Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

• Название: Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
• Автор: Митицуна-но хаха
• Издательство: Центр "Петербургское Востоковедение"
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1994
• ISBN: 5-85803-031-9

Настоящее издание представляет собой первый русский перевод одного из старейших памятников старояпонской литературы. «Дневник эфемерной жизни» был создан на заре японской художественной прозы. Он описывает события личной жизни, чувства и размышления знатной японки XI века, известной под именем Митицуна-но хаха (Мать Митицуна). Двадцать один год ее жизни — с 954 по 974 г. — проходит перед глазами читателя. Любовь к мужу и ревность к соперницам, светские развлечения и тоскливое одиночество, подрастающий сын и забота о его будущности — эти и подобные им темы не теряют своей актуальности во все времена. Особенную прелесть повествованию придают описания японской природы и традиционные стихи.

В оформлении книги использованы элементы традиционных японских гравюр.

Перевод с японского, предисловие и комментарии В. Н. Горегляда

---

Двадцать пятого числа мы предприняли шаги, чтобы определить таю на официальную службу. Когда я размышляла, как бы это сделать, прибыл гонец с редким теперь письмом от Канэиэ. В письме говорилось: «Будет помощником главы Правых дворцовых конюшен». По случаю назначения таю стал наносить визиты в разные места, в том числе — и к главе своего ведомства, оказавшемуся его дядей. Когда сын навестил его, тот весьма обрадовался и в ходе разговора стал расспрашивать:

— Что собою представляет барышня, которая обитает в вашем доме? Сколько ей лет?

Вернувшись домой, сын рассказал мне:

— Так и так.

Выслушав его, я не приняла его рассказ близко к сердцу. Поскольку на эту тему думать еще не нужно было, я и перестала.

В это время начались хлопоты по подготовке к лучным состязаниям в павильоне Рэйдзэйин. И ками — глава службы, и его помощник — мой сын — были в одной команде; в дни тренировок они встречались, и всякий раз ками говорил об одном и том же, и сын, передавая мне эти разговоры, все спрашивал «Что бы это все значило?».

А двадцатого числа второй луны я увидела сон…

Мы потихоньку выехали в одно место. Это такое место, о котором говорят: «Это не так уж глубоко в горах». Степь уже выгорела, а сакура отцвела — в другое время эта дорога была интереснее. Очень глубоко в горах птичьи голоса не слышны: даже камышевка не подает ни звука. Только журчит невидимый нам энергичный горный поток.

Мне было очень трудно. Я знаю, что есть люди, которым незнакомы подобные мучения, незнакома та неуемная жажда деятельности, которая одну за другой вызывала во мне горькие думы, пока не наступил заход солнца. Мы зажгли светильники, взяли их в руки и держали каждый по одному, — было нелегко, шел дождь — до тех самых пор, пока мы не увидели, что начало светать. Мы пошли к каморкам закононаставников, совершенно не зная, как поступить, между собой говоря: «Что же делать-то?». Окончательно рассвело, и мои дамы стали спрашивать, нет ли здесь плащей и зонтиков.

Оставшись одна, я стала смотреть вдаль. Передо мной тихо поднимался из долины туман. Мне стало грустно:

Могла бы разве я подумать,
Что буду на прощанье
На горных тропах
Рукавом махать
Небесным облакам?!

Дождь сначала шел сильный, потом стал немного потише, и мы решились отправиться в путь. Приемная дочь, такая трогательная, следовала со мною, и глядя на нее, я чувствовала, что забываю о своих невзгодах.

Наконец мы прибыли домой. На следующий день сын вернулся со стрельбища поздно ночью. Войдя ко мне в спальню, он сказал:

— Отец мне говорит: «Глава твоего ведомства начиная с прошлого года часто заводит разговор о том ребенке, что живет в вашем доме. Она что, стала большой? Производит впечатление на мужчин?». А потом и ками спрашивал: «Господин что-нибудь изволил тебе говорить?» Я отвечал ему: «Так точно». На что он сказал мне: «Послезавтра будет благоприятный день, и я передам с тобою письмо».

«Очень странно, — подумала я, — девочка еще не такая взрослая, чтобы можно было об этом говорить». И с тем уснула.

Когда наступил назначенный день, пришло письмо. Ответ на него требовал очень большой разборчивости. В письме было написано: «Я думал об этом уже несколько месяцев, а когда решился просить о своем деле господина, мне передали так: „Об этом деле господин уже наслышан. Он согласен, чтобы теперь вы поговорили о нем непосредственно с госпожой“. Но я все еще пребывал в сомнениях и нерешительности, опасаясь, чтобы Вы не приняли меня за человека странного и самонадеянного. Кроме того, я считал, что у меня нет подходящего предлога, а на этот раз имеется даже посыльный. Поскольку помощник главы нашего ведомства служит со мною вместе, никто не сочтет странным, если я навещу его дома».

Так или иначе, написано было вполне благопристойно, а под конец значилось: «Как Вы смотрите на то, чтобы позволить услужить Вам в комнате человека, называемого Мусаси?»

