Олег Вите - Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение

• Название: Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение
• Автор: Олег Вите
• Жанр: История

Поводом для написания статьи послужило выступление автора на междисциплинарной конференции «Общественный человек и человеческое общество (памяти Бориса Федоровича Поршнева)», проведенной в Российском общественно-политическом центре при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда и Российского фонда фундаментальных исследований в сентябре 1998 года. Сокращенная версия статьи опубликована в журнале Полития, 1998, # 2.

---

Аналогично средневековью в тоталитарных режимах была создана разветвленная сеть «низшего духовенства» — первичные организации правящей партии. Все сказанное Поршневым о сельских священниках применимо, например, к секретарям советских «первичек». Хотя парткомы и не занимались, скажем, формальной регистрацией браков граждан, однако именно на парткомах лежала основная забота о прочности семейных устоев.

Наконец, и закономерности эволюции тоталитарной идеологической надстройки тождественны соответствующим закономерностям ее средневекового прообраза. Точно так же, как и при феодализме, в «универсализме» тоталитарной идеологии обнаруживались бреши, ослаблявшие ее убедительность для народа, и точно так же отдельные представители «средних слоев» начинали работу по ее совершенствованию, по утилизации результатов народного творчества. Точно так же доминирующим направлением в расшатывании монополии были «ереси».

Эта тождественность сыграла злую шутку именно с той разновидностью тоталитарной идеологии, которая претендовала на научность (и во многом имела право на такие претензии), — с марксизмом. Важнейшим фактором, подготовившим крушение тоталитарного режима в СССР, были нараставшие сомнения в «истинности» марксизма вплоть до отказа признавать его «наукой». Не будь таких сомнений, режим существовал бы до сих пор.

Закономерности эволюции идеологической надстройки принципиально отличны от закономерностей эволюции науки. Идеология боролась за сохранение своей монополии. Ее отношение к тому, что нарабатывалось за ее рамками и угрожало ее монополии, было однозначным: либо уничтожить, либо ассимилировать. Понятно, что ни критерий выбора кандидатур на первоочередную ассимиляцию, ни конкретные способы такой ассимиляции не имели ничего общего с логикой собственно научного познания.

В реальной жизни непосредственную угрозу идеологической монополии марксизма оказывали вовсе не те научные направления, которые могли бы развивать его в качестве науки, а, напротив, принципиально альтернативные. Поэтому советский марксизм неумолимо эволюционировал в сторону накопления внутренних противоречий, которые, позволяя ему продлевать на известное время свое монопольное положение, оказывались все более разрушительными для него как для науки. Фактически именно с этими проблемами сталкивался на протяжении всей своей научной работы и сам Поршнев.

Характерные отличия

Главным отличием тоталитарной надстройки от ее средневекового аналога был характерный сдвиг в определении своей роли «генерального штаба восстания».

Средневековая церковь, как сказано выше, провозглашала себя штабом будущего восстания, начало которого и, соответственно, его победа, откладывались на будущее. К этому будущему восстанию нужно быть готовым, а пока стойко и терпеливо переносить лишения.

Тоталитарная правящая партия провозглашала себя штабом идущего восстания, штабом уже начатой, но еще не законченной «гражданской войны». На будущее, таким образом, откладывалась лишь полная и окончательная победа восстания, до достижения которой необходимо опять-таки стойко и терпеливо переносить лишения.

В первом случае — «царство справедливости» прочно спаяно с ожиданием начала восстания, которое, так сказать, победит «сразу». Во втором — с ожиданием его окончания.

В первом случае — необходимость «терпеть» вытекает из того, что штаб находит нужным отложить на известное время начало восстания. Во втором — из того, что необходимо победить сильного противника, для чего, естественно, необходимо и известное время, и напряжение всех сил.

Второй вариант аргументации, направленной на сдерживание недовольства, выглядит, несомненно, более убедительным, чем первый: ведь человеку не просто предлагают «потерпеть» для того, чтобы, как писал Поршнев, «получить обеспеченную победу прямо в руки», ему прямо поручают почетную работу участника восстания. Победа будет обеспечена и его героическим трудом. Что же касается «терпения» и «послушания», то оно есть лишь необходимое условие хорошего выполнения главной его работы — непосредственного участия в самом восстании, в самой гражданской войне — в рамках установленного штабом разделения труда как «на фронте», так и «в тылу».

