Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты

• Название: Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: Сталкер
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 966-696-938-6

В эту книгу, подготовленную многолетним исследователем творчества братьев Стругацких Светланой Бондаренко, вошло множество НЕИЗВЕСТНЫХ текстов этих мэтров фантастики — черновики и ранние варианты известных произведений, сценарии и рассказы.

ВСЕ тексты публикуются ВПЕРВЫЕ.

Книга дополнена рисунками А. и Б. Стругацких на полях рукописей и снабжена подробными комментариями.

---

Общее обращение «господа» заменило советские обращения «товарищи» или «граждане». Переца называют в окончательном варианте: пан, мосье, мингер (в одном издании — мингерц), сударь, герр, господин; в первом варианте — товарищ Перец, иногда — гражданин.

Небольшой отрывок, отсутствующий в окончательном тексте, присутствовал в первой главе, когда Перец завтракает в столовой:

Проходя мимо Переца, многие хлопали его по плечу, ерошили ему волосы, пожимали локоть. «Здравствуй, Перчик», — говорили ему. «Здорово, товарищ Перец». «Привет, старик». «Что же ты не приходишь играть? — говорили ему. — Вчера мы тебя ждали все утро, сегодня ждали, что же ты?» «Перец, говорят, ты уезжаешь? Брось, не уезжай!»

Комендант выгоняет Переца из гостиницы, потому что у него истекла не виза, а командировка, и шепчет дежурному не «Понял? Ты отвечаешь…», а «Понятно, чем пахнет?»

В качестве наказания могут отослать на биостанцию, но не микробов ловить, а землю копать. Хулиганские действия в советском варианте назывались аморальным поведением. Нарушителя помещают не в карцер, а в милицию. «Можно, например, и по этой… по заднице», — предлагает Тузик совершить в качестве аморального поступка. В советском варианте: «…леща дать».

Обращение Переца к двухтомнику («Вот ты, как тебя… Да-да, ты, двухтомник! Сколько человек тебя прочитало? А сколько поняло?..») было более конкретным: «…как тебя… Хемингуэй!»

В рассуждениях Переца о прогрессе в советском варианте было: не «эти знаменитые „зато“», а «наши знаменитые „зато“»; не специалист, а токарь; не проповедник, а лектор; не администратор, а хозяйственник; не растлители, а развратники.

В библиотеке Коля (Тузик) и Алевтина закусывают черным хлебом (позже — штруцелем), помидорами и огурцами (позже — очищенными апельсинами), а пьют из эмалированной кружки (пластмассового стаканчика для карандашей) водку (спиртное). Кстати, о штруцеле. Так именовалась закуска в первых изданиях и издании «Миров». В издании СС «Текста» был шницель, а в изданиях 89–92 годов — штрицель. Это же разночтение повторяется с черствым батоном, который ели завгар (менеджер) и Перец.

Перец думает, что шофер будет брать каких угодно попутчиков (в советском варианте — левых пассажиров) и будет сворачивать, чтобы завезти кому-то молотилку из ремонта (в советском варианте — три мешка картошки).

Изменился и рассказ о Тузиковых похождениях. Богатая вдова, которая «хотела бедного Тузика взять за себя и заставить торговать наркотиками и стыдными медицинскими препаратами», в советском варианте — «торговать клубникой собственного огорода». В машине у Тузика покачивался, растопырясь, Микки Маус, у Коли — Буратино. А колесо, которое снимали и которое потом катилось, в советском варианте было тяжелое двускатное заднее, в первых изданиях — тяжелое заднее, в изданиях с 89 года — тяжелое. С «Миров» описание колеса возвратилось ко второму варианту.

Из разговоров сотрудников после телефонной речи директора в окончательном варианте: «Я смотрел в каталоге Ивера: сто пятьдесят тысяч франков, и это — в пятьдесят шестом году»; в советском варианте: «Я смотрел в каталоге Шампиньона: сто пятьдесят тысяч франков. И это — в тридцать третьем году».

Методы понимания директорской речи по Киму: «Есть метод Стивенсон-заде»; в советском варианте — «метод Эджуорта».

Секретарша во второй приемной читает книгу. В окончательном варианте ее название — «Сублимация гениальности», в советском — «Павлов и Фрейд».

Так как Перец не заполнял анкету, предлагают «проверить сотрудника Переца, так сказать, в демократическом порядке»; в советском варианте — «силами общественности». При проверке Перец вспоминает собаку Мурку, ранее — собаку Мурзу. «Это была последняя болезнь моих ног», — говорит Перец при перечислении болезней ног о гангрене с последующей ампутацией. В советском издании: «После этого ноги у меня больше не болели». На вопрос о мировоззрении Перец отвечает: эмоциональный материалистов советском варианте — воинствующий материалист.

