Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

К Пушкину, а также и к Гоголю после прочтения отношение Макара критическое. И дело тут не только в эстетическом вку­се. В героях этих писателей Макар узнал себя. А себя узнать не всегда приятно. И вскоре после прочтения «Шинели» Гоголя Ма­кар запил. Причина этого не одна, но и данную не следует сбра­сывать со счета.

И тут возникает непростая проблема. Почему люди, жизнью забитые, сторонятся художественных произведений, правдиво от­ражающих их положение, и скорее готовы принять ратазяевского типа лакировщиков, чем истинных мастеров? Почему подавляемые вслед за подавляющими требуют от художника оптимиз­ма, благополучных концовок?

Я вижу следующее объяснение. Себя, свое место они знают и без литературы. Открытий в этом плане литература им не дает. Открытия — для других, а не для отраженных в произведении. Отраженные видят в реалистических произведениях свой финал. Неотвратимый, в неотвратимость которого не хочется верить. А по­тому при отсутствии реальных путей изменения своего положения они хотят оставить за собою право на иллюзию. Ибо жизнь лишь в ней. Это есть попытка сохранить сны, навеваемые безумцем при недостижении «святой правды». Вот одна из главных причин су­ществования и поддержки «снизу» охраняемой «сверху» ратазяевщины в литературе.

В «Бедных людях» я вижу еще одного писателя — автора ро­мана: Понимание им роли писателя, принципов его творчества прямо противоположно ратазяевским. Он раскрывает бедным людям всю «подноготную» их жизни. От нелюбви к ним отнима­ет иллюзию? Нет. От любви к ним и от понимания, что петь гим­ны сон навевающим не следует, делает это Достоевский. Он ве­рит в поиск пути к правде. Надо искать. Поиск начинается с осоз­нания каждым его истинного места в обществе. Долг художника — начать этот процесс, несмотря на то, что после этого удел его в лучшем случае — дырявые сапоги.

Проблемы искусства Достоевский поднимает и в «Неточке Незвановой». Здесь он говорит о судьбе художника, зависимой и от социальных условий. Высказывается, на первый взгляд, па­радоксальная мысль: «Бедность и нищета образуют художника. Они неразлучны с началом» [2, 152]. Конечно, бедность мешает сосредоточиться. Она порою губительна. Но художник должен отразить жизнь во всей, ее полноте, в том числе и в ее — теневых аспектах. Для этого надо знать. Лучшее знание — через испыта­ния на себе. Через прочувствованное. Лишь испытавший боль способен полнее почувствовать боль другого. Отсюда и как бы гимн нищете.

Но всему есть предел. Художнику нужна и забота о нем об­щества. А главное — понимание. В той же повести тот же герой говорит: «Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтоб его пони­мали, а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с през­рением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжким трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами» [2, 152].

Таким образом, художнику, не менее чем обеспечение мате­риальное, нужно обеспечение духовное, понимание. Но беда ху­дожника, если он сам главное внимание уделяет себе. В этом случае — творческая смерть. Светящий себе — не художник. Долг художника — светить другим. Это и делает Достоевский в досибирский период жизни, обнажая глубокие социальные пробле­мы. Здесь они, эти проблемы, в зародыше. Но они не умрут. Их художник разовьет в последующие периоды жизни.

2. СИБИРСКОЕ

Проблематика второго круга проявляется в двух повестях: «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели».

Примечательно, что непосредственно проблемы социальные отражены здесь не очень рельефно. Они проявляются здесь в ос­новном косвенно, через проблематику третьего округа.

Возможно, это вызвано осторожностью автора, пытавшегося добиться права общения с читателем. Но вряд ли это основная причина. Ибо опосредованный социальный накал этих произве­дений весьма существен, хотя и не сразу виден. Кроме того, надо заметить, что и после получения права печатания Достоев­ский нередко прибегал к такому косвенному отражению социаль­ного. Он создавал определенные характеры, которые самим чи­тателем могли быть спроецированы на любую социальную об­становку.

Но есть и прямой выход художника в социальность. Выделив в качестве главных черт характера Москалевой хищность и не­разборчивость в средствах, автор на последних страницах повести дает ей власть. Не непосредственно, а через свою дочь, ставшую женой генерал-губернатора. Из характера героини ясно, что гу­бернатором будет управлять она. А что она может принести об­ществу — известно из ее действий в городе Мордасове.

