Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2

• Название: «...Расстрелять!» – 2
• Автор: Александр Покровский
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-87135-202-1

Книга Александра Покровского «…Расстрелять!» имела огромный читательский успех. Все крупные периодические издания от «Московских новостей» до «Нового мира» откликнулись на нее приветственными рецензиями. По мнению ведущих критиков, Александр Покровский – один из самых одаренных российских прозаиков.

Новые тенденции прозы А.Покровского вполне выразились в бурлескном повествовании «Фонтанная часть».

---

Бес

Иду я в субботу в 21 час по офицерскому коридору и вдруг слышу: звуки гармошки понеслись из каюты помощника, и вопли дикие вслед раздались. Подхожу – двери настежь.

Наш помощник – кличка Бес – сидит прямо на столе, кривой в корягу, в растерзанном кителе и без ботинок, в одних носках, па правом – дырища со стакан, сидит и шарит на гармошке, а мимо – матросы щляются.

– Бес! – говорю я ему. – Драть тебя некому! Ты чего, собака, творишь?

Бесу тридцать восемь лет, он пьянь невозможная и к тому же старший лейтенант. Его воспитывали-воспитывали и заколебались воспитывать. Комбриг в его сторону смотреть спокойно не может: его тошнит.

Бес перестает надрывать инструмент, показывает мне дырищу на носке и говорит:

– В о т  э т о – правда  ж и з н и… А драть меня – дральник тупить… Запомните… уволить меня в запас н е  в о з м о ж н о… Невозможно…

– Ну, Бес, – сказал я улыбаясь, потому что без улыбки на пего смотреть никак нельзя, – отольются вам слезы нашей боеготовности, отольются… у ч т и т е, вы доиграетесь.

После этого мы выпили с ним шила*, помочились в бутылки и выбросили их в иллюминатор.

Наутро я его не достучался: Бес – в штопоре, его теперь трое суток в живых не будет.

Пи-ить!

Автономка подползла к завершающему этапу.

На этом этапе раздражает все, даже собственный палец в собственном родном носу: все кажется, не так скоблит; и в этот момент, если на вас плюнуть сверху, вы не будете радостно, серебристо смеяться, нет, не будете…

Врач Сашенька, которого за долгую холостяцкую жизнь звали на экипаже не иначе как «старый козел», заполз в умывальник.

Во рту он держал ручку зубной щетки: Сашеньке хотелось почисть зубки.

Сашенька был чуть проснувшийся; последний волос на его босой голове стоял одиноким пером.

Шило – по нашему «спирт» (морск.).

В таком состоянии воин не готов к бою: в глазах – песок, во рту – конюшня, в душе – осадок и «зачем меня мать родила?». Жить воин в такие минуты не хочет. Попроси у него жизнь – и он ее тут же отдаст.

– Оооо-х! – проскрипел Сашенька, сморкнувшись мимо зеркала и уложив перо внутренним займом. – Г д е  м о я  а м б р а з у р а…

Хотелось пить. За ужином он перебрал чеснока, перебрал. В автономке у всех бывает чесночный голод. Все нажираются, а потом хотят пить.

«Чеснок – это маленькое испытание для большой любви», – некстати вспомнил Сашенька изречение кают-компании, потом он вытащил изо рта ручку зубной щетки, плюнул в раковину плевральной тканью и открыл кран.

Зашипело, но вода не пошла.

– Ну что за половые игры? – застонал Сашенька и рявкнул: – Вахта!

Вахты, как всегда, под руками не оказалось.

– Проклятые трюмные. Вахтааа!!!

Что делает военнослужащий, если вода не идет, а ему хочется пить? Военнослужащий сосет!!! Так, как сосет военнослужащий, никто не сосет.

Сашенька набрал полный рот меди и скользко зачавкал: воды получилось немного.

– Ну, суки, – сказал Сашенька с полным ртом меди, имея в виду трюмный дивизион, когда сосать стало нечего, – ну, суки, придете за таблетками, я вам намажу…

Это подействовало: кран дернулся и. ударив струей в раковину, предательски залил середину штанов,

Черт с ними. Сашенька бросился напиваться. Вскоре, экономя воду и нервы, он закрыл кран и приступил к зубам.

Хорошо, что нельзя наблюдать из раковины, как чистятся флотские зубы. Зрелище неаппетитное; шлепающий рот удлиняется белой пеной, все это висит… В общем, ничего хорошего.

Монотонность движения зубной щетки по зубам убаюкивает, расслабляет и настраивает на лирический лад. Сашенька мурлыкал орангутангом, когда ЦГВ – цистерна грязной воды – решила осушиться. Бывают же такие совпадения: полный гидрозатвор сточных вод, с серыми нитями всякой дряни, вылетел ровно на двадцать сантиметров вверх и, полностью попав в захлопнувшийся за ним рот, полностью вышел через ноздри.

Чеснок показался ландышами. Сашенька вышел из умывальника, опустив забрало. Первого же, так ничего впоследствии и не понявшего трюмного он замотал за грудки.

– Ну, ссу-киии, – шипел он гадюкой, – придите за таблетками. Я вам намажу. Я вам сделаю…

И все? Нет, конечно. Центральный все это тут же узнал и зарыдал, валяясь вперемешку.

– Оооо, – рыдал центральный, – полное йеб-лоооо……

Как я добывал самолеты

Я их добывал летом в Мурманске. Летом из Мурманска улететь было невозможно. За полгода в нашем поселке составлялись какие-то списки, люди ходили на переклички, отмечались. А я не ходил. Я сразу ехал в аэропорт, где в тот момент стояло, сидело, шлялось, лежало на стульях трое суток подряд двести человек с детьми и кошелками. И все они хотели улететь. Куда угодно. Хоть в Ташкент, хоть в Караганду. И я хотел. Я записался двести первым и при этом спросил, не пробовал ли кто-нибудь выбить дополнительные рейсы, на что все рядом гнусно захихикали и предложили мне этим заняться. А я сказал, что могу заняться немедленно, если они мне пообещают, что в случае удачи я улечу первым, И они пообещали, а я направился к начальнику смены, прихватив с собой несколько болельщиков.

Начальник смены был похож на высохшую выдру, которая мечтает о воде в грязной клетке.

И я к нему обратился. Я спросил, почему у них такое напряжение с рейсами. Почему заранее не планируется сезонное перемещение людей, почему из года в год не прогнозируется ситуация.

– Жалуйтесь куда угодно, – сказал он мне выцветшим голосом.

– Ага! – сказал я и для начала записал в его жалобной книге все, что я думаю об «Аэрофлоте», аэропорте, об их буфете и о нем лично. Потом я передал этот напряженный документ своим зрителям, и они в нем тоже вдоволь напачкали.

После этого я позвонил в ЦК. Наш народ в начале 80-х был невероятно труслив. Он готов был спать на полу, но только чтоб не звонить в ЦК. А я позвонил. В зале ожидания была почта и переговорный пункт. Я зашел, открыл дверь телефонной кабины, чтобы всем было слышно, набрал код Москвы, потом справочную, и девушка мне рассказала, как позвонить в ЦК.

ЦК, казалось, только сидел и ждал, когда я им позвоню, и голос у них был такой бархатный, что дальше некуда. И я им поведал, что нахожусь в Мурманске, в аэропорту, и что вместе со мной здесь двести человек, которые тоже хотят улететь и потому просят дополнительных рейсов.

А они нам заметили, что они этим не занимаются.

А я им заметил, что они теперь только этим и будут заниматься, потому что я сейчас пошлю телеграмму Брежневу, Леониду нашему Ильичу, и в партийный контроль – Арвиду Яновичу Пельше.

А вокруг меня слушают с завороженными лицами, и одуревшая девушка-телефонист нас, конечно же, заложит сейчас по всем статьям,

А я неторопливо беру бланк телеграммы и медленно пишу: «Москва, Кремль, Це-Ка, Брежневу и тыры-пыры», а копию направляю министру гражданской авиации, чтоб он знал, куда на него настучали, подписываю и пускаю телеграмму по кругу, чтоб все ее тоже подмахнули и не забыли данные паспорта и адреса.

Вы знаете, наши люди только и мечтают, чтоб кто-нибудь пришел, вдохновил и возглавил безобразие, а они уже, вдохновленные, все тут вокруг разнесут по кочкам.

Через десять минут у меня была телеграмма толщиной с батон, и напоминала она египетский папирус, потому что пришлось подклеить два десятка, бланков, чтоб поместились все желающие,

Когда я читал ее, честное слово, было очень трогательно, Люди писали свои адреса, телефоны, немножко от себя и о себе. Они собрали по рублю, потому что телеграмма получилась колоссальной, а когда телефонистка спросила: «Передавать все?», – я сказал: «А как же!» – и она передала, а рублей у меня было столько, что я мог в Чикаго улететь.

Потом я позвонил в ЦК и проверил, дошла ли телеграмма. Оказывается, дошла. Что тут началось! Девушка-телефонист-почтальон все время бегает, на месте не сидит, приехал начальник аэропорта, все возбуждены и взбудоражены, работа кипит.

Вы знаете, вся эта катавасия занимала у меня обычно часа полтора. За это время успеваешь вдоволь налюбоваться на судороги организованного труда.

Скоро прилетело два самолета.

– Командир! – кричали мне. – Как договорились, ты заходишь первым!

– Нет! – говорил я. – Первыми заходят женщины и дети, потом увечные, больные, косые, горбатые, а потом уже командир.

И мы улетели в Ленинград, оставив на земле Мурманск, аэропорт и его дохлые елки.

Непрошибаемость

Непрошибаемость создается так.

Слушая, никогда не спешите с ответом, внимательно изучите лицо собеседника, начните со лба, плавно сползите на нос, потом – щеки, губы, подбородок. Подумайте о том, как он все-таки стар, суетлив, несвеж, излишне возбужден, излишне жалок, мелок. Воон морщинка у него побежала, вот еще одна. Ваше лицо примет выражение участия, живейшего интереса. Вот теперь самое время ему отказать.

Шишка

Север-лето-сопки-залив-утренняя-свежесть. И не просто свежесть, а четыре утра, солнце светит где-то сбоку, розовые блики, вода.