Сергей Кучеренко - Рыбы у себя дома

• Название: Рыбы у себя дома
• Автор: Сергей Кучеренко
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Справочники
• Год: 1988

В популярной форме автор рассказывает об особенностях амурской ихтиофауны, о биологии и промысловом значении десятков видов рыб, водящихся в бассейне знаменитой реки. Уделено много внимания любительской и спортивной ловле, проблемам охраны и воспроизведения ценных амурских рыб. Красочные описания рыбацких зорь всколыхнут душу читателя, знающего толк в охоте со спиннингом и удочкой.

---

Да я и сам хорошо помню такое же по началу 40-х годов. В середине сентября отец со мною и моим братом спокойно отгребал к Тунгуске на день-другой первого хода кеты. Был у нас небольшой бредешок, а привозили мы сотню кетин и солили их на зиму. Икры выходил пудовый бочонок. Большой нашей семье хватало этого до весеннего тепла и первой огородной зелени, а сверх того не требовалось.

Тогда только лодыри-пьянчуги кетой не запасались. Была она в достатке во всех сельских домах, и ели ее, отмоченную и сваренную, с картошкой столь же часто и обыденно, как традиционные борщи, а ароматная юкола шла наравне с сухарями.

Максимальный улов летней кеты в Амуре был зафиксирован в 1912 году — 534 тысячи центнеров, и с того года уловы пошли вниз. Поголовье горбуши и осенней кеты тоже оказалось подорванным. Да к тому же пагубно сказались малоснежные, но очень морозные зимы 1911–1914 годов, в результате чего многие нерестовые горные реки промерзали до дна вместе с икрой лососей. А их ловили, перелавливали, долавливали…

В первые же годы Советской власти на Дальнем Востоке на лов кеты, симы и горбуши был введен временный запрет, но из-за очень слабой охраны водоемов был он во многом формальным: в притоках Амура, особенно на нерестилищах, ее брали сколько кому хотелось. А надо особо подчеркнуть, что наиболее губительно для проходных лососей истребление рыб именно на нерестилищах.

А потом были нужды трудного военного времени… После войны пошли мощные железные заездки, катера и моторные лодки, капроновые невода и сети. Но входило в Амур лососевых гораздо меньше, чем ожидалось, ибо трудно им было пробиться через громадные сети и бесконечные крючковые снасти, выставляемые еще в море иностранными рыболовецкими судами поперек извечных миграционных дорог этой рыбы.

Стада горбуши и летней кеты к началу 50-х годов были так опустошены, что вот уже более 30 лет действует запрет на их лов, а запасы не восстанавливаются, потому что у каждого живого существа есть низший порог численности, за которым — гибель совсем рядом.

В 60-х годах в Амуре организованно ловили до 150–200 тысяч центнеров осенней кеты, плюс еще примерно половину этого брали браконьеры незаконно. И здесь перегнули. В 1972 году ввели запрет промысла и осенней кеты. В порядке контрольного экспериментального лова за сезон теперь разрешается отлавливать всего 18–20 тысяч центнеров, но последствия переловов преходят так медленно…

Когда-то давным-давно осенняя кета поднималась по Амуру до самой Шилки и даже до Ингоды. Ну, поверить, что проходила до Шилки 2824 километра, с большим трудом можно, но чтобы одолела еще 560 до Ингоды… Нет, не укладывается в сознании. Другое дело — доплывала до Благовещенска, шла в Зею, а по Амуру поднималась еще на 100–150 километров — об этом я достоверно знаю от своих дедов и из литературы. Летняя же кета добиралась до Уссури. Мой сын в это теперь так же мало верит, как я в Ингоду.

Во времена моих дедов кета заходила в Амур десятками миллионов производителей. Каких-нибудь 40–50 лет назад здесь оставляли потомство 4–5 миллионов кетин-икрянок, теперь же — меньше миллиона и то с помощью четырех заводов.

Мало этих заводов, мало. Нужно — как на Сахалине, где их работает 23! А еще необходимо восстановить множество загубленных лесозаготовителями и приисками нерестилищ, избавить реки от лавин неочищенных сточных вод, решительнее бороться с прямым и косвенным браконьерством… Впрочем, это тема для другого разговора. Серьезного. И он касается не только кеты и горбуши.

Краснохвостое величество

За особо крупные размеры, хищный уединенный образ жизни зовется речным тигром. В Амуре ловили тайменей весом до 60–80 килограммов. Активен круглый год, живет в чистых холодных водах. С весны придерживается горных рек, осенью спускается в Амур и низовья его крупных притоков. Икру откладывает в родниковых ключах и протоках в апреле — мае. Созревает к пятому-шестому году, имея полуметровую длину тела. Доживает до 30 лет, причем безостановочно растет…

Познакомился я с тайменем еще в детстве. На Тунгуске. По осеннему перволедью. Блеснил щуку, попадались сиги. И вдруг подцепилось такое могучее чудище, что оторопел я и не то в волнении, не то в испуге крикнул о помощи. Вытаскивал его из лунки дед Храмов — мой старый добрый наставник, и вытаскивал долго, и здорово помог его ухватистый хитроумный багорик. А потому мой первый таймень не высек в памяти ощущения борьбы с ним. Но налюбовался я на него вдоволь и рыбацкое самолюбие удовлетворил вполне, хотя было в том чудище, как помнится, не более метра с четвертью, а весил он, что выяснилось уже дома, 26 килограммов.

