Джон Стотт - Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик

• Название: Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик
• Автор: Джон Стотт
• Издательство: Издательство «Мирт»
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2000
• ISBN: 5–88869–089–9

Иисус Христос учил, что нравственность и поклонение, угодные Богу, должны исходить из сердца и что самым главным нашим жизненным стремлением должно быть искание не собственной славы, но славы Божьей.

Все это становится очевидным из разногласий Иисуса с религиозными вождями того времени. Иисус объяснял заблуждения саддукеев тем, что они не знали силы Божьей, а, полемизируя с фарисеями, Он утверждал, что источником авторитета для нас должно быть только Божье Слово без добавления человеческих преданий.

Надо сказать, ни один из этих споров до сих пор не прекратился. И нас прежде всего должно интересовать, на чьей стороне окажемся мы: на стороне Христа или Его оппонентов? Каково наше христианство на самом деле: воистину христианское или это только современный вариант фарисейства или саддукейства?

Джон Р. У. Стоп ведет активную деятельность как евангелист и пастор, администратор и учитель. С 1975 г. он почетный пастор Церкви Всех Душ в Лондоне. В настоящее время он президент общества «Христианское влияние». Джон Стотт хорошо известен по всему миру как прекрасный оратор и писатель. Среди его работ бестселлер «Основа христианства». Издательство «Мирт» выпустило на русском языке его книги из серии «Библия говорит сегодня»: «Послание к Галатам», «Нагорная проповедь», «Деяния святых Апостолов», «Послание к Римлянам», «Послания к Фессалоникийцам», «Послание к Ефесянам», «Второе послание к Тимофею».

---

Но все это время отец высматривал его на дороге и не терял надежды. Его терпение не поколебалось. Любовь его не увяла. Он упорно ждал. И когда он наконец–то заметил вдали своего мальчика, возвращающегося домой, когда тот еще был далеко, отец сразу же «сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его».

Здесь опять подчеркивается инициатива благодати. Отец не стал дожидаться, пока сын дойдет до дома, а выбежал ему навстречу, чтобы привести его домой. Он не хотел, чтобы сын искупил свою вину, не захотел сделать его рабом (чего тот вполне заслуживал). Он мгновенно восстановил его во всех сыновних правах и почтил его перстнем, обувью и лучшей одеждой. Он даже не стал дожидаться, пока сын закончит каяться в грехах; он перебил его, отдавая слугам приказание устроить праздник.

Но как только отец и весь дом стали веселиться, на их пиршество упала мрачная тень: старший брат угрюмо отказался войти на праздник. Узнав о причине музыки и танцев, он рассердился и не захотел присоединиться к пирующим, несмотря на уговоры самого отца. Он обиделся на то, что его повесе–брату был оказан такой прием, — особенно потому, что его собственная сыновняя преданность казалась ему совсем неоцененной и невознагражденной. В его образе мы видим таких людей, которым религия представляется раздачей заслуженных наград, а само понятие благодати кажется несправедливым, даже безнравственным. Он не знал вины, которую нельзя было бы искупить человеческими достижениями; ему было незнакомо не заслуженное нами Божье прощение; не знал он и небесной радости о кающихся грешниках. Он был суровым, угрюмым, высокомерным в своей праведности и безжалостным. Пока другие веселились, он, надувшись, стоял в стороне. Короче, он был настоящим фарисеем. А о фарисеях Эдершайм писал вот что: «У них не было Благой Вести для погибших; им было нечего сказать грешникам»[126].

Для фарисеев Христово общение с грешниками было непозволительным компромиссом с грехом; они не понимали, что там происходило на самом деле. Они не видели, что это было выражением Божьего сострадания по отношению к грешникам.

Отношение христианской церкви

Переходя от I столетия к XX, нам нужно спросить себя, как же относится к таким вот отверженным, к изгоям нынешняя христианская церковь? По–фарисейски или по–христиански? Боюсь, что часто по–фарисейски. Это значит, что церковь склонна (и всегда была склонна) к тому, чтобы устраниться от мира и предоставить его самому себе. Евангельские церковнослужители тоже не избежали такой тенденции, хотя на самом деле это является отклонением от истинно евангельского характера. Можно привести много примеров и показать разные причины такого общего отношения к неверующим. Позвольте мне остановиться на четырех из них, которые представляются мне наиболее распространенными.

1. Первой причиной является простое, неприкрытое, фарисейское самодовольство, проистекающее из уверенности в собственной праведности. Так мыслит старший брат из притчи о блудном сыне (неважно, высказывает он это вслух или нет): «Пусть грешник варится в собственном соку. Он получает то, что заслужил; так ему и надо». Об этом прямо мы не говорим, но именно такими мы и предстаем перед всем остальным миром. Для человека постороннего церковь часто выглядит не радушным и приветливым домом, но местом запретов, самодовольной удовлетворенности по отношению к самим себе и сурового осуждения по отношению ко всем остальным. Неверующие иногда говорят, что в миру они находят больше дружелюбия, больше сострадания и понимания человеческой слабости, чем в церкви. Им кажется, что церкви не хватает тепла; подчас они находят ее даже бесчеловечной.

