ШАНЬ СА - ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ

• Название: ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ
• Автор: ШАНЬ СА
• Издательство: ТЕКСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0852-1

Издательство «Текст» продолжает знакомить читателя с творчеством молодой французской писательницы китайского происхождения Шань Са. В четырёх новеллах о любви и смерти, объединённых образом плакучей ивы, считающейся в Китае символом смерти и возрождения, писательница рисует яркие картины жизни своей родины в разные исторические периоды.

Фантазия писательницы наделяет это дерево женской душой, обречённой, умирая и возрождаясь, вечно скитаться в поисках любви.

Четыре новеллы о человеческих страстях, четыре зарисовки Китая в разные эпохи, четыре восточные миниатюры дивной красоты.

Четыре жизни ивы…

---

К счастью, Небеса милосердны: со временем наваждение рассеялось. Мой брат нашёл новую забаву.

Ему позволили выходить из дома в сопровождении слуг. Они пускали лошадей галопом и летели с горы по извилистой дороге.

Внизу до самого горизонта расстилались пастбища, а замок напоминал орла, обозревающего свои владения с вершины скалы. Всадники мчались навстречу ветру, и земля дрожала под копытами их лошадей. Степь кидалась в лицо моему брату, впечатывалась ему в грудь. Иногда к кавалькаде подъезжали люди в засаленной одежде. Они спрыгивали на землю и низко кланялись брату, называя его молодым господином. Он опасливо косился на странных дикарей.

Однажды управляющий сказал ему, обведя рукой вкруг себя:

— Эти горы, эти земли, эти стада принадлежат вам, молодой господин. А эти люди — ваши крепостные.

Мой брат посмотрел на горы, перевёл взгляд на степь, где ветер пропахал широкую борозду, и кашлянул. Он хотел произнести что-нибудь торжественное, но ничего не придумал. Неожиданно над головами раздался шум крыльев — по небу летел журавль.

— И белый журавль — мой! — весело воскликнул братец и кинулся в погоню.

После смерти бабушки он чувствовал себя сиротой и не мог совладать с застенчивостью, когда его приводили к Матушке. Бабушка всегда ходила в простых тёмно-синих одеяниях, а наша мать любила шёлк и парчу. Её гладкие чёрные волосы были смазаны маслом коричного дерева, собраны в высокий пучок и заколоты булавкой в виде птицы феникса жемчужиной в клюве. Братец смотрел на неё, разинув рот, и никого и ничего не слышал. Матушка вздыхала и удалялась, оставляя потрясённого сына во власти смутной печали. Если она пребывала в добром расположении духа, то сажала мальчика рядом с собой и спрашивала, чем его угостить, какую игрушку подарить, интересовалась успехами в учёбе. Брат заливался краской и замирал, когда она гладила его по голове рукой в тяжёлых перстнях.

Бабушка ни разу не снизошла до разговора со мной, но внуку успела внушить гордость за то, что он мужчина и наследник. Я чувствовала презрение братца, но знала, что он втайне за мной наблюдает. Ему казалась постыдной утренняя церемония, когда нянька и две служанки помогали мне встать с постели, умыться, причесаться и одеться. Когда он к вечеру возвращался после верховой прогулки, весь в поту и пыли, я выходила навстречу, чтобы заговорить с ним, радуясь новой встрече. Но я была для него неженкой, которая прячется от солнца и ветра, и он не удостаивал меня ни словом, но смотрел так свирепо, что я ни разу не решилась подойти к нему ближе чем на пять шагов.

Мне было нетрудно отыграться за унижение. Чунь И робел перед нашей матерью, а я обожала сидеть у неё на коленях, сминая шёлк юбок, играть с её украшениями, вдыхать аромат её духов. Моя живость раздражала брата, он чувствовал себя выставленным на посмешище.

Однажды ночью братца разбудили мои крики. Он сел, отдёрнул полог и вылез из кровати. Спавшая в его комнате нянька куда-то ушла вместе со служанками. Он очень удивился и отправился во двор. Из моей спальни доносились плач и жалобные стоны, за окнами мелькали чьи-то тени.

Он подошёл, послюнявил палец, проткнул рисовую бумагу и приник глазом к дыре. Увиденное ужаснуло его. Я сидела на постели. Служанка в зелёном халате подвернула мою юбку. Горничная Матушки- когда-то она была её кормилицей — сидела на табурете перед кроватью и бинтовала мне ногу, с каждым витком затягивая повязку всё туже. В комнате стояла торжественная тишина, прерываемая моими всхлипываниями. Брат разглядел няньку с ножницами в руках и двух служанок- одна держала тазик с водой, другая — корзину. Их яркие одежды цветными пятнами выделялись на фоне полумрака. Матушка сидела у стены и едва заметно хмурилась, стоило мне издать слишком горькое рыдание.

Закончив бинтовать, служанка принялась зашивать повязку. Иголка посверкивала в темноте. Матушка протянула ей другой бинт, и она взялась за вторую ногу. Пальцы у меня горели, я плакала, пыталась вырваться, но нянька крепко держала меня за руки. Время от времени служанка отирала моё потное зарёванное лицо влажным полотенцем. Брат не пришёл мне на помощь — он остался стоять за окном, дрожа от страха и недоумения. По саду, играя в кронах деревьев, гулял ветер. Большая птица сорвалась с ветки и с хриплым криком улетела к ночному небу. Братец ощутил смутный страх, убежал к себе и спрятался под кроватью.

