Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло

• Название: Девочка, которой всегда везло
• Автор: Зильке Шойерман
• Издательство: Центрополиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3781-4

Инесс, талантливой художнице, с детства везло. Мир мурлыкал у ее ног пушистой ласковой кошкой, и она легко добивалась того, чего ей хотелось, не обременяя себя моралью, долгом и семейными обязанностями… Но все когда-нибудь заканчивается, — ласковая кошка обернулась голодным, безжалостным зверем. Успех отвернулся, талант угас, и казалось, ничто уже не спасет ее обезумевшую от отчаяния душу. Даже младшая сестра Инесс не спешила ей на помощь, но когда гибель подобралась совсем близко, обеим остался лишь единственный шанс на спасение — тропинка в лучезарное детство, где им сияло одно на двоих горячее солнце любви…

---

Вечером было как-то неспокойно, и я мерила шагами квартиру. Без умиления раскрыла я картонный ящик, полный всяких бумажек — старых писем, открыток, никому не нужного хлама, который когда-то казался важным, и вот его таскали с места на место, никогда больше к нему не возвращаясь. Зазвонил телефон, голосок Сьюзен оживил мертвую тишину квартиры, я прислушалась, но никто не отозвался на призыв оставить сообщение, раздавались лишь равномерные гудки, их я внимательно слушала, по-турецки сидя на полу. Ладно, не важно, я в это время наткнулась на жестяную коробку из-под датского рулета, в которой теперь хранились фотографии. Коробка приковывала мое внимание. Обеими руками я выхватила из нее пачку снимков и рассеянно перебрала их, быстро, как перебирают рисованные картинки, чтобы показать детям эффект движения. Наверху были недавние римские фотографии, внизу — более старые. Я наугад, как жребий, вытянула из нижней части стопки две детские фотографии: Инес и я на пляже. На первом снимке мы стояли рядом и смеялись; у обеих конские хвосты, широкополые шляпы, разрисованные в косую клетку, я — на четыре года моложе сестры — размахиваю ведерком и пластиковой лопаткой. Носы наши облупились на солнце, волосы выгорели и белесыми вихрами торчат из-под шляп. Инес босая, на мне — пластиковые сандалии, в которых я и купалась. На второй фотографии мы за игрой. Из песка торчит одна голова Инес. Я набрасываю на нее еще песок, а она фальцетом визжит от восторга.

Я смотрю на визжащую от удовольствия Инес и на свое юное, без устали швыряющее песок «эго». Держа в озябших руках фотографии — я не стала прибавлять отопление, — я погрузилась в воспоминания. Инес страшно любила эту игру и оказывала мне глубочайшее доверие, зная, что я не засыплю ее с головой. Она любила ощущение горячего песка на теле, щедро сгребала его ладонью себе на живот и на ноги. Я же никогда не любила этого, не хотела, чтобы меня закапывали, из животного страха, из недоверия, да и мало ли еще почему. Может быть, под песком мне просто было очень жарко. Остекленевшим взглядом я смотрю на фотографии. Солнце, сушь, струящийся песок — белый и мелкий, как пудра. На обратной стороне написано — Остенде, лето, тогда-то и тогда-то. Именно тогда я училась плавать, я любила плавать, с самого начала. Я медленно провожу пальцем по фотографии, наклоняюсь вперед, закрываю глаза — становится все светлее и светлее, и вот я уже лежу на пляжной подстилке, нет, стою у кромки воды и смотрю в море, смотрю с высоты своего детского роста. Прищурившись, разглядываю горизонт, шевелю пальцами ног, пробую воду, песок просачивается сквозь прорези сандалий, сейчас я поплыву. У меня нет грудей и нет верхней части купальника, у Инес их тоже нет, но она носит лифчик, надеясь, что, пока лежит, зарытая в песок, они вырастут. Она всегда была оптимисткой, моя старшая сестра. Когда в прихожей снова раздался звонок, я, очнувшись, засунула жестянку с фотографиями в картонную коробку и бросилась к телефону.

Кай извинился за столь поздний звонок. Было слышно, что он сильно нервничает. Он курил, я слышала, как щелкнула зажигалка. Сказал, что он должен со мной поговорить. О чем? — интересуюсь я в ответ. Смотрю из прихожей в кухню, где стоял Кай, и на этот раз представляюсь. Воображаю, как он напряжен, сидит на стуле, неестественно выпрямив спину, в руке медленно сгорает сигарета. Это не телефонный разговор, сказал он. Не телефонный, это меня рассмешило. Но где мы поговорим? В кафе? Он соглашается. Завтра ему подходит, он может встретиться со мной после работы. Завтра воскресенье, напоминаю я. Он что, действительно художник? Фотограф, отвечает он. Завтра у них съемка. Я напросилась посмотреть, записала адрес на посте. Я приклеила его на палец. Куда бы его деть? Эти посты повсюду, вся квартира заклеена ими, бумажками, напоминающими о разных вещах, я просто помешана на постах. В конце концов я приклеила новый пост на зеркало в прихожей, рядом с напоминанием о лучшей парикмахерской города, в которой я ни разу не была, с другой стороны наклеен совет коллеги из редакции.