Рядом на льду замерзали крупные щуки, стыли полуметровые сиги, но глаза приковывал к себе мой первый таймень. Не скажу, что любовался я тогда его красотой, а вот мощное брусковатое тело и лобасто-зубастая голова той рыбы запечатлелись в памяти навечно.

Позднее мне не раз приходилось выволакивать на лед тайменей, но обычно маломерок — покороче метра. Фарта не было. Но наконец весной 1945-го, когда мне оставалось рыбачить на реке своего детства всего несколько последних месяцев, мою блесну взял такой верзила, что пришлось его осиливать «колхозом», спешно расширив лунку.

Сначала я решил, что зацепилась блесна за топляк, но нет же… Редкие рывки живого из-подо льда были такими невозмутимо сильными, что при каждом из них я едва выстаивал на ногах, а при могучем потяге рыба осиливала, пригибая меня ко льду. И вдруг перестала бороться, дала подтянуть себя к лунке, расплывчато показала важную морду сквозь слой воды — туловище в лунку не проходило. И снова ушла под лед на четверть часа… Но все же рыбацкой сплоткой мы ее одолели.

Этот трофей я запомнил куда лучше. Могучее и притом потрясающе красивое тело атлета с великолепной обтекаемостью. Голова, по длине занимающая четверть всего тела, лобастая, немного сплюснутая с боков, с большой очень зубастой пастью, причем крепкие острые зубы густо усеяли не только челюсти, но нёбо и язык. Глаза в меру большие, с выражением суровости и надменности.

И весь он был будто облачен в крепкую ратную кольчугу, по случаю близких свадеб красиво и благородно расцвеченную: спина бархатисто-коричневая, бока серебристо-зеленоватые в живописной россыпи черных крестообразных и полулунных пятен, живот с брюшными и анальным плавниками и внушительный хвост оранжево-красные, огнеперые, акварельной чистоты и яркости красок…

Оказался он «ростом» с меня — около полутора метров, весил же, по единодушному определению мужиков, два пуда и десять фунтов.

Потом лет двадцать редко имел я с тайменями дела, да, признаться, не изменял своей изначальной и непреходящей любви к карасю, и потому не завлекала меня охота на эту рыбу, которую восторженные люди именуют тигром горных рек. Бывая на тех «тигриных» реках, я больше интересовался хариусом. Может быть, за его жемчужно-блестящее, радужное очарование, возможно, и оттого, что удочку и крючок с детства предпочитал блесне, дорожке и спиннингу. Каждому свое…

Не так давно довелось мне несколько месяцев работать по сихотэ-алинскому Хору, выше села Бичевая, где река холодна и стремительна, сурова и дика. И посчастливилось как-то с директором зверопромхоза Виктором Петровичем Шипицыным две недели попутешествовать на лодке-водомете по Хору до самых его истоков и по его притоку Сукпаю — пока не зацарапала лодка по камням.

Правда, не досуже путешествовали мы, а работали: изучали леса, считали зверей, планировали промыслы… У охотоведов забот много.

А оказался мой спутник асом-спиннингистом, был он к тайменю столь же неравнодушен, как я к карасю. И за те две недели я впервые хорошо узнал, где и как живет летом «водяной тигр» да как его ловят умельцы.

Мы чаще всего останавливались у глубоких омутов под крутоярьем, особенно на резких речных поворотах, где вода могуче рыдала, бесилась и стонала, проносясь совсем рядом со спокойной многометровой глубиной, в которой угадывалась чернота камней, топляков и коряг. Не проходили мимо и угрюмых старых заломов: в ямах возле них не доставали дна самые длинные шесты. И тут Виктор Петрович священнодействовал. Сам он по себе — спокойный, выдержанный и рассудительный, душой и телом красивый мужчина, а вот спиннинг и таймени доводили его иной раз почти до транса. Но потом, успокоившись, он говаривал: разве может что-либо так снимать житейскую накипь, как рыбалка со спиннингом?

Обычно я не мешал ему и на берегу занимался своими делами, но приходилось и сидеть у руля на корме, когда орудовал он с носа плывущей по течению лодки. И наблюдал всю его технику лова, и здоровенные трофеи видел, и кое с какими сфотографировал. Но ярче всего запомнились три события.

Подкрутил было он свою блесну почти к самому борту и увидели мы, как за нею впритык спокойно плывет, лениво пошевеливая хвостом и плавниками, некое подобие красноперой акулы. Блесну она не взяла, но постояла у лодки несколько мгновений, строго озирая нас, и с величавым спокойствием неспешно погрузилась под вековой залом. Растаяла в глубине, как призрак… Старая была, опытная рыбина, изведавшая на своем веку почем фунт лиха.