Должно быть, он ожидал скорого ответа, но я послала узнать у Канэиэ — как тут быть. Однако же посыльный возвратился, сказав, что не смог передать ему мое письмо: «Случай сейчас неподходящий, у господина религиозное воздержание и еще что-то». Тем временем прошло пять или шесть дней.

Видимо, сильно нервничая, ками вызвал к себе моего сына.

— Есть одно дело, о котором нам следует срочно поговорить.

— Сейчас, сейчас, — сказал мальчик и отправил посыльного назад. Пока же собирался выехать, пошел дождь, и тут посыльный вернулся. В руках он держал письмо на тонкой красной бумаге, прикрепленное к ветке алой сливы. Смысл передавался написанным сверху словом «Исоноками»:

Больше, чем цветы,
Намокшие
От струй весеннего дождя,
Намокли рукава мои
От слез из-за любимой,

«Мой друг, мой друг, пожалуйте ко мне». По какой-то причине слова «мой друг» сверху были замазаны тушью.

— Как тут быть, — растерялся сын, но я напутствовала его словами:

— Вот еще задача! Скажи, что встретил посланца на дороге, да так и поезжай!

Возвратившись домой, он рассказал:

— Ками очень возмущался: «Почему вы не могли прислать мне ответ, пока я ожидал, что вам изволит сказать господин?».

Дня два или три спустя сын, наконец, отдал мое письмо отцу, и тот, по его словам, ответил так:

— Ничего неясного. Здесь говорится, чтобы я определил, что я ныне по этому поводу думаю. Ответ надо дать поскорее. Думаю, что обстановка для того, чтобы он приходил к вам в гости, еще не благоприятна. Людей, которым известно, что у вас в доме есть барышня, в общем нет. Пойдут разные кривотолки.

Я очень рассердилась, услышав этот рассказ: как же, по его мнению, стало известно о барышне, о которой никто не знает?!

Как бы то ни было, в этот же день я дала ками ответ «Поначалу я думала сразу ответить на Ваше неожиданное послание, памятуя о Ваших благодеяниях касательно моего сына. Однако Вы изволили упомянуть „господина“ по делу, которое мне показалось весьма странным, и я запросила его о нем. Господину случилось быть в дальней отлучке, поэтому я весьма долго не отвечала Вам по существу дела». В конце письма я приписала: «Мусаси, которую Вы изволите упоминать, говорит, что в ее комнату „посторонние самовольно“ не входят».

После того от ками было несколько посланий, но ни на одно из них я не отвечала, хотя и чувствовала себя при этом неловко.

Пришла третья луна. Ками через одну из свитских дам передал свою просьбу Канэиэ, и потом переслал мне его ответ. Сверху было написано: «Похоже, что Вы сомневаетесь. Вот подлинные слова, принадлежащие господину». Смотрю, там написано самим Канэиэ: «В эту луну все дни неблагоприятны. Нужно, чтобы она прошла». И добавлено: «Взгляните на календарь. Сейчас ничего не сделаешь». Я очень удивилась и подумала, что здесь вряд ли кто сверялся с календарем, скорее всего, это — изобретение того человека, что писал письмо.

В четвертую луну, числа седьмого или восьмого, около полудня, Канэиэ сказал мне:

— Приезжал глава дворцовых конюшен. Я велел людям из своей свиты сказать, что меня нет дома. Для того, о чем он хочет со мной говорить, еще не время.

Канэиэ стоял перед живой бамбуковой изгородью. Он, как всегда, был красив: одет в шаровары из лощеного шелка, сверху на нем было прямое одеяние, фигуру опоясывал большой меч… И когда он стоял так, а порывы ветра слегка шевелили в его руке привычный красный веер и развевали ленты на головном уборе, он был будто нарисован на картине.

Из глубины моего дома показались служанки, перешептывающиеся:

— Какой красивый мужчина! — Видны были их фигуры с шлейфами[24]. Как раз в это время снаружи налетел порыв ветра, подул на ширму, за нее, и дамы, которые на эту ширму полагались, заспанные, неодетые, переполошились, представляя собой самое жалкое зрелище, которое я буду помнить до смерти.

Все это произошло в тот раз, когда мы ожидали нашего сына, вернувшегося после тренировки в стрельбе из лука поздней ночью. Он встал с постели совершенно заспанный и, выйдя из дверей, сказал, что дома никого нет. Из-за сильного ветра все ставни были опущены, поэтому его слова выглядели вполне правдоподобными.

Решительно поднявшись на решетчатую ограду, ками сказал:

— Сегодня благоприятный день! Принесите мне, пожалуйста, круглую циновку для сидения. Я хотел бы немного побыть здесь… — Потом глубоко вздохнул: — Совершенно напрасно приходил! — И возвратился домой.

Прошло два дня, и я послала сказать ему просто на словах:

— Прошу простить меня за то, что я отсутствовала в тот раз.

После того, как это ему передали, последовало обычное:

— Получилось очень неудачно. Как Вы отнесетесь к еще одному посещению?