На следующий день я собралась заблаговременно, надела новую куртку, сняла пост с зеркала и сбежала вниз по лестнице. Выйдя на улицу, я поняла, что без зонта не обойтись, и бегом снова поднялась на второй этаж. Через две улицы была стоянка такси, и там действительно, словно дожидаясь меня, стояла одна-единственная машина. Я махнула водителю, и он, сразу же опустив стекло, показал мне свое маленькое темное обезьянье личико. Выставив вперед пост, я села на заднее сиденье и посмотрела в окно. Мне ни разу не приходилось бывать в этой части города, у старых фабричных цехов, где в восточной части между домами загадочно, таинственно и пусто, огромные голые участки густо поросли сорняком — настоящие стадионы. Я вспомнила о мальчишках со двора — здесь они могли бы беспрепятственно предаваться своим садистским потехам. На парковке стоял старый «мерседес» Кая — между двумя другими машинами. Расплатившись с водителем, я пошла к входу, то и дело поглядывая на небо: оттуда снова стал накрапывать дождь. У двери я кивнула плотной рыжей бабе, стоявшей там без всякой видимой причины, но едва я вознамерилась пройти мимо нее, как она сделала озабоченное лицо и спросила: ты сестра Инес? Бредовое сходство. Меня зовут Кэрол. Я тебя проведу. В зале группка одетых в черное молодых людей обступила двух крупных, щеголявших в легких летних платьях, девиц лет четырнадцати или пятнадцати, с профессиональной непристойностью прислонившихся к стене. Вокруг усердно суетится фотограф — не Кай, другой; он падает на колени, вжимается в стену с направленной на девочек камерой, то подходит к ним, то опять удаляется. Хочешь посмотреть? — спрашивает Кэрол. Я отрицательно качаю головой, и она ведет меня дальше, мимо группы, открывает черную дверь в стене зала, аккуратно нажимая на ручку, вталкивает меня внутрь в это отдельное помещение — атмосфера здесь разительно иная, нежели в зале, — здесь темно и тесно, в воздухе висит сосредоточенная тишина. Ощупывая руками стенку, я тихонько продвигаюсь вперед и постепенно начинаю видеть окружающее. На стуле освещенная белым светом сидит очень старая женщина с такими тонкими морщинами на лице, что кажется, будто они сложились в идеально ровную плоскость, то было совершенно невинное детское лицо, лицо, которому было, наверное, сто лет, но у меня возникло такое чувство, словно я заглянула за старую кожу этого лица лет на восемьдесят или девяносто назад и увидела девочку, какой была тогда эта женщина. Я смотрела на ее слегка искривленные кисти, мирно лежавшие на коленях, пальцы напомнили мне когти, когти неведомой мифической птицы, птицы вне времени и пространства. Одна из двух одетых в черное ассистенток расчесывала старуху, но ее не волновало это действо, ее вообще не интересовало, что с ней происходит, она просто сидела, облитая светом, на своем стуле и распространяла вокруг себя пустоту необитаемого острова. Я была так погружена в созерцание ее облика, что вздрогнула, услышав голос Кая. Свет, скомандовал он, скажите, если будет слепить. Она кивает и удивительно профессиональным жестом поворачивает голову вправо и влево, повинуясь указаниям Кая, в остальном в помещении царит свинцовая тишина, никто не движется, все чувствуют тревожную власть, отчужденность и достоинство старости. Через некоторое время — я не знаю, прошло ли десять минут или полчаса — я потеряла чувство времени, а старуха устала от сосредоточенности — она подняла подбородок, вместо того чтобы его опустить, и перепутала право и лево. Мы сейчас закончим, сказал Кай, еще один снимок. Я же вспомнила одну, когда-то читанную мною статью о старейшей мыши, жившей в одной лаборатории, — она прожила сто тридцать шесть лет, вдвое больше, чем другие мыши. Ученые придумали ей кличку — Йода. Она прожила так долго благодаря своей худобе, говорилось в статье, так как быть худым — полезно для сердца и сосудов. Правда, старая мышь все время мерзла, поэтому в ее стерильную гериатрическую клетку поселили вторую, толстую мышь, которая и грела худую. Я спрашивала себя, как живет эта старуха. Не жила ли она — если она не работала фотомоделью — в отапливаемой жаркой квартире, все время проводя у окна и глядя на улицу — не происходит ли там что-нибудь? Я наклонилась к Кэрол, и в нос мне ударил густой аромат ее духов. Она похожа на живое воплощение, идеи смерти, шепчу я. Кэрол смотрит на меня непонимающим взглядом. Тсс, шипит кто-то. Интересно, сколько лет было Йоде, если пересчитать ее сопоставленный с человеческим возраст в масштаб реального времени? Этого я не помнила, вероятно, настоящий возраст мыши звучал не столь впечатляюще. Четыре года? В комнате включили свет, и я поспешила выйти. Кэрол последовала за мной, как тень. Зачем снимали эту старуху? — спросила я. Кэрол ответила, что снимок сделан для рекламной акции федерального правительства. Акция должна обратить внимание общества на вымирающих свидетелей эпохи. Я кивнула. Наверное, она еврейка? Кэрол со скучающим видом пожимает плечами и говорит, что старуха в любом случае фотомодель, характерная фотомодель. Угу, мычу я и переминаюсь с ноги на ногу. Кэрол протягивает мне визитную карточку. Наконец появляется Кай.