Я плохо спала в ту ночь. Плакать не было сил, и я только жалобно поскуливала от боли. В довершение всего, ноги начали страшно чесаться. На следующее утро меня силой подняли с постели и заставили ходить. В саду было непривычно тихо. Мне сказали, что у братца жар.

Он проболел целых десять дней.

В шесть лет мы с братом проявляли каждый свой, особый нрав. Чунь И был грубым и резким, я же знала меру капризам, умела быть послушной и учтивой. Брат любил властвовать, я — нравиться. Природа ещё не закончила лепить лицо Чунь И. Ветер, туман, плотные облака парили между небом и землёй. У него был слишком крупный нос, слишком пухлые щёки и слишком тяжёлые веки над слишком узкими щёлочками глаз, поэтому он совершенно не походил на родителя. Я же унаследовала надменную красоту предков. Даже наш суровый, склонный к меланхолии отец не мог скрыть волнения, когда смотрел на меня, печалясь лишь о том, что я — не сын, не наследник.

Когда-то наш дом был убежищем, крепостью, домом изгнанников. На протяжении столетий мои предки тосковали о былой — роскошной и изысканной — жизни, но со временем суровая величественная природа горного края изменила их взгляды. Новости из столицы приходили нечасто, о славном прошлом напоминали лишь портреты предков да передававшиеся из уст в уста предания, так что дом стал прибежищем противоречий.

Летом солнце выжигало красную штукатурку толстых стен нашего жилища, зимой их обдувал холодный ветер. На обнажившейся чёрной каменной кладке росли лишайники. Рамы украшенных бронзовыми заклёпками дверей расшатало ненастье. Полы были выложены грубыми плитами серо-охряного цвета. Нашим деревьям недоставало нежности: ветви сосен, кипарисов, лиственниц стали узловатыми от ветра, молнии раскалывали стволы, промокшая под дождём хвоя напоминала острые стальные иглы. Один наш предок как-то посадил две плакучие ивы. Полвека спустя в стволах образовались пустоты, ветви уныло поникли, и только ветер заставлял их оживать в бешеной пляске.

На диких рододендронах расцветали мелкие незатейливые цветки. Бледные розы карабкались вверх по стенам, источая едва уловимый аромат, поэтому наша семья отдавала предпочтение пионам: даже в горной стране они не утрачивали ни грана благородной величавости и блеска. Мои предки выводили новые сорта и называли их в честь императриц династии Мин. Бутоны отстраненно взирали на людей, а потом вдруг распускались, раня сердце своей немыслимой красотой.

Шиферные крыши венчали разноцветные павильоны. Резные рамы окон и круглые двери радовали глаз. По саду змеились длинные крытые галереи, соединявшие между собой покои членов семьи, где мы прятались от солнца, дождя и снега. Двести комнат составляли целый лабиринт, их разделяли дверь, полог, резная перегородка, мраморная плита или лакированная, инкрустированная перламутром ширма.

Мой брат обожал бродить по сумрачному жилищу. Трещина в стене, юркая ящерка, паутина — уродство удивляло его, приводило в состояние мечтательной задумчивости. Пустующие комнаты и глухие, тёмные, пыльные углы будоражили любопытство и воображение.

Небо в нашем краю было бирюзовым, а солнце — коралловым, но хорошая погода в горах часто сменяется ненастьем. Мой брат боялся дрожи земли и раскатов грома, но ему нравились те краткие мгновения перед грозой, когда небо становится синевато-серым, а в долине клубятся завитки тумана. По горе растекался зеленоватый свет, освещая крыши и прогоняя из сада тени. Смутная тревога кидалась с верхушек деревьев на плечи служанок в шёлковых платьях, понуждала букашек искать убежища в бутонах.

Братец ненавидел праздники, когда дом стряхивал с себя угрюмую задумчивость. Приготовления длились по многу дней: слуги убирали комнаты, расставляли в гостиных столы, развешивали фонарики. Девушки напевали, мелькали разноцветные юбки, смех жемчужинами раскатывался по дому, звучал в саду. Золото, серебро, драгоценные камни и ткани сверкали и переливались, безделушки, картины и каллиграфические списки восхищали глаз. Мой брат, одетый по случаю праздника в новый костюмчик, слонялся по дому, заглядывал на кухню, где чистили овощи, резали кур, свежевали кроликов, ощипывали фазанов. Иногда ему удавалось поглядеть, как забивают свинью. Он бледнел от вида пенящейся крови, и потрошившие птицу повара подшучивали над ним. Братца била дрожь, он и хотел бы отвернуться, но не мог. Когда съезжались гости — пузатые, безвкусно одетые, обвешанные драгоценностями местные сановники, — отец выводил к ним сына. Взрослые наперебой расспрашивали его об учёбе, говорили об истории, поэзии, путешествиях и происшествиях. Брат чувствовал себя совершенно чужим этим людям и возвращался мыслями к окровавленным кроличьим шкуркам, выпученным глазам и розовой, в мгновение ока ставшей багрово-красной плоти.