Герберт Франке - Холод вселенной

• Название: Холод вселенной
• Автор: Герберт Франке
• Жанр: Научная Фантастика

Остатки уцелевшего человечества после ядерной войны 2083 года, превратившей Землю в заснеженную безжизненную пустыню, вынуждены жить на Луне и на орбитальных станциях. Спустя двести лет после катастрофы, на околоземной орбите были найдены четыре старинные аварийные капсулы. После выведения находившихся там людей из состояния анабиоза, было установлено, что все четверо — члены Верховного командования Блока западных стран, одного из участников ядерного конфликта. Им предъявляется обвинение в развязывании последней мировой войны.

Более тщательное расследование, предпринятое по просьбе самих обвиняемых, с помощью косметической хирургии выявило, что это обычные актеры, лишь дублировавшие высокопоставленные персоны. Неужели настоящим военным преступникам удалось избежать возмездия?

fantlab.ru © pitiriman

---

— Хочешь ароматку? — Катрин пододвинула мне коробочку с коричневыми палочками.

Я механически взял одну, втянул запах пряного эфирного масла. Женщина, искоса поглядывающая на меня, — вовсе не Катрин. Что со мной?

Наконец я вернулся к действительности. Огромный зал отеля пуст, и эта пустота гнетет меня. Катрин, новая Катрин, о которой, как мне только что стало ясно, я вообще ничего не знаю, все еще глядит на меня. Она моложе, чем та, другая, она нежней ее, и это удивительно после двухсот лет. А впрочем, может быть, мы эти годы не потеряли, а выиграли… Тогда ведь нам нечего было терять. А теперь? Может, это все-таки выигрыш…

— Это Эллиот придумал нас созвать?.. Он мне позвонил…

Я кивнул. Да, Эллиот звонил и мне.

— А где остальные?

— Остальные? Должны быть здесь. Ведь Эллиот пока тоже не появлялся.

— Пожалуй, не стоило сюда приезжать. Если подумать… К чему копаться в прошлом?

Катрин смотрела прямо перед собой, прищурясь; рассеянный тусклый свет сужал ее зрачки.

— Или есть в этом смысл? Как ты считаешь? — Она повернулась на стуле, смахнула со стола крошки. — Я работаю в регуляционном центре, слежу за регенерацией воздуха, за поддержанием температуры. Жизнь вроде бы продолжается. А зачем?

В самом деле, зачем?

— Я прилетел сюда, — сказал я, — потому что для меня еще не закончились расчеты с прошлым. Я надеюсь… хотя я и сам не знаю, на что я надеюсь. Мне трудно жить с этими людьми, не потому, что приходится много работать, нет, дело в другом. Ведь никто из них не родился на Земле. Может, в этом все дело?

— Может быть. Вероятно, я прилетела сюда по той же причине. Впрочем, зачем нас позвали, я не знаю. А ты?

Я покачал головой. Нет, мне ничего не известно.

— В ближайшие четыре месяца улететь отсюда нельзя. Придется остаться здесь.

Она смотрела на меня, а я на нее. Хорошо знакомая и потому близкая мне женщина, но она же и незнакома, а потому пленительна. И вдруг я взглянул на нее совсем по-другому. То, что было бы немыслимо с прежней Катрин, вдруг стало казаться возможным. Ведь мы здесь вдвоем, одни, единственные на всей Земле. А вокруг нас вечный холод и ледяная пустыня. Ничего на свете я не боюсь так, как холода. Но здесь, в этих стенах…

Догадывается ли она, о чем я думаю?

— Дорога была утомительной, — сказала она. — Впрочем, устала я, наверное, совсем от другого. Да ладно, ничего страшного… Есть время отдохнуть… Пойду прилягу. Мы еще увидимся.

Она кивнула мне, повернулась и вышла. Ее фигура в дверном проеме напомнила мне картину в раме. Слабый свет слегка размывал силуэт. Последнее, что я видел, было гибкое движение ее тела, потом она скрылась.

Я отнес остатки еды в мусоропровод, туда же полетела хрустящая фольга и пластиковые тарелки с пластиковыми вилками и ножами.

Что же теперь? Меня охватило странное беспокойство. Я побродил по отелю, поднимаясь и спускаясь по лестницам, вышагивая по коридорам, я словно искал что-то, как будто надеялся здесь что-то найти… Одна дверь, другая, на каждой — трехзначный порядковый номер. Открыл какую-то дверь, заглянул в комнату — пусто, убрано, все точь-в-точь как у меня.

Я долго глядел в окно; белый ландшафт действовал на меня удручающе. Потом повернулся, вышел из комнаты. Все эти коридоры так хорошо мне знакомы, я ведь обошел их десятки раз.

Здание вдруг показалось мне похожим на тюрьму; было такое чувство, будто я сейчас задохнусь — ведь все последние годы я провел практически только в закрытых помещениях: в глубоких атомных убежищах, в подземном командном центре связи, в госпитале, а под конец несколько недель просидел в одиночке, пока шло следствие. Затем я работал в этих хрупких зданиях из стекла и металла, с помощью которых нынешние люди отвоевывают у космоса убогое жизненное пространство, где есть тепло и воздух. Меня никогда не включали в какую-либо из тех групп, которые надевают защитные скафандры и работают в свободном пространстве, вдали от гравитационных установок. Не знаю, справился ли бы я с такой работой. Да это и не то открытое пространство, не та свобода передвижения, о которых я мечтал.

