Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

• Название: Не сотвори себе кумира
• Автор: Иван Ефимов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

– Куда сегодня?- спрашивали по утрам бригадиры нарядчика, если с вечера не было наряда.

– На скалу,- коротко отвечал тот, стараясь больше не говорить на эту тему и не смотреть в нашу сторону.

– Откуда так много трехсотников?- удивится иной раз помощник по быту.

– Со скалы!-ответит ему с досадой бригадир. Не каждый мог заработать на ней полную пайку. А когда в лагере появляются покалеченные, то на вопрос «Где изувечили?» наверняка ответят:

– На скале.

Когда зэки хотят сказать о чем-то донельзя тягостном, трудном, они с горечью говорят:

– Как на скале…

Этот каменный карьер был отчетливо виден из окон поездов, идущих на восток или на запад. Без бинокля можно было рассмотреть на желто-сером его южном , склоне сотни копошащихся фигурок людей, согнанных сюда со всей страны.

Работать на скалу всегда шли неохотно, как в особую ссылку, как в наказание, потому что многим она давала то же, что и карцер: триста граммов хлеба и черпак баланды в сутки. Администрация знала, что длительные работы на скале одних и тех же бригад доводили людей до истощения, до полной потери сил, вызывали недовольство, протест и большое число больных и отказчиков. Но и не водить на скалу было нельзя: строительный камень нужен был всюду, а этот лагерь добывал самый дешевый в мире материал. Вот почему круглый год, в знойное лето и трескучие морозы зимой, в ветер и снег, дождь и метель, к скале ежедневно ползла под усиленным конвоем густая серая вереница заключенных.

В полдень, как обычно, сюда привозили перловую размазню без грамма жира. Повар аккуратно отмеривал харч строго по черпаку тем, кто накануне имел выработку. Трехсотники и полгорбушечники (получающие 500 граммов за половинную норму выработки) как прокаженные отходили в сторонку. Но были среди них и такие, что старались как-то втереться в очередь и под шумок получить желанное причастие, хотя это удавалось редко.

– Куда ты суешься со своим урыльником?! Ведь у тебя же вчера была пятисотка!

– Была у меня норма, курва буду!

– Эй, бригадир! Где бригадир?!

– Чей тут косарь пытается урвать незаработанное? Бригадир решает спор по списку, но «косарь» все же пытается подсунуть свою миску.

– Я вот как суну по едалу черпаком – сразу отучу косить!- кричит раздатчик, замахиваясь увесистой железной меркой.

– Отмерь ему хотя полпорции,- жалеет кто-то.

– Дай полакомиться хоть со дна!

– Нет у меня лишков, с кухни дано все по норме, сколько положено, и нечего канючить! Отчаливай!

– Пожиже бы развел, все равно похлебка, а не каша…

– Погуще у товарища Берии просите.

– У того и без спроса получишь. Он добрый, даст…

– А здесь нету, и разговор весь… Кашица всем раздана и вмиг съедена. Штрафники насыщаются горячей водой из привезенного бака: погрели животы жареной водицей – вот и весь обед от семи утра до семи вечера…

А вечером у раздаточного кухонного окошка те же умоляющие просьбы о пище:

– Добавьте черпак на бригаду.

– Прокурор добавит,- шутит раздатчик.

– Не добавит прокурор: он боится, как бы его самого к нам не определили.

– Все равно не дам. Проси у «тройки».

– Эх, сказал бы я тебе…

Однажды, уже под осень, сделав свою норму, мы сидели у своего забоя в ожидании шабаша, курили и смотрели, как по соседству с нами двое вылезали из глубокого колодца, пробитого в скале, куда вскоре будет заложена взрывчатка. И я вспомнил трагический случай, происшедший совсем недавно.

Вот такие же, как эти, ребята разрабатывали у подошвы скалы глубокий колодец, и перед самым концом работы он вдруг обрушился. До полуночи две бригады откапывали их, вернее, разбирали вручную груды камня и щебня. На глубине десяти метров, на дне выбранной воронки, подобрали наконец раздавленные останки.

– Где их похоронили? Узнают ли когда-нибудь родные, что с ними стряслось?- спросил я Гришу вглядываясь в то место, где произошла трагедия.

– Помнишь, как пели беспризорники в фильме «Путевка в жизнь»? «И родные не узнают, где могилка моя!» Никто не узнает и о наших могилах, друг мой, Иван.

– Помнишь у Горького: «Ни сказок про вас не рас скажут, ни песен о вас не споют»?

– Кто знает будущее?- сказал Гриша. Он подбирал камешки и бросал их не глядя.- Может быть, и споют. Не персонально о нас, но напишут, и споют, и доброе слово скажут. Времена меняются, вожди приходят уходят, а народ остается. Он вечен!

