Марк Солонин - 25 июня. Глупость или агрессия?

• Название: 25 июня. Глупость или агрессия?
• Автор: Марк Солонин
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25300-5

Новая долгожданная книга от автора бестселлеров «22 июня», «На мирно спящих аэродромах» и «23 июня: день М»!

Новый взгляд на историю Второй мировой!

Неожиданный поворот в дискуссии о причинах разгрома Красной Армии летом 1941 года!

Прежде числившийся в сторонниках Виктора Суворова, в своей новой книге Марк Солонин фактически опровергает его нашумевшую гипотезу!

Виктор Суворов утверждает, что летом 41-го Сталин якобы готовился напасть на Германию. И если бы Гитлер не опередил его буквально в последний момент, успей Красная Армия ударить первой — Вермахт был бы разгромлен в считанные недели.

Горячие споры вокруг этой гипотезы не стихают по сей день. Однако до публикации данной книги никто из критиков Суворова почему-то не замечал, что описанная им альтернатива имела место в действительности!

25 июня 1941 года Красная Армия проверила «суворовскую» теорию на практике!

Что показала эта проверка?

Что случилось бы, успей Сталин ударить по Германии первым?

В чем именно не прав Виктор Суворов?

Если хотите знать — читайте новую сенсационную книгу Марка Солонина!

---

Такое развитие событий было вполне вероятным, и оно грозило развалить весь стратегический план Сталина по использованию европейской войны в своих целях. До этого он, подобно мудрой обезьяне из китайской притчи, «сидел на горе, наблюдая за схваткой двух тигров». В этой комфортной позиции советские руководители хотели бы сидеть и дальше. («Если уж у этих господ имеется такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без помощи Советского Союза. (Смех. Аплодисменты.) Мы бы посмотрели, что это за вояки». Молотов, речь на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г.) Теперь, в условиях затянувшейся войны с Финляндией, мало того что все увидели, какие «вояки» сидят в Кремле, но и господа Даладье и Чемберлен (у которых, как известно, никогда не было «неудержимого желания» воевать против Гитлера) получили прекрасный повод для того, чтобы повернуть пушки в другую сторону.

В создавшейся к началу 1940 г. ситуации сделать это им было бы одновременно и легко, и выгодно. Легко, потому что Лига Наций уже приняла соответствующие резолюции, в которых действия Советского Союза были названы «агрессией», а всех участников Лиги Наций призвали оказать помощь жертве агрессии. Таким образом, неоспоримая правовая база для вооруженного вмешательства в войну на стороне Финляндии была создана. Кроме того, «не по разуму усердный» товарищ Молотов своими совершенно разнузданными речами публично обнажил (и даже более — значительно преувеличил) роль СССР как фактического союзника гитлеровской Германии. А это позволяло представить всему миру любые антисоветские действия (в том числе и планировавшиеся авиационные удары по нефтепромыслам Баку) как удар по «базе тылового снабжения» фашистского рейха. Исключительная выгода положения заключалась в том, что после высадки на севере Норвегии англо-французский экспедиционный корпус просто не мог пройти в Финляндию иначе, чем через район шведских железных рудников Елливаре–Кируна. Рассекреченные после войны документы командования союзников однозначно свидетельствуют о том, что установление контроля над шведскими рудниками и незамерзающими портами Норвегии интересовало их гораздо больше, нежели благородная миссия «спасения Финляндии» [65].

Как бы повела себя Германия, если бы вооруженный конфликт между СССР и англо-французским блоком стал реальностью? Об этом можно только гадать. Но не приходится ни на минуту усомниться в том, как оценивал возможное развитие ситуации сам Сталин. «Надо запомнить самое важное — философию Ленина. Она не превзойдена и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию». А в соответствии с этой «непревзойденной философией» международная буржуазия в любой момент должна была отбросить все свои внутренние разногласия и объединиться для борьбы с первым в мире «пролетарским государством». Навязчивая идея о том, что «они вдруг возьмут и помирятся» как ночной кошмар преследовала Сталина на протяжении всей мировой войны. Даже после того, как Черчилль и Рузвельт — в полном противоречии со всей «философией Ленина» — бросились спасать его из той западни, в которую он сам себя загнал, маниакальная подозрительность Сталина не стала меньше. Тогда же, зимой 1940 года Сталин оценивал ситуацию в самых мрачных тонах: «Мы знали, что финнов поддерживают Франция. Англия, исподтишка поддерживают немцы, шведы, норвежцы, поддерживает Америка, поддерживает Канада. Знаем хорошо. Надо в войне предусмотреть всякие возможности, особенно не упускать из виду наиболее худших возможностей». Самая худшая возможность состояла в том, что из-за «ничтожной блохи» мудрой обезьяне придется спуститься с горы и вступить в схватку с одним из тигров, а может быть — и с двумя тиграми одновременно…