Социальное проявляется здесь и в своеобразном искажении в обществе ценностей. Благородный слывет за низкого, и наоборот. Между жителями Мордасова нет чистых, честных отношений. Этот город Достоевский изобразил, как бы теперь сказали, одни­ми черными красками. Это ли не социальное?

Интересна одна деталь. Высшим по социальной лестнице очень, нравится глупость низших. Так, дядюшка-князь очень любит, «ког­да лакей отчасти глуп». И дает объяснение этого явления: «Сановитости в нем оттого как-то больше, торжественность какая-то

в лице у него появляется; одним словом, благовоспитанности больше...» [2, 312 — 313].

Мысль по-своему неотразимо верная. Если стоящий наверху не очень умен (а князь именно таков), то иметь ему в своем под­чинении лучше еще более глупых. На их фоне глупость верхов не так заметна и может сойти за ум, да еще и глубокий. Заме­чание о торжественности глупых тоже верное. Без ума легче не знать своего истинного положения в обществе. И потому низам кажется, что они-то и есть верхи. Особенно если им еще немно­го польстят на словах относительно их места и роли в обществе. Все резонно. Каждый подбирает себе кадры, исходя из своей точ­ки отсчета. Князь таким образом подобрал себе швейцара. Пос­ледний очень глуп, но сановит, «решительно диссертацию сочи­няет, — такой важный вид! — одним словом, настоящий немец­кий философ Кант или, еще вернее, откормленный жирный индюк» [2, 313].

Тут виден и уровень хозяина, для которого Кант и жирный ин­дюк — одно и то же. Что касается швейцара, то он напоминает Федосеича из «Двойника», только еще глупее, а оттого и сано­витее. Глупец опирается на глупца. Глупцы в большей цене, чем умные. Что может быть большим упреком социальности, чем обнажение этих фактов?

Прямого изображения дна или преддна общества в «сибирских повестях почти нет. Но очень четко определена роль денег и ти­тулов в обществе: ведь именно ради денег и княжеского титула вертится карусель вокруг «дядюшки». А такое возможно лишь в извращенным образом устроенном обществе.

Герои «Дядюшкина сна» нередко говорят о каких-то «новых идеях». Что это за идеи — разъясняет князь. Вот он обличает ка­кого-то Лаврентия, должно быть, слугу, и говорит: «...нахватал­ся, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем яви­лось... Одним словом: коммунист, в щолном смысле слова! Я уж и встречаться с ним боюсь!» [2, 312]. Это и есть новые идеи. Слово «коммунист» впервые появляется в произведениях Достоевского. И произносит его такой пошляк, ниже которого быть трудно. Но все это мимоходом, не заостряя внимания.

В «Селе Степанчикове...» социальное проявляется в мотива­ции поступков главного героя, Фомы Опискина (чего в «Дядюш­кином сне» нет). Фома был шутом. Фома желает повелевать. Последнее некоторые герои пытаются объяснить первым. Вот размышления на этот счет: «Однако ж позвольте спросить: уве­рены ли вы, что те, которые уже совершенно смирились и счита­ют себе за честь и за счастье быть вашими шутами, приживаль­щиками и прихлебателями, — уверены ли вы, что они уже совер­шенно отказались от всякого самолюбия? А зависть, а сплетни, а ябедничество, а доносы, а таинственные шипения в задних углах у вас же, где-нибудь под боком, за вашим же столом?.. Кто зна­ет, может быть в некоторых из этих униженных судьбою скиталь­цев, ваших шутов и юродивых, самолюбие не только не проходит от унижения, но даже еще более распаляется именно от этого же самого унижения, от юродства и шутовства, от прихлебательства и вечно вынуждаемой подчиненности и безличности. Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного досто­инства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве, гне­том, бедностью, грязью, оплеванного, может быть, еще в лице родителей будущего скитальца, на его же глазах?» [3, 12].

Очень важные строки. Строки признания роли среды в фор­мировании шутов и тиранов. Дана диалектика шутовства и ти­ранства. Общество, где есть тираны, нуждается в шутах. Шутов­ство приводит к уничтожению личности и к стремлению уничто­женных к тиранству. Тирания порождает шутовство, шутовство — тиранию. Новая тирания вряд ли будет лучше старой. Попран­ное достоинство порождает свой суррогат — амбицию.