Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло

• Название: Девочка, которой всегда везло
• Автор: Зильке Шойерман
• Издательство: Центрополиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3781-4

Инесс, талантливой художнице, с детства везло. Мир мурлыкал у ее ног пушистой ласковой кошкой, и она легко добивалась того, чего ей хотелось, не обременяя себя моралью, долгом и семейными обязанностями… Но все когда-нибудь заканчивается, — ласковая кошка обернулась голодным, безжалостным зверем. Успех отвернулся, талант угас, и казалось, ничто уже не спасет ее обезумевшую от отчаяния душу. Даже младшая сестра Инесс не спешила ей на помощь, но когда гибель подобралась совсем близко, обеим остался лишь единственный шанс на спасение — тропинка в лучезарное детство, где им сияло одно на двоих горячее солнце любви…

---

В передней мигал автоответчик. Суббота, еще нет десяти — самое абсурдное время для звонков, но я тотчас поняла, что это звонили американке, жившей здесь до меня; поэтому я махнула рукой Инес, дав ей понять, чтобы она спокойно осваивалась, пока я послушаю запись. Я нажала кнопку воспроизведения. Уже известный мне по десяткам предыдущих звонков Фрэнсис просил позвонить. Он умолял: Susan, please. Darling, и по тому отчаянию, какое сквозило в его тоне, в его произносимых немного в нос словах, я заключила, что ничем хорошим их отношения не кончатся. Из записей регулярных звонков какой-то женщины, которая, видимо, неплохо ладила со Сьюзен, я уже знала, что у обоих были серьезные проблемы. Кстати, эта женщина перестала звонить, видимо, Сьюзен дала ей свой новый номер. Я сняла пальто и, перемотав пленку, снова послушала приятный голос Сьюзен, here is Frankfurt, 615673, please leave a message, мне нравился этот голос, и я не захотела менять вступление. Инес, хочешь кофе, крикнула я и вошла в гостиную, посередине которой неподвижно стояла моя сестрица, засунув руки в карманы лягушачье-зеленой хлопчатобумажной рубашки с капюшоном; волосы, все еще мокрые на кончиках, завязаны в конский хвост. Она смотрела на стеклянную балконную дверь, и во всей ее персоне сквозили неподвижность и сырость, и это впечатление подтолкнуло меня к решительности — я прошла мимо Инес к двери, открыла ее и вышла на балкон, машинально взглянув на каменные плиты его пола. Освещенное ярким светом, лившимся из гостиной, на полу отчетливо выделялось маленькое темное пятно. Там в день своего переезда я обнаружила мертвого воробья — крылышки его были широко растопырены, головка свернута. Очевидно, птичка ударилась головой о стекло, но выглядела так, словно ее задушили, воробей был, скорее, похож на жертву преступления, а не на жертву несчастного случая. Я натянула ярко-желтые резиновые перчатки, положила трупик в пластиковый пакет для мусора и тотчас вынесла его во двор. Я погребла птичку в контейнере для старых газет, ежедневных газет, полных сообщениями о других несчастных случаях, и сделала воробью прощальный дар, похоронив вместе с ним желтые перчатки. Я снова, в который уж раз, вспомнила, что давно уже решила купить пару таких наклеек с птичьими мотивами, какие я видела в бассейне, но всякий раз забывала это сделать. Порыв ледяного ветра влепил мне изрядную затрещину. По двору кружились в танце пластиковые пакеты, они поднимались в воздух, опускались и летели по кругу, словно их тянули за невидимые нити. Я подняла повыше широкий ворот свитера.

Инес, естественно, не заметившая пятнышко — еще бы, ведь оно было таким крошечным, — вышла на балкон и подошла ко мне, теперь мы стояли рядом, облокотившись на перила, и смотрели во двор, молча созерцая четыре мусорных контейнера и ряд чахлых помидорных кустиков. Через некоторое время Инес обхватила себя руками и принялась раскачиваться взад-вперед, губы ее стали синюшно-лиловыми от холода. Я тем временем принялась рассказывать ей об играх двух соседских мальчишек, которые я наблюдала с балкона. Это очень своеобразные игры, сказала я, они пытают друг друга — и осеклась, явственно услышав какой-то новый звук — стук зубов Инес; она уже долго сохраняла на лице выражение вежливой печали, и я предложила ей вернуться в гостиную. Она, растирая озябшие руки, села на кухонный стул, а я сняла с полки пакет с зернами кофе, но тут же вспомнила, что оставила в сумке мокрый купальник. Повесить твой купальник сушиться? — спросила я Инес. Она тотчас протянула мне мокрый кусочек ткани, который я взяла кончиками пальцев. Вскоре черные, как призраки, безжизненные и влажные, купальники висели на сушилке в ванной, а мы с кофейными чашками устроились за столом на кухне — впрочем, жизни в нас было немногим больше, чем в купальниках. Готовя кофе, я шумела, как могла, и Инес стоило большого труда развлекать меня беседой. Она рассказала о своем новом друге и о том, что в последнее время мало и неудачно работает. Я поставила на стол большие кружки, положила на блюдо кекс и включила радио. Играли весенние вальсы — это в январе. Я только начала накрывать на стол, а Инес уже замолкла и принялась тупо смотреть на стол. Между нами снова наступило молчание. Как в начале флирта: каждый ждет, что другой сделает первый шаг, любое промедление расценивается как нежелание продолжить совместный танец. Я поняла, что она может спокойно вытерпеть большее, если на нее надавить, и, подавляя бешенство, принялась восторгаться Римом. Инес слушала меня двадцать минут и успела за это время дважды сходить в туалет. Во второй раз она вернулась со своим все еще мокрым купальником, тихо беседуя по мобильному телефону, причем я услышала, как она скороговоркой сообщает мой адрес. Пока она разговаривала по телефону, я сняла с вешалки ее куртку, и она истолковала мой жест весьма практично, это немедленно отразилось на ее лице обиженным выражением. Это подействовало, я решила исправить положение и сказала, что нахожу куртку просто великолепной.