Говоря все это, я вовсе не призываю, чтобы церковь поощряла человеческие грехи или махнула рукой на необходимость покаяния. Просто мне очень хотелось бы, чтобы она предлагала людям то, что Дейвид Шеппард, во время своего служения в Семейном центре «Мэйфлауер», называл «неосуждающей дружбой». Иначе создается впечатление, что церковь существует для святых, а не для грешников. Действительно, состоит она из «святых» в новозаветном смысле этого слова: каждый христианин принадлежит Богу и «святому» («отдельному, особому») народу Божьему Но, будучи святыми, мы все же остаемся грешниками. Наша природа греховна, и ноги наши то и дело спотыкаются. Мы еще не достигли совершенства и не стали непорочными. Скорее, Божья благодать поставила нас на путь, идя по которому мы и характером, и поведением станем такими, какими Он нас уже видит, — а именно, Его святыми.

Так что «святость» церкви больше относится к ее положению и заключается, скорее, в ее принадлежности Богу, в ее призвании и грядущей судьбе, нежели в ее нынешней деятельности. Фарисейство — это ложная претензия на святость, ложный взгляд на церковь. Оно превращает ее в заповедник для безукоризненно респектабельных членов общества, в музей редких духовных экспонатов. Церковь перестает быть тем, чем призвана: госпиталем для выздоравливающих грешников, убежищем для беспомощных и общедоступной гостиницей для странников и пилигримов.

Аббат Миконни спрашивает, что произошло бы в средней поместной церкви, если бы в нее зашел недавно покаявшийся воинственный коммунист, воевавший с «опиумом для народа», или женщина с панели. «Примут ли их? — спрашивает он. — Или мы принимаем Марию Магдалину только потому, что про нее написано в Евангелии? Интересно посмотреть, что будет, если такая Мария Магдалина зайдет на одно из наших собраний! Мы читаем о том, как не хотели иерусалимские евреи–христиане принимать к себе Савлагонителя, когда тот появился перед ними в качестве новообращенного. Как мы удивляемся их поведению! Хотел бы я посмотреть на Савла, зашедшего на одно из наших церковных „братских общений!"»[127]

В этом ложном фарисейском взгляде на церковь есть еще один аспект. Фарисейство ведь проявляется не только в нравственном отношении; оно может принимать также социальные и национальные формы. Как это нередко и происходит. Если церковь устанавливает более узкие рамки членства, чем указано в Писании, она становится фарисейской. Церковь объединяется общей верой в Христа и общим участием в Святом Духе. Кроме этого, у членов церкви часто вообще нет ничего общего. Мы отличаемся друг от друга темпераментом, характером, образованием, цветом кожи, культурными обычаями, языком и великим множеством других вещей. И слава Богу, что это так! Церковь удивительно универсальна, в ней «нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского» (Гал. 3:28). Иными словами, во Христе все мы равны. Различия по национальности и положению в обществе, которые разделяют людей в других человеческих сообществах, не имеют места в сообществе христианском. Притащив в христианское братство классовые или расовые различия, мы погубим его. «Рыбак рыбака видит издалека», — вообще, в этом, конечно, есть доля правды, но это — не христианская пословица. Слава церкви состоит не в том, что все мы похожи друг на друга, а как раз в том, что все мы непохожи. Так что с холодностью отворачиваться от брата и отталкивать его лишь из–за цвета его кожи, длины волос или косноязычия — значит предавать Христа и присоединяться к фарисеям.

2. Второй причиной того, что церковь устраняется от мира, является подлинная (пусть и ошибочная) боязнь оскверниться. Это дух монашества. Не следует категорически его осуждать, ибо он является искажением благородного идеала. Начинается все с истинного библейского признания того факта, что «мир», человеческое общество, отвергающее Божье правление, является попросту злым. Далее возникает желание выслушать библейские наставления — выслушать и исполнить! — о том, чтобы не любить мир, не сообразовываться с ним, а хранить себя неоскверненным от него (1 Ин. 2:15–17; Рим. 12:2; Иак. 1:27). Но за этим следует неверный поворот. Подразумевается, что единственный эффективный способ сохранить себя в чистоте — это избегать общества мирских людей; единственный путь отвергнуть мирскую жизнь — это устраниться из мира. Желание благое, но выводы, к сожалению, совершенно ошибочные.

Говоря все это, я не хочу подвергать сомнению искренность монахов и отшельников. Мне также не хотелось бы преуменьшать все то, чем христианство обязано монашеским орденам. Хотя некоторые монастыри и были рассадниками греха и алчности, другие, наоборот, в прошлые столетия являлись островками христианской культуры в бурном море варварства.

Кстати, тех евангельских христиан, которые всегда отвергали монашество, позднее обвиняли именно в приверженности к нему. И, по моему мнению, это обвинение в какой–то степени справедливо. Так, например, д–р Юджин Л. Смит, исполнительный секретарь Нью–Йоркского отдела Всемирного совета церквей, писал: «Я начал видеть в них истинных монахов нашего века, озабоченных, прежде всего, сохранением веры во всей ее чистоте посреди гибнущего и распадающегося мира — и готовых принять, зачастую ничуть не сомневаясь, все жертвы и трудности, которые потребуется для этого перенести»[128].