Борис Казанов - Роман о себе

• Название: Роман о себе
• Автор: Борис Казанов
• Жанр: Природа и животные

От издателя. "Роман о себе" - произведение большого мастера прозы. Оставляю читателям его содержание, скажу лишь о стиле, особой языковой материи, передающей обостренное, нервное состояние героя, фатально разлученного со своей Герцогиней (такое имя имеет Муза в романе) и водящего пером как бы не по листу бумаги, а прямо по живой натуре

---

Вот книга рассказов «Могила командора». Загубленная книга…

Снимаю два тома своих дневников с полки, где эти тома стояли вместе с атласными, в красных кожаных переплетах лоциями Курильских и Командорских островов… Яркая книга могла родиться из этих вот записей на полях толстых судовых журналов в твердых обложках, с не выцветшей изнутри зеленью страниц, по которым в ритме качки плясала моя рука!… Вел дневники ежедневно, возвращаясь на шхуну со скал Ловушки, с Черных Братьев или острова Среднего, - при свете тусклой лампочки на переборке, когда все спали в каюте… Сколько исписано, сколько недоспано часов! А каждая минута недосыпания завтра уже, утром, когда снова подойдем к островам, отдастся при высадке - в ногах, в пульсации крови и мышц… Затрачены такие усилия - и для чего? Как смотреть на то, что не сбылось? Как пережить вновь? Просто перелистать не спеша?… Или это жизнь, что я сейчас веду? Ни с чем не сочетающаяся, она тянется просто так: стол, хождения, полное отсутствие событий, скука, что на себя нагоняю, - как это преодолеть?

На этот раз я отправляюсь в далекое, но не столь уж опасное плавание, где возникло много замыслов, - на Командорские острова. После декоративных по виду, но жестоких, гибельных для нас Курил: фантастическая ловушка из мясистых смертоносных водорослей, в которую попался Белкин на острове Птичьем; потеря научной группы на Скалах Ловушки, - и все это до сих пор не отозвалось во мне никаким звуком, кроме беглой фиксации еще в двух журналах-дневниках, оставшихся на полке, - мы явились на тихие Командоры. Острова, кстати, еще более опасные, чем Курилы, но нам повезло, что ли? Море спокойное, мы удачно, бестрепетно высаживались на скалы; ступали на точно такие же камни, что еще недавно, на Курилах, стали для иных последними прикосновениями жизни.

По сути, мы провели сезон отдыха, занимаясь мечением котиковых щенков на лежбищах, кольцеванием птиц, изучая движение птичьих караванов, в особенности полеты одиноких трансконтинентальных альбатросов. Разлет этих птиц с гнездовий Южной Георгии и острова Кергелен начался за месяца два или три, как мы появились на Командорах. Одолевая громадные расстояния, альбатросы никогда не садились на скалы, хотя в тех местах, где большие глубины подходят к берегам, некоторые из них, как черноногий альбатрос или гигантский буревестник, залетали даже в заброшенные бухты. Одно величавое планирование, сохранявшееся при полном безветрии, что позволяло изумительное совершенство крыльев, использовавших воздух не как простую опору, а как среду обитания. В задуманном рассказе: «Полет альбатроса» - я готовился графически прочертить такой полет, сведя к голой модели, и тем самым освободить себя от пут условности или гипноза поэтического образа, вроде того, что навеян Шарлем Бодлером. Модель объясняла реальный полет свободной птицы, находящейся в беспрерывном поиске. Сочиняя рассказ, я мог заодно придти к отгадке: как самому лететь или плыть?

К «Полету альбатроса» должен был примыкать рассказ об ослепленной птице, - «Схема Курода». В нем поместился реальный факт: мы поймали на пустом птичьем базаре пестролицего буревестника. Он был без глаз, со свежими ранами. Птицы ослепили его, улетев. Нас интересовал птичий караван. Как его найти? Поиск по схеме японского ученого Курода с учетом «розы ветров» построен на том, что птицы используют ветер для перелетов. После шторма мы находили в океане много мертвых птиц. Альбатросы, фрегаты, буревестники могут лететь и в сильном ветре, и даже против ветра - вдоль волн или под углом к ним. Пустой птичий базар - предвестник стихийного бедствия. На этот раз случилось нечто иное, не относящееся к «схеме Курода». Произошло землетрясение, возникла волна цунами. Получив предупреждение, мы вышли из узкого шельфа островов и переждали волну в океане. Там она не очень опасна, хотя и жутковато смотреть, как эта волна, мерцая, как грозовая туча, словно спускается с неба. Я почувствовал разгадку ослепления птичьего вожака не в случайной драке, а именно в волне цунами, в стрессовом состоянии природы, перестроившем инстинкт птичьего каравана. Ведь я уже убедился, как непросто стать лидером у птиц. Помню, как нелетающий птенец вдруг вылез из гнезда, пошел на котиковое лежбище и начал расхаживать там. Звери отпугивали его, сколько раз птенец мог погибнуть, бродя между разъяренными секачами, схватывавшимися в битвах, давивших телами собственных щенков. Тем не менее птенец благополучно прошел через все лежбище и вернулся в гнездо. Но если б чайка заметила в поведении птенца что-то подозрительное - продрог, озяб, намок, - сразу бы растерзала.