Отдадим должное товарищу Сталину, — выбирая между интересами дела и личным престижем, он в тот раз выбрал интересы дела. Первое предложение о готовности советского руководства выбросить за ненадобностью «правительство Куусинена» и заключить мирный договор с законными властями Финляндии поступило в Хельсинки 30 января 1940 г. Территориальные требования Советского Союза были при этом сформулированы весьма расплывчато («Необходимо также учитывать, что требования Советского Союза не ограничатся теми, какие были выдвинуты во время переговоров с господами Паасикиви и Таннером в Москве, поскольку после этих переговоров с обеих сторон была пролита кровь…») [22, 23]. В любом случае, этот дипломатический демарш свидетельствовал о готовности Сталина прекратить войну даже до достижения хотя бы минимальных военных успехов, которые могли бы позволить великой державе «сохранить лицо».

Увы, опасная болезнь, которую товарищ Сталин называл «головокружением от успехов», была распространена не только в Москве, но и в Хельсинки. В ответе, который финское правительство дало 2 февраля 1940 г., было больше обиды и гордости (по-человечески вполне понятных), чем здравого смысла. («Правительство Финляндии не начинало и не желало войны… Финляндия была удовлетворена своей прежней позицией, в основании которой лежали свободно заключенные договоры, и Финляндия не требовала для себя ничего… Правительство Финляндии считает, что передача территорий может быть осуществлена только путем обмена».) [22, 23]. По сути дела, Сталину предложили признать свое полное военное поражение и вернуться в исходную точку ни с чем. Разве что с согласием Финляндии на обмен некоторых территорий. И не более того.

Даже такие заявления «финляндской козявки» Сталин обдумывал целых девять дней (!), прежде чем 11 февраля затянувшееся затишье на фронте было взорвано грохотом артиллерийской канонады, известившей о начале генерального наступления Красной Армии на Карельском перешейке. Вероятно, на решение Сталина предпринять вторую попытку быстрого военного решения вопроса повлияла и поступающая по дипломатическим и разведывательным каналам информация, свидетельствующая о том, что дальше пустых разговоров и писания очередных «планов» англо-французское командование идти пока не собирается. Еще через месяц, в начале марта 1940 г., в Москве отчетливо поняли два взаимосвязанных факта: разгром финской армии неизбежен, но достичь его быстро не удастся. Несмотря на концентрацию огромных сил, стремительный марш-бросок по маршруту Выборг–Хельсинки так и не состоялся. Красная Армия наступала, но с огромными потерями, метр за метром мучительно «прогрызая» финскую оборону. Приближавшаяся весенняя распутица грозила еще более снизить темпы наступления, так как среди растаявших болот и озер (ледяной панцирь которых использовался в качестве взлетной полосы оперативных аэродромов) Красная Армия лишалась своего ключевого преимущества в танках и тяжелой артиллерии.

С другой стороны, угроза вмешательства в конфликт западных держав приняла уже абсолютно конкретные очертания: 13 марта немцы обнаружили английские подводные лодки у балтийских проливов [65], несколько тихоходных транспортов с войсками союзников уже вышли в море [95]. «Наиболее худшая возможность» начинала реализовываться, и мирный договор в Москве был заключен буквально за несколько дней до возможной высадки англо-французского экспедиционного корпуса в Скандинавии.

Подводя в своих мемуарах итоги «зимней войны», маршал Маннергейм пишет: «Причины того, что Советский Союз — хотя бы временно — решил отказаться от своих первоначальных планов, носили прежде всего военный характер… Молниеносного успеха не получилось… В дополнение возникла целая серия политических осложнений. Наиболее важным из них стала угроза вмешательства западных стран, что могло разрушить отношения СССР с Францией и Англией.

Кремлю было невыгодно и то, что у него на севере руки оказались связанными именно в тот момент, когда перед ним встали новые задачи (подчеркнуто мной. — М.С.), предусмотренные советско-германским пактом: оккупация Бессарабии и большевизация прибалтийских стран…» [22].

Последнее замечание — о планах оккупации Бессарабии, каковые планы могли быть сорваны затянувшейся сверх всякой меры финской войной — заслуживают того, чтобы остановиться на этом вопросе чуть более подробно.

На уровне «народной молвы» войну против Румынии ждали, причем ждали именно весной 1940 г. Эти ожидания совершенно четко фиксируются в донесениях Особых отделов Ленинградского военного округа как характерные примеры «нездоровых настроений», имеющих место у части военнослужащих. В частности, именное необходимостью переброски войск на «румынский фронт» молва связывала и внезапное прекращение финской войны. На эту «солдатскую правду» можно было бы и не обращать большого внимания — всякая война порождает свои устойчивые мифы, — если бы о том же самом не проговаривались и самые высокопоставленные командиры.