Да, размышляли мы, истина, возможно, и откроется людям: кто-нибудь, может, и доживет до тех времен, но сломленные души уже ничто не исправит. Раны заживают, верно, но ноют они до самой смерти… И до смерти не забывается обида.

Наш разговор неожиданно прервали. Снизу кто-то надсадно кричал, крик повторился выше нас, затем совершенно отчетливо донеслись слова:

– Вниз! Всем собираться на поверку!

– Что там стряслось? Что еще за поверка не ко времени?- встревоженно спрашивали тут и там, быстро собирая инструменты и спускаясь по уступчатому склону, лавируя между скальными загромождениями или скользя по осыпи.

Со всех сторон обширной каменоломни спешили зэки, поднимая пыль, а снизу все призывнее кричали:

– Быстрей, быстрей! Собирайся на поверку! Вся огромная артель расторопно установилась в строю как положено. Все были взбудоражены, всполошены. Почему? Зачем? Что случилось? Ведь до конца работы больше часа.

Охранники молча и внимательно считали, зорко всматриваясь между рядами, а в колонне уже работал свой телефон:

– Побег… Из лагеря кто-то ушел…

– Из зоны? Не может быть! Когда? Кто? Счет закончился, все оказались налицо.

– Шагом марш в зону!

Возвращались в лагерь необыкновенно быстро. Нас подгонял не столько уклон местности, сколько жадное любопытство: кто же тот герой, что сумел уйти среди бела дня на глазах бдительной охраны?

Скоро все узналось. Ушел кузнец Николай Савенко со своим напарником-молотобойцем Заходько. Бригада, к которой они были временно причислены, работала около месяца на выработке котлована под новую котельную. Как и когда они ушли, а главное – куда, пока оставалось загадкой. Исчезновение на глазах охраны поражало своей дерзостью. Был ли кто-нибудь посвящен в этот заговор, видел ли кто, как они уходили? Во всяком случае, о тайне побега никто не обмолвился.

В тот вечер в бараке не было равнодушных. И во всей зоне также. Македон, вероятно, раз десять рассказывал о взволновавшем его событии, и всякий раз вокруг него собирались любопытные. В переложении на нормальный русский язык его рассказ выглядел так.

После полдня он капельку задремал и вдруг слышит громкий и требовательный стук в дверь. Он ее всегда запирал изнутри, когда оставался один,- мало ли кого нечистая занесет… Так вот, забарабанили и кричат: «Отворяй, старик! Почему на запоре сидишь?» Македон выдернул задвижку, и в барак вбежали как ошалелые три гэпэушника, осмотрелись по сторонам и спрашивают:

«Где спят Савенко с Заходько?» Он ответил, что они на работе, а гэпэушники: «Знаем без тебя, что на работе, а где их места на нарах?» И Македон показывал на два места на верхних нарах, прямо против входа, и каждый его слушатель посматривал на них, как на памятник. Короче, перерыли там все гэпэушники. Тайные планы небось искали. А чего там найдешь? Два вещевых мешка с ветошью… Обыски у нас делались каждый месяц, но основную добычу ищеек, как правило, составляли наши самодельные ножики для резки хлеба. Для этого годилась любая железка. Куда бы мы их ни прятали, ножики все равно обнаруживались. И мы делали новые…

– Так и ушли ни с чем?

– Так и ушли… Мешки оставили.

– А им без мешков легче.

– Небось для отвода глаз оставили…

– А ловко они это проделали!

– Далеко ли уйдут – вот в чем вопрос…

– Да, трудно им будет, без бумаг-то…

– С умом можно уйти далеко и без бумаг. А вот куда они придут и надолго ли? Казенная бумага наверняка раньше их придет в те места, откуда взяты. И не только в те…

– Да уж это точно. У нас настоящего преступника долго не находят, а честного человека скорехонько разыщут.

Подобным разговорам не было конца. За все время моего пребывания в лагерях воры убегали раза три, и всякий раз их ловили в тот же день или день спустя. Находили их обязательно пьяными после первого же грабежа, и было ясно, что убежали они с единственной мыслью: «Хоть день, да мой!»

Савенко прибыл в эту колонну осенью 1937 года. После нашего знакомства он рассказывал:

– Взяли меня в июле, увели прямо из цеха. За что? А я и сам толком не знаю: на заводе перед тем арестовали почти всю инженерно-техническую верхушку-от главного инженера до мастера. Эти люди, в том числе и я, будто бы составляли вредительскую группу, какие-то корешки известной всем «Промпартии». Допрашивали, пытали, уговаривали: «Подпиши, самому легче будет». Я поверил, дурак, подписал и все равно получил десятку ни за что. Всей группе дали по восемь – десять лет, а четверых замучили или расстреляли еще в тюрьме. Я оказался вот тут и вспомнил кузнечное ремесло, которым овладел еще до института.