В рассказе «Мечение сивучей на острове Медном» я пытался найти разгадку гибельного сна котиков и сивучей, не создавших своего гарема. Опасно уснуть на высоком месте, куда не долетает прибой. Зверя кормит море, сон приносит гибель. Отощавшего, спящего зверя невозможно разбудить палкой. Этот сон странно связывается с тишиной Командор, в которой гаснут все звуки. Чуть от лежбища отошли - и весь этот мир, в котором побывал, пропал, как не было. Снова радуги, закаты, а ночью пролеты птиц и метеоритов, озаряющих небо яркими вспышками.

Тишина Командор, вовсе не тихих, таила в себе какую-то загадку.

Мыс Арий Камень с пологими склонами, масса ягод, просыпанных среди мха; мягкий, как надутый воздухом, мох. Неуклюже пробежит песец с куропаткой в зубах или взлетит из-под ног белая сова, тотчас растворясь в белесости, в беззвучии пространства. Даже водопад не слышен с нескольких шагов. Мне показалось, что я все же постиг тишину Командор, - это акустическое свойство. Тишина возникала не постепенно, а обрушивалась сразу за сулоями, особыми течениями, возникавшими из-за конфигурации берегов. На рубеже бури и покоя запрятаны ключи подходов и отходов на Командорах, что при незнании оборачивалось чудовищными ловушками. В одну из них угодил Витус Беринг, великий мореплаватель. Мучимый цингой, загнивающий, с ушами, изгрызенными песцами, он все пытался отгадать: как выбраться из тихого места, куда он попал, как спастись?

В несуществующем рассказе «Могила командора» такую задачу без затруднения решает наш капитан, выписав несколько цифр из таблицы лунных приливов и взяв дополнительно пеленг со спутника.

Был он хозяйственной хватки мужик, Кузьмин, пил водку, настоянную на «золотом корне». Выпивал два литра и говорил: «Ну и что такого, в этом корне? Только голова от него болит». Больше всего боялся жены, считался с ней, - вот кто любил жену, так любил! Когда у одного матроса обнаружили сифилис, Кузьмин специально пошел провериться, хотя капитанам не обязательно. Напугал молоденькую докторшу, но ушел спокойный: «Если такую напугал, то и с женой справлюсь». Но еще больше жены капитан Кузьмин обожал дочь. Хотя и ругал ее последними словами, - из-за воображаемого страха за нее. Отчего-то он боялся, что дочь не выйдет замуж, родит в девках, - осрамит его и жену. Кузьмин совершил для себя великий подвиг: выдал замуж дочь - и умер. Я прицепился к нему в рассказе и вроде как поставил в вину, что он обидел командора Беринга. Запасшись грибами, ободрав кусты невиданно сочной рябины, пожалев, что не может «привести на веревочке» домой остров Беринга, торопясь приступить к варениям и солениям на судне, Кузьмин говорит, облегчаясь, морякам, толпящимся вокруг могилы командора: «Насмотрелись, чего смотреть-то? Забрался сюда, а выбраться можно было - как два пальца обосцать!…»

Меня интересовали вот такие простенькие эффекты, которые при трении с чем-то величавым - пусть то Витус Беринг или тишина Командор - создавали электрическую дугу.

В основу рассказа «За водой» положен случай: внезапно кончились запасы пресной воды. Нет ничего правдоподобнее и в то же время не укладывающегося в голове: негде напиться в океане! Период штормов, к водопадам не подойти; мы остались без кружки питьевой воды. После долгих блужданий, розысков, испытав неимоверную жажду, с грехом пополам залились в бухте Консервная, не так уж и далеко от Владивостока, то есть почти вернулись из плавания, чтобы опять уйти. Боцман Бережной, недоверчивый, все время находившийся в подозрении, что мы неспроста опростоволосились, посылает меня в трюм проверить вентиль: нет ли какой утечки? Там я застигаю врасплох моториста Лалу, который умел мастерски вырезывать чертей из мореного дерева. Лала выпускает драгоценную воду в сток. Сидит на карачках и смотрит завороженно, как вода выливается… Пожилой моряк, он что, в своем уме? И это после того, как трое суток лежали пластом! Вон как у поварихи высохли губы… Ходила, молила: «Слюны дай!» Лала ответил - выписываю его слова из судового журнала: «Приснилось: заходит сосед, бухгалтер. Жена денег моих еще не получила, а он предлагает: «Хочешь, я одолжу? - и смотрит так, как не на мою жену…» Ничего себе объяснил! Из-за этого, что ли, воду выливал, что его жену хочет соблазнить бухгалтер? Притом, приснившийся во сне? Боцман Бережной, уже стоявший рядом и слышавший бредни Лалы, сказал ему возмущенно: «Хватит п…ду в лапти обувать! У тебя и жены никогда не было… - и объяснил мне: - Привык без воды жить. Вот и выливает». Что-то я в этом Лале увидел, хотел описать, нечто такое пригрезилось в нем, достойное рассказа.