Пьер Пежю - Каменное сердце

• Название: Каменное сердце
• Автор: Пьер Пежю
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39621-4

Пьер Пежю — популярный французский писатель, обладатель престижных литературных премий «Fnac» и «Интер», автор более 15 романов и эссе, переведенных на два десятка языков.

Кто определяет наши судьбы и можно ли изменить то, что предопределено заранее? Семнадцатилетней Лейле случайно открывается удивительная тайна, с помощью которой можно как книгу переписать свою судьбу и направить ход повествования своей жизни совершенно в другом направлении. Потому что, кроме нашего мира, существуют другие миры, и в одном из них живет писатель, который сочиняет ее историю. Надежно укрывшись в своем мире, он пишет роман, не подозревая о том, что его сюжет и персонажи в точности воплощаются в реальной жизни. Но никто не знает, как найти мост между двумя мирами и узнать творца твоей судьбы. Однако Лейла твердо решает пройти «сквозь прозрачные перегородки» и разыскать автора своих приключений.

Впервые на русском.

---

Я хотел пропустить ее слова мимо ушей, но Алиса на этом не успокоилась:

— Вы же прекрасно знаете, Жак, что мне вы можете сказать все… Теперь-то я могу выслушать все…

Я ждал, что она прибавит что-нибудь вроде «даже самое худшее». И Алиса у меня за спиной проговорила:

— Даже самое худшее.

Воплощение

Я расстался с последними своими семью ящиками. Поцеловал в лоб старую подругу и вернулся домой. По дороге я думал о той рукописи, которую спас из огня. Мне очень смутно припомнился прочитанный несколькими годами раньше в вечерней газете очерк о нищете, зиме и одиночестве. Я целыми днями думал об этом несчастном и в конце концов вырезал статью, несколько раз ее перечитал и сохранил.

За рулем я говорил себе: «Теперь я совсем такой же, как он: ни жены, ни дома, ни книг, ни планов, ни направления, ничего! Единственная разница — наличие нескольких женщин, которых я более или менее вынудил стать хранительницами гробницы моих книг… и приличной суммы на банковском счете, потому что мне еще некоторое время будут капать деньги за мои романы».

Полчаса спустя, остановив грузовичок у дома, я увидел девушку в красном пуловере. Она сидела на верхней ступеньке, прислонившись к двери. Подсунула под спину рюкзак и небрежно скрестила вытянутые ноги, как будто настроилась на долгое ожидание. Я открыл дверцу. Не сводя с девушки глаз, нащупал носком ботинка металлическую подножку. Девушка не шелохнулась. Она тоже смотрела на меня.

Ногой захлопнув дверцу, я прислонился к кузову. Мельком увидев в наружном зеркале свое лицо, я заметил многодневную щетину, которая меня совсем не красила. Вокруг нас разлился странный серый свет, и стояла глубокая тишина, которую лишь подчеркивал далекий треск моторов где-то там, на шоссе. Девушка выглядела осунувшейся, под глазами у нее лежали тени. Она только и спросила, не улыбнувшись:

— Вы и есть писатель?

Мне захотелось сказать, что раньше я был чем-то в этом роде, но теперь с этим покончено. Однако ответил:

— Да… он самый.

И тут же меня одолели сразу несколько неприятных физических ощущений. В желудке было пусто, меня слегка подташнивало. Рот одновременно пересохший и наполненный чем-то горьким и вязким, я никак не мог это проглотить. Девушка не выпалила единым духом, робко или смущенно: «вы-и-есть — писатель?», но проговорила довольно уверенно и с оттенком агрессивности сначала: «вы и есть?» — а потом: «писатель?» И я уже слышал раньше этот звонкий голос, отчетливо выговаривающий каждый слог! Может быть, не в действительности, а в своей голове! И я прекрасно знал эту манеру говорить, это полное энергии спокойствие. Этот взгляд, впившийся в мои глаза! Она прибавила:

— Мне в деревне, в кафе, люди объяснили, где находится дом писателя… то есть ваш. Они сказали, надо идти вдоль реки… Вообще с этой штукой ошибиться невозможно! — И, не поворачивая головы, она показала пальцем на каменное сердце.

В эту минуту я еще мог сохранить некое подобие нормальности, сделав вид, будто ко мне явилась одна из тех молоденьких бродяжек, которые с рюкзаком за спиной идут из края в край и просят где немножко денег, где накормить или пустить переночевать. Я же, напротив, хладнокровно подумал, что происходит нечто серьезное. Нет, не нечто «сверхъестественное», потому что, когда стоишь в двух шагах от красивой девушки, которая двигается и разговаривает, ощущения «сверхъестественности» не появляется. Нечто серьезное. Но в то же время удивительно приятное. Agnus ex machina!

Я сжал челюсти, сглотнул и только после этого смог выговорить:

— Мы, кажется, где-то встречались?

— Я не местная, — вежливо ответила она. — Я не отсюда, я нездешняя. Я хочу сказать… совсем нездешняя! Но я думаю, что искала именно вас.

Я чуть было не выкрикнул ее имя, но, к счастью, она представилась сама:

— Я — Лейла. — Таким тоном, каким говорит женщина, уверенная, что, если ее и не узнали с первого взгляда, упоминание ее имени все расставит по местам.

«Лейла!» — нетерпеливо повторила она, как будто хотела сказать «вы же знаете!», и я уже не мог сдвинуть брови и поскрести в затылке, припоминая, где же и когда же мы могли познакомиться. Конечно, я ее знал!

Я был совершенно не подготовлен к такой необыкновенной встрече, и все же у меня не было ни малейших сомнений в том, кем была сидящая передо мной маленькая девушка. Я не мог ее не узнать, потому что несколько дней перед тем перечитывал посредственный роман, на страницах которого