Вот изменения в рассуждениях Переца о нормальных людях. Чтобы никто не требовал: в окончательном варианте — «автобиографии в трех экземплярах с приложением двадцати дублированных отпечатков пальцев», в советском — «восьми фотокарточек размером четыре с половиной на шесть». Вместо «Не нужно, чтобы они были принципиальными сторонниками правды-матки, лишь бы не врали и не говорили гадостей ни в глаза, ни за глаза» — «Не нужно, чтобы они были принципиальными сторонниками свободы и демократии, лишь бы они сами были терпимы и отчетливо представляли себе разницу между теоретическими спорами и вооруженной контрреволюцией».

Несколько более подробно и местами более жестко давался разговор между машинками. В окончательном варианте разговор начинается с реплики-ответа «Винни Пуха» («тэдди-биера» — дополнение в советском варианте). В советском варианте разговор описывался с предыдущей реплики:

— Мне стало просто страшно, — сказали тонким дрожащим голосом за спиной у Переца — Я почувствовала, что приближается это. Вы же сами знаете, так уже бывало. Появляется тревога, все путается, убегаешь с места работы, не знаешь, куда себя девать, мечешься… и через несколько часов — взрыв, разлетаешься на мельчайшие брызги, или превращаешься в горячий пар. Чувствуете, как меня трясет?

Далее следует разговор о работе, в котором есть некоторые мелкие дополнения. К примеру, к фразе «Всегда одно и то же: железо, пластмасса, бетон, люди» добавлено: «Одна и та же погода, один и тот же ветер, одни и те же запахи». «Люди — дерьмо», — говорит «заводной танк». Отличается и начало разговора о людях:

— Все вы достаточно глупы в своих суждениях, — сказал астролог. — Но особой глупостью поражает меня наш садовник. Что вы там болтаете насчет садов? Ну, хорошо, насадите вы свои сады, напустите в них людей — и тех, кто поднимает ножку возле деревьев, и тех, кто делает это другим способом. И что, спрашивается, дальше?

— Ничего, — сказал звонкоголосый садовник. — Будет красиво. И вообще хорошо.

— Кому хорошо?

— Мне хорошо.

— Ах, вам хорошо?

— Конечно. Пусть всем будет хорошо. Мне хорошо, когда я сажаю сады, вам хорошо, когда вы оперируете людей…

— Мне совсем не обязательно оперировать людей, — прервал астролог. — Я могу оперировать насекомых, лягушек.

— Но ведь признайтесь, всего приятнее вам оперировать именно людей.

— Опять о людях, опять о людях, — сокрушенно сказал Винни Пух. — Седьмой вечер мы говорим только о людях.

— Кое-кто дал бы по людям бортовой залп, — сказал танк сонным голосом. — Вот только лень подниматься…

— Вам всегда лень подниматься в таких случаях, — сказал астролог.

— Вздор, отставить! — сказал танк.

— А если вздор, то поднимитесь и дайте. Ну? Дайте!

— Может быть, кое-кто и получает удовольствие, имея дело с насекомыми и лягушками, — сказал танк. — Но некоторые предпочитают более солидные цели. Я сказал — некоторые. И при этом я точно знал, кого я имел в виду. Но включаю ли я туда себя — этого я не сказал.

— Вот так всегда, — сказал астролог. — Семь вечеров мы проговорили о людях и проговорим еще семьдесят семь. А между тем они всем мешают. Всем, кроме садовника. Но для садовника можно было бы оставить несколько десятков экземпляров.

Наступила тишина. Потом садовник осторожно спросил:

— Как вы сказали? Оставить?

— Гм, — сказал астролог. — Я сказал — оставить? Я, вероятно, недостаточно точно выразился. А впрочем, почему бы не оставить? Не всех же… э-э… да и зачем?

— Абсолютно незачем, — сказал Винни Пух. — Вам бы только потрошить. А речь идет совершенно не об этом. Речь идет о том, чтобы как-то разорвать установившееся, по-видимому, между нами и ними связи. Я думаю, никто не станет отрицать, что между нами и ними, как бы нелепо это ни звучало, существует связь…

«Директор писал крупно и разборчиво, как учитель чистописания» — в окончательном варианте, «…как учитель русского языка» — в советском варианте. Тузик систематически не посещал не «Музей истории Управления», а авиамодельный кружок. «Кто мне судья? Я — директор, глава», — думает Перец. В советском варианте вместо «глава» — «единоначальник». В «Проекте директивы о привнесении порядка» тоже некоторые нюансы звучали по-другому. Вместо «сокращаются непроизводительные расходы» — «сокращается переписка», вместо «идеал организованности» — «общий дух организованности», вместо «взыскание» — «наказание». Дата Директивы: вместо «месяца… дня…» — «октября 19..». Имена — вместо X. Тойти — Иванов, вместо Ж. Люмбаго — Сидоров, а собаковод Г. де Монморанси прежде был безымянным.