Герберт Франке - Холод вселенной

• Название: Холод вселенной
• Автор: Герберт Франке
• Жанр: Научная Фантастика

Остатки уцелевшего человечества после ядерной войны 2083 года, превратившей Землю в заснеженную безжизненную пустыню, вынуждены жить на Луне и на орбитальных станциях. Спустя двести лет после катастрофы, на околоземной орбите были найдены четыре старинные аварийные капсулы. После выведения находившихся там людей из состояния анабиоза, было установлено, что все четверо — члены Верховного командования Блока западных стран, одного из участников ядерного конфликта. Им предъявляется обвинение в развязывании последней мировой войны.

Более тщательное расследование, предпринятое по просьбе самих обвиняемых, с помощью косметической хирургии выявило, что это обычные актеры, лишь дублировавшие высокопоставленные персоны. Неужели настоящим военным преступникам удалось избежать возмездия?

fantlab.ru © pitiriman

---

Эйнар Фергюссон на самом деле звался Жан-Оскар Шольц. Наверное, с ним пришлось повозиться больше всего, чтобы сделать из него главнокомандующего. Черты лица были значительно изменены, пришлось поработать даже над плечевым поясом и спиной, чтобы добиться чопорно-прямой, истинно адмиральской осанки. Труднее всего было усвоить четкость движений, поскольку Шольц от природы был человеком живым и суетливым. Решающим при выборе Шольца на эту роль оказался его талант пародиста — он замечательно имитировал голос адмирала и манеру его речи. Поскольку политическая обстановка была весьма напряженной, Шольц мог выступать со своими пародиями только перед небольшими аудиториями, но зато очень успешно — публика хохотала. Теперь же он произносил речи куда более серьезные.

Что до меня самого, то я почти уже забыл, что меня зовут Абрахамом Шульхаймом, — настолько сжился со своей ролью. Когда-то я собирался заняться электротехникой, даже проучился несколько семестров в университете. Как раз в это время я познакомился с несколькими молодыми людьми из театра марионеток. Мне открылся совершенно новый мир: куклами управляли с пульта, а мы сидели перед ним и, глядя на экран, могли следить за происходящим на сцене. Мы были очень ограничены в средствах, и потому роли приходилось озвучивать самим. Это и помогло мне приобрести новую профессию: я стал озвучивать фильмы. Однажды я получил секретное задание — проговорить несколько фраз за Рихарда Валленброка. Насколько я понял, нужно было радикальным образом изменить несколько его прежних высказываний. Студийная запись очень удалась, поэтому, вероятно, меня и мобилизовали позднее для особо секретной работы.

О Симоне Эрне, игравшей роль Катрин Блийнер, я знаю не очень много. Она была диктором на радио, из тех, кому подсовывают листок с текстом и они читают его с таким пафосом, словно глубоко убеждены в истинности произносимых слов. Тут, безусловно, решающую роль сыграл ее голос — приятного тембра, очень женственный и вместе с тем весьма решительный, ей не хватало лишь некоторой доли фанатизма. Зато для достижения внешнего сходства пришлось потрудиться — у настоящей Катрин Блийнер лицо было значительно полнее, круглее, да и была она на десять лет старше. Вероятно, именно поэтому возвращение прежней внешности поразило меня больше всего именно у Симоны.

Итак, нас приняли за руководство давно исчезнувшего блока. Для миллионов телезрителей мы были всесильными вождями, которые призывали народ действовать, сулили победу и разжигали ненависть. Несколько месяцев подряд нам показывали кинохронику с участием тех людей, в роли которых нам предстояло выступать, чтобы мы не допускали ни малейших отклонений от их стиля поведения и манеры держаться. Школили нас сурово, за нами постоянно следил неусыпный глаз компьютера, и за малейший сбой или ошибку начислялись штрафные очки. Нам не рекомендовалось выходить из роли даже в короткие часы отдыха, тем более что мы уже не могли избавиться от измененной внешности. Когда входишь в образ, процесс этот настолько захватывает тебя, что затрагивает не только внешние проявления — иногда я ловил себя на том, что усвоил даже образ мыслей Рихарда Валленброка, даже его манеру аргументации; с одной стороны, это меня радовало, с другой — смущало. Оказавшись перед телекамерами и микрофонами с заготовленным для меня текстом выступления, я забывал, что накануне учил его; у меня появлялось такое чувство, будто это я сам принимал решения, приводившие в движение людей и технику, будто я и впрямь действовал по собственному замыслу и плану, охватывавшему буквально все, вплоть до верований и религии.

