечения непредвиденных обстоятельств, нам не пришлось парадировать в качестве направленных царем специально к чигиринцам посланцев».[557]

Параллельно с событиями на юге в совершенно аналогичном направлении происходила эволюция идей и тактики на севере — в Петербурге.

В марте 1876 произошла первая массовая политическая демонстрация, в которую вылились похороны студента П.Ф. Чернышева.

«Чернышев, пропагандист, долго просидевший в тюрьме, незадолго до смерти был переведен в больницу при медицинской академии. В похоронах участвовали почти исключительно студенты высш[их] учеб[ных] зав[едений]. Всего собралось до трех тысяч. Сначала во главе процессии шел священник, но после того, как процессия остановилась на Шпалерной перед «предварилкой», и его заставили отслужить здесь краткую панихиду, он незаметно сбежал, и процессия продолжала свой путь без священника. Шли намеренно по наиболее многолюдным улицам. Полиция, не вмешиваясь, сопровождала. Порядок не нарушался. На кладбище была произнесена речь, в которой указывалось, как и за что погиб покойный. Полиция на кладбище не показывалась. /…/ ни здесь, ни при расхождении по домам никто арестован не был. В газетах о демонстрации не упоминали, но толков по ее поводу в столице и даже в провинции было много»[558] — вспоминал один из участников.

Валуев записал в дневнике: «было здесь что-то вроде уличной демонстрации. Хоронили студента, содержавшегося под стражей по политическому делу и выпущенного на поруки. Его хоронила, т. е. сопровождала, толпа с внешними признаками нигилизма (т. е. стриженые женщины, длинноволосые мужчины и синие очки), назойливо и грубо требовавшая снятия шляп у встречных. На вопросы, кого хоронят, отвечали с указанием на арест и причину ареста».[559]