Я не рассчитывала, что она немедленно захочет мне ее подарить. Нет, правда, сказала она; ни в коем случае, ответила я. Мы продолжали спорить, когда в дверь позвонили. Мужчина представился и протянул руку. Она была почти такой же загорелой, как моя, — может быть, он тоже только недавно вернулся из теплых краев. Мне пришлось задрать голову — таким высоким он уродился; на его большом носу сидели почти невидимые очки, глаза были наполовину зелеными, наполовину синими. Мужчина мне понравился, несмотря на то что ему случилось быть другом Инес. Я могла бы, подумалось мне, обернуться к Инес и сказать, а он хорош — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Так как Инес не соизволила выйти, я сказала Каю, что она сидит на кухне, и он тотчас мимо меня быстрым шагом направился в верном направлении. Я едва успела за ним бегом. Откуда вы знаете, куда идти? — спросила я. Он ответил: старые дома на этой улице все построены одинаково, в этом районе раньше жил мой друг. В его голосе было нечто осуждающее, словно его друг и я, взятые каждый сам по себе, были не чем иным, как досадными ошибками в этом, на один манер скроенном мире, каковой мы, будучи его обитателями, так и не смогли как следует рассмотреть. В кухне сидела поникшая Инес; она поприветствовала своего друга без всякого энтузиазма, промямлив нечто вроде «вот-и-ты-наконец», на что Кай живо поинтересовался, не надо ли нам поговорить. Поговорить? О чем? — в свою очередь поинтересовалась я и выключила, наконец, проклятое радио. Ответа я не дождалась. Кай смотрел на неподвижно уставившуюся в дно кофейной чашки Инес, взгляд его буравил мокрое пятно на рубашке Инес, оставленное влажным кончиком конского хвоста на спине — между лопаток. Сестрица, скорее, висела на стуле, нежели сидела на нем. Никогда прежде мне не приходило в голову, что процесс сидения может быть настолько пассивным занятием. Пожалуйста, пойдем, вдруг сказала она, взяла куртку, доверив Каю нести ее спортивную сумку. Расслабленно прикрыв глаза, я смотрела из окна, как они шли к припаркованному на противоположной стороне улицы древнему темно-синему «мерседесу»; на таких, с позволения сказать, автомобилях любят ездить рекламщики и люди искусства; кто знает, возможно, этот Кай тоже какой-нибудь художник. Он не положил ей ладонь на плечо, а она не взяла его под руку. Потом я внезапно заметила, что на Инес надет один только свитер. Догадываясь, в чем дело, я подбежала к входной двери, открыла ее и действительно увидела в стенной нише аккуратно сложенную оливково-зеленую куртку. Я надела ее на себя, и куртка идеально пришлась мне впору. В ней я прогулялась по квартире, потом, когда стало слишком жарко, вышла на балкон. Мальчики были во дворе, на этот раз на голове младшего была ковбойская шляпа, а у старшего — перья, как у индейца. Индеец привязал ковбоя к мусорному контейнеру, да так крепко, что когда пленник затрепыхался, стараясь освободиться, то лишь тряс контейнер и очень скоро выдохся. Старший ударил его палкой по голеням, потом опять, и снова по голени. Контейнер закачался. Я всмотрелась в происходящее. Впервые с тех пор, как я увидела их после приезда, я пришла в ужас. Прекратите, господи, да прекратите же, орала я на весь двор, но в ответ оба разразились издевательским смехом и разом показали мне свои розовые языки.

Вечером было как-то неспокойно, и я мерила шагами квартиру. Без умиления раскрыла я картонный ящик, полный всяких бумажек — старых писем, открыток, никому не нужного хлама, который когда-то казался важным, и вот его таскали с места на место, никогда больше к нему не возвращаясь. Зазвонил телефон, голосок Сьюзен оживил мертвую тишину квартиры, я прислушалась, но никто не отозвался на призыв оставить сообщение, раздавались лишь равномерные гудки, их я внимательно слушала, по-турецки сидя на полу. Ладно, не важно, я в это время наткнулась на жестяную коробку из-под датского рулета, в которой теперь хранились фотографии. Коробка приковывала мое внимание. Обеими руками я выхватила из нее пачку снимков и рассеянно перебрала их, быстро, как перебирают рисованные картинки, чтобы показать детям эффект движения. Наверху были недавние римские фотографии, внизу — более старые. Я наугад, как жребий, вытянула из нижней части стопки две детские фотографии: Инес и я на пляже. На первом снимке мы стояли рядом и смеялись; у обеих конские хвосты, широкополые шляпы, разрисованные в косую клетку, я — на четыре года моложе сестры — размахиваю ведерком и пластиковой лопаткой. Носы наши облупились на солнце, волосы выгорели и белесыми вихрами торчат из-под шляп. Инес босая, на мне — пластиковые сандалии, в которых я и купалась. На второй фотографии мы за игрой. Из песка торчит одна голова Инес. Я набрасываю на нее еще песок, а она фальцетом визжит от восторга.