И вот теперь — совсем другая ситуация. Я оказался на обледеневшей земле, на одинокой горной вершине. Что говорить, давно я не располагал такой свободой передвижения, как сейчас. Никто не указывает мне, что делать, никто не закрывает передо мной двери или шлюзы. Хочешь, ступай на улицу, где царят стужа и вьюга, где повсюду только лед и вечный снег, где обманчивая гладь скрывает глубокие трещины, провалы и пропасти… Нет, меня совсем не тянет туда, и я не воспользуюсь этой внезапно обретенной свободой.

Неожиданно для самого себя я обнаружил, что вновь очутился перед комнатой Катрин; подошел на цыпочках к двери, прислушался… Тихо. Спит? О чем она думает? Единственная здесь женщина, одна-единственная на всей Земле. Я вдруг понял, что хочу быть с ней. Невыносимо так долго оставаться в одиночестве. Говорить с другим человеком, чувствовать его близость — это же настоящее счастье, что может быть. Мне захотелось открыть дверь, объяснить Катрин…

Я остановился. Поспешный шаг, необдуманный поступок — как легко сломать то, что так тонко, так хрупко и соткано из одних чувств. Повернувшись, я ушел так же тихо, как и пришел.

Когда я спускался по лестнице, мне снова почудились чьи-то шаги. Я прислушался… Ни звука. Может, это Катрин?

— Катрин! — позвал я. — Катрин!

Молчание.

Может, там, внизу, стоит кто-то, замерев, как и я, и так же, как я, прислушивается?

Я вдруг сорвался с места, бросился по ступеням вниз, миновал один этаж, второй.

Никого. Я огляделся по сторонам, но ничего необычного не увидел. Сердце у меня колотилось, я задыхался. Я сам себе казался смешным. Может, это галлюцинации?

Маленькое приключение пошло мне на пользу, оно заставило меня очнуться, вернуло к действительности, напомнило, где я и что со мной. Ничего нельзя делать, забыв про все, что произошло, и про то, что из этого получилось. Любое решение должно исходить из сегодняшнего положения дел. Катрин — это, конечно, серьезно, по-настоящему серьезно; тут надо все хорошенько обдумать. Мои мысли о ней, мои желания — естественное следствие наших отношений. Но и с другими, с Эллиотом, с Эйнаром, меня тоже связывают особые отношения. Только их тут нет. А Катрин здесь, и она — женщина. Что же в ней так привлекает меня сейчас? Что-то новое, непривычное… Новая, неожиданно открывшаяся личность…

Тогда, двести лет назад… Мы встретились после того, как нам изменили внешность, то есть после пластической операции, которая позволила нам принять чужой облик, надеть чужую личину, а значит, переменить и внутреннюю сущность. Разумеется, мы находились на службе не круглые сутки, могли и поболтать, так сказать, по-приятельски — о политике, о своих проблемах, мечтах, надеждах. Джонатан был ведущим развлекательных программ, он работал в какой-то провинциальной студии. Актером он не был, но свое дело знал. От него исходила какая-то уверенность, он вызывал доверие у людей и так умело заставлял публику подыгрывать себе, что люди даже не замечали, что выглядят смешными. Его звали Джонатан Берлингер, но мы употребляли в общении между собой лишь имена и фамилии тех людей, которых играли. Для нас он был Эллиотом Бурстом. Понятно, почему его выбрали на роль президента: это был солидный, крупный мужчина с намечающимся брюшком, а все это якобы располагает людей к себе, да и голос у него был почти неотличим от голоса главы нашего правительства. Даже черты лица пришлось изменить не так уж сильно: добавили чуток жиру под подбородком, сделали нос помясистее и порельефнее надбровные дуги… А уж короткая стрижка «ежиком» — и вовсе не проблема для парикмахера. Однажды мне довелось увидеть их рядом, «подлинник» и «копию» — признаюсь, на несколько мгновений я растерялся, потому что не мог понять, кто из них настоящий.

Эйнар Фергюссон на самом деле звался Жан-Оскар Шольц. Наверное, с ним пришлось повозиться больше всего, чтобы сделать из него главнокомандующего. Черты лица были значительно изменены, пришлось поработать даже над плечевым поясом и спиной, чтобы добиться чопорно-прямой, истинно адмиральской осанки. Труднее всего было усвоить четкость движений, поскольку Шольц от природы был человеком живым и суетливым. Решающим при выборе Шольца на эту роль оказался его талант пародиста — он замечательно имитировал голос адмирала и манеру его речи. Поскольку политическая обстановка была весьма напряженной, Шольц мог выступать со своими пародиями только перед небольшими аудиториями, но зато очень успешно — публика хохотала. Теперь же он произносил речи куда более серьезные.

Что до меня самого, то я почти уже забыл, что меня зовут Абрахамом Шульхаймом, — настолько сжился со своей ролью. Когда-то я собирался заняться электротехникой, даже проучился несколько семестров в университете. Как раз в это время я познакомился с несколькими молодыми людьми из театра марионеток. Мне открылся совершенно новый мир: куклами управляли с пульта, а мы сидели перед ним и, глядя на экран, могли следить за происходящим на сцене. Мы были очень ограничены в средствах, и потому роли приходилось озвучивать самим. Это и помогло мне приобрести новую профессию: я стал озвучивать фильмы. Однажды я получил секретное задание — проговорить несколько фраз за Рихарда Валленброка. Насколько я понял, нужно было радикальным образом изменить несколько его прежних высказываний. Студийная запись очень удалась, поэтому, вероятно, меня и мобилизовали позднее для особо секретной работы.