С моими коллегами дело обстояло точно так же. Мы почти постоянно находились под чьим-то присмотром — если нас не донимал режиссер, то опекал охранник, — однако в хаосе последних недель все чаще возникали моменты, когда нам хотелось поговорить друг с другом наедине и откровенно. Возможно, причина была в том, что в отличие от людских масс, к которым обращены были наши возвышенные речи, сами мы отнюдь не были убеждены в правильности политических и военных доктрин правительства. Наверное, иначе и быть не могло, ведь вся наша деятельность была, в конце концов, жульничеством. Со временем мы начинали понимать все больше и больше. Вожди находились в каком-то тайном и безопасном месте. Там же, где выступали мы — будь то встреча с народом, запись на телестудии или на радио, — даже всемогущая секретная служба не гарантировала нам абсолютной безопасности. Слишком уж много людей принимало участие в таких мероприятиях, так что приходилось опасаться покушений, подброшенных бомб, ядовитых газов, противник мог прибегнуть к любым средствам, чтобы парализовать руководство, уничтожить центр связи. Прошло немало времени, прежде чем мы поняли, для чего мы понадобились, но к этому моменту война уже достигла той стадии, когда опасность грозила всем без исключения, всем, кто находился на территории военных действий, а этой территорией стала уже вся Земля. Мы и сами не знали, где находится «большая четверка»; об этом известно было лишь узкому кругу лиц, а они, разумеется, молчали.

Конечно, мы не были большими политиками, нам не дано было творить историю, изменять мир. Однако с нас нельзя снять и часть той вины, которую несла «большая четверка». В конце концов, на нас, пусть даже это совершилось помимо нашей воли и в течение лишь нескольких часов, лежала вся ответственность за происходившее.

Каждый из нас по-своему решал для себя эту проблему. Если отойти от роли было трудно по тем или иным причинам, то Эллиот, например, пускал в ход иронию в качестве средства защиты. Я говорю «Эллиот», потому что имя Джонатан звучит для меня слишком непривычно. Он, скажем, устраивал для нас нечто вроде домашних концертов, где, изображая президента, доводил эту роль до гротеска. При этом он произносил официальные речи, только в его устах они звучали иначе — забавно и вместе с тем страшно. Тем не менее он постоянно подчеркивал, что в целом согласен с решениями президента. Несмотря на то что они обрекали на смерть множество людей не только в рядах противника, но и среди соотечественников, Эллиот верил, что решения эти диктуются обстоятельствами — необходимостью защищать свою жизнь.

Что же касается Эйнара, то он со всей определенностью давал понять, что далеко не так предан режиму, как все мы. Он был единственным, кто осмеливался критиковать решения правительства, а иногда — разумеется, в самом узком кругу — даже предлагал какие-то альтернативы; впрочем, они были ненамного лучше. Мне казалось, что это бунт не столько против правительства, сколько против собственного подневольного состояния. Что же до политических взглядов, тут он был, как и все мы, типичным продуктом того воспитания, которое все мы получили начиная с дошкольного возраста, и, как я понимаю, сегодня оно было ориентировано именно на такое развитие событий, увенчавшееся в конце концов мировой войной.

Да, теперь я могу посмотреть на те события со стороны, могу разобраться в себе самом. Со стыдом должен признать, что я позволил использовать себя в дурных целях и никак этому не противился. Да, у меня были сомнения, но угрызений совести я не испытывал. Я много думал над этим, но ничего не решил. Меня терзало чувство беспокойства, неуверенности, но я объяснял его тем, что меня заставили играть совершенно не подходящую для меня роль. Почему я не остался среди тех, кто, сознавая всю опасность для своего благополучия и жизни, берется лишь за то, что ему по силам? Мы как бы раздвоились: с одной стороны, марионетки в руках министерства пропаганды, с другой — своего рода зачинщики самой страшной войны в истории человечества! Сегодня я понимаю, какой все это было ошибкой, и пытаюсь оправдаться — перед самим собой! — тем, что не мог поступать иначе. Но эти доводы даже мне самому не кажутся убедительными.

Катрин запомнилась мне тихой и неприметной. Но она словно отказалась от себя самой ради порученной роли. Выступая с речами, она преображалась, говорила со страстью и убежденностью, она умела зажигать слушателей, заражать их своей энергией. Когда же мы оказывались вместе в столовой или в комнате отдыха, она становилась замкнутой и вялой. Со всеми она была любезна и предупредительна, со всеми ровна, никому не отдавая предпочтения. Этот тип скромной «матери-домохозяйки», который она для себя избрала, не особенно меня тогда привлекал — да и, честно сказать, никогда не интересовал. Я знал только маску Катрин, но не знал женщину, которая эту маску носила. Я пробовал вспомнить, высказывала ли она когда-нибудь собственное мнение по какому-либо вопросу, соглашалась с кем-то или спорила, — но тщетно. Похоже, что собственного мнения у нее просто-напросто не было.

Возможно ли обратное превращение, возврат к собственной личности? Ведь прошло так много времени, и это было очень ощутимо; никому не дано начать все заново, словно ничего не произошло.