Поэтому для тоталитарной идеологии вопрос о «загробной жизни» оказывается совершенно второстепенным: она может признавать ее существование и может решительно его отвергать. Напротив, вопрос о противнике для тоталитарной идеологии является центральным.

Необходимость терпеть выглядит тем более убедительной, чем более сильным, опасным, коварным выглядит противник.

Отсюда важнейшая задача тоталитарной идеологической надстройки: неустанно поддерживать, нагнетать саму атмосферу «гражданской войны», «осажденной крепости» и т. п., — элемент, достаточно редко обнаруживаемый в деятельности идеологической надстройки феодального общества. Хорошо известно, что смысл террора в тоталитарных режимах состоял не в том, чтобы подавлять «врага», а в том, чтобы подавлять, заглушать постоянно возникающие сомнения в реальном существовании такого врага, в его силе и опасности, в масштабах угрозы, от него исходящей.

Потому и главной устрашающей «картинкой» тоталитарной идеологии оказывается образ «врага», а не образ «ада».

Соответственно, главным «грехом» в тоталитарной идеологии является не столько стремление к восстанию вопреки воле руководства, сколько помощь, попустительство, соглашательство и даже одно только ослабление бдительности по отношению к врагу. Напротив, несогласованное с руководством стремление к восстанию только потому и является «грехом», что «объективно» помогает врагу.

Вместе с тем, описываемый сдвиг в определении задач «штаба восстания» не препятствовал воспроизведению ключевых средневековых характеристик технологии убеждения: вопрос «кому не верить?» закономерно занял почетное первое место, вытеснив из официальной пропаганды более уместный в XX веке вопрос «кому и почему верить?» на совершенно второстепенные роли.

Не останавливаясь на других отличиях тоталитарной надстройки, отмечу еще лишь существенно более последовательное разделение функций принуждения (насилия) и убеждения. Две эти функции не разделены здесь институционально, как в средневековом феодальном обществе, а потому могли быть полностью разделены функционально: за идеологические преступления наказывали те же «органы», которые наказывали и за все остальные преступления.

XI. Философия истории как социальная философия

В завершение обзора необходимо вернуться к затронутой в начале теме диахронического единства исторического процесса. Речь пойдет о теории последовательной смены социально-экономических формаций как законе исторического развития общественного человека и человеческого общества.

Без этой теории, по мнению Поршнева, история теряет свое единство.

Именно в рамках формационной эволюции осуществляется переход человечества, каковым оно вышло из дивергенции и каковым оно олицетворяется у современного человека суммой всего «непристойного» и даже «чудовищного», в свою противоположность. И только признание ключевого значения подобных переходов делает историю настоящей наукой:

«Подлинный историзм не в апперцепции, не в узнавании в иной исторической оболочке той же самой сути, а наоборот — в обнаружении противоположного содержания даже в том, что кажется сходным с явлениями нынешней или недавней истории. […] Сознательный, научный историзм должен не только утверждать, что какое-либо историческое явление, сравнительно с более ранним, есть „то же, да не то же“, то есть не только констатировать отличие по существу, но утверждать, что это отличие всегда тяготеет к такому отличию, которое называется противоположностью».[270]

С другой стороны, Поршнев констатирует параллель между филогенетическим и онтогенетическим развитием «общественного человека». Анализируя развитие речи-мышления у ребенка,[271] он выбирает пятичленную схему, предложенную Л. Выгодским, на третьей ступени которой последний обнаружил характерную особенность: синтез обгоняет анализ. Поршнев пишет, что он предпочел схему Выгодского потому, что ее легче ввести в круг очень разнородных примеров диалектики превращения противоположностей через среднее трехчленное звено:

«Есть что-то небезынтересное для теорий историка в этом мосту, который мысль Выгодского перекинула между берегом раннедетских операций, противоположных понятию, и берегом научных понятий — с помощью трех пролетов рождения понятий. […] Переход от одного к другому протекает совсем по-разному в развитии ребенка и в истории общественных формаций. Однако такой узко лабораторный экспериментальный вывод, что в среднем звене (из пяти) операции синтеза опережают анализ, — разве не напоминает он что-то существенное из психологии среднего звена пяти формаций, то есть из психологии феодальной эпохи?».[272]