Козьма Прутков - Сочинения Козьмы Пруткова

• Название: Сочинения Козьмы Пруткова
• Автор: Козьма Прутков
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1976

В настоящую книгу входят все известные произведения Козьмы Пруткова — сатирика и юмориста 19 века, придуманного братьями Жемчужниковыми и А. К. Толстым. Также включены некоторые литературоведческие материалы, имеющие отношение к теме.

---

Желания поэта

Хотел бы я тюльпаном быть,

Парить орлом по поднебесью»

Из тучи ливнем воду лить

Иль волком выть по перелесью.

Хотел бы сделаться сосною,

 Былинкой в воздухе летать,

 Иль солнцем землю греть весною,

 Иль в роще иволгой свистать.

Хотел бы я звездой теплиться,

Взирать с небес на дольний мир,

В потемках по небу скатиться,

 Блистать, как яхонт иль сапфир.

Гнездо, как пташка, вить высоко,

В саду резвиться стрекозой,

Кричать совою одиноко,

 Греметь в ушах ночной грозой...

Как сладко было б на свободе

Свой образ часто так менять

И, век скитаясь по природе,

То утешать, то устрашать!

Память прошлого

Как будто из Гейне

Помню я тебя ребенком,

 Скоро будет сорок лет;

 Твой передничек измятый,

Твой затянутый корсет.

Было в нем тебе неловко;

 Ты сказала мне тайком:

«Распусти корсет мне сзади;

Не могу я бегать в нем».

Весь исполненный волненья,

 Я корсет твой развязал...

Ты со смехом убежала,

Я ж задумчиво стоял.

Разница вкусов

Басня [1]

Казалось бы, ну как не знать

Иль не слыхать

Старинного присловья,

Что спор о вкусах — пустословье?

Однако ж раз, в какой-то праздник,

Случилось так, что с дедом за столом,

В собрании гостей большом,

О вкусах начал спор его же внук, проказник.

 Старик, разгорячась, сказал среди обеда:

«Щенок! тебе ль порочить деда?

Ты молод: все тебе и редька и свинина;

Глотаешь в день десяток дынь;

 Тебе и горький хрен — малина,

А мне и бланманже — полынь!»

Читатель! в мире так устроено издавна:

Мы разнимся в судьбе,

Во вкусах и подавно;

Я это басней пояснил тебе.

С ума ты сходишь от Берлина:

Мне ж больше нравится Медынь.

Тебе, дружок, и горький хрен — малина,

А мне и бланманже — полынь.

[1] В первом издании (см. журнал «Современник», 1853 г.) эта басня была озаглавлена: «Урок внучатам»,— в ознаменование действительного происшествия в семье Козьмы Пруткова.

Письмо из Коринфа

Древнее греческое

Посвящено г. Щербине

Я недавно приехал в Коринф.

Вот ступени, а вот колоннада.

Я люблю здешних мраморных нимф

И истмийского шум водопада.

Целый день я на солнце сижу.

Трусь елеем вокруг поясницы.

Между камней паросских слежу

 За извивом слепой медяницы.

Померанцы растут предо мной,

И на них в упоенье гляжу я.

 Дорог мне вожделенный покой.

«Красота! красота!» — все твержу я.

А на землю лишь спустится ночь,

 Мы с рабыней совсем обомлеем...

Всех рабов высылаю я прочь

И опять натираюсь елеем.

Романс

На мягкой кровати

 Лежу я один.

 В соседней палате

 Кричит армянин.

Кричит он и стонет,

 Красотку обняв,

 И голову клонит;

Вдруг слышно: пиф-паф!..

Упала девчина

 И тонет в крови...

Донской казачина

Клянется в любви...

А в небе лазурном

Трепещет луна;

И с шнуром мишурным

Лишь шапка видна.

В соседней палате

 Замолк армянин.

На узкой кровати

Лежу я один.

Древний пластический грек

Люблю тебя, дева, когда золотистый

И солнцем облитый ты держишь лимон,

 И юноши зрю подбородок пушистый

Меж листьев аканфа и белых колонн.

Красивой хламиды тяжелые складки

Упали одна за другой...

 Так в улье шумящем вкруг раненой матки

Снует озабоченный рой.

Помещик и садовник

Басня

Помещику однажды в воскресенье

Поднес презент его сосед.

То было некое растенье,

Какого, кажется, в Европе даже нет.

 Помещик посадил его в оранжерею;

Но как он сам не занимался его

(Он делом занят был другим:

Вязал набрюшники родным),

То раз садовника к себе он призывает

И говорит ему: «Ефим!

 Блюди особенно ты за растеньем сим;

Пусть хорошенько прозябает».

Зима настала между тем.

Помещик о своем растенье вспоминает

И так Ефима вопрошает:

 «Что? хорошо ль растенье прозябает?»

«Изрядно,— тот в ответ,— прозябло уж совсем!»

Пусть всяк садовника такого нанимает,

Который понимает,

 Что значит слово «прозябает».

Безвыходное положение

г. Аполлону Григорьеву, по поводу статей его в «Москвитянине»

1850-х годов [1]

Толпой огромною стеснилися в мой ум

Разнообразные, удачные сюжеты,

С завязкой сложною, с анализом души

И с патетичною, загадочной развязкой.

Я думал в «мировой поэме» их развить,

В большом, посредственном иль в маленьком

масштабе.

 И уж составил план. И к миросозерцанью

 Высокому свой ум стараясь приучить,

Без задней мысли, я к простому пониманью

 Обыденных основ стремился всей душой.

Но, верный новому в словесности ученью,

Другим последуя, я навсегда отверг:

И личности протест, и разочарованье,

Теперь дешевое, и модный наш дендизм,

И без основ борьбу, страданья без исхода,

И антипатии болезненной причуды!

А чтоб не впасть в абсурд, изгнал

экстравагантность.

 Очистив главную творения идею

 От ей несвойственных и пошлых положений,

 Уж разменявшихся на мелочь в наше время,

Я отстранил и фальшь и даже форсировку

И долго изучал без устали, с упорством

Свое, в изгибах разных, внутреннее «Я».

Затем, в канву избравши фабулу простую,

Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкой

Явлений жизненных действительности грустной

Наносный не внести в поэму элемент.

И технике пустой не слишком предаваясь,

Я тщился разъяснить творения процесс

И «слово новое» сказать в своем созданье!..

С задатком опытной практичности житейской,

С запасом творческих и правильных начал,

 С избытком сил души и выстраданных чувств,

 На данные свои взирая объективно,

 Задумал типы я и идеал создал;

Изгнал все частное и индивидуальность;

И очертил свой путь, и лица обобщил;

И прямо, кажется, к предмету я отнесся;

 И, поэтичнее его развить хотев,

 Характеры свои зараней обусловил;

 Но разложенья вдруг нечаянный момент

 Настиг мой славный план, и я вотще стараюсь

Хоть точку в сей беде исходную найти!

[1] В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в безуспешности приложения теории литературного творчества, настойчиво проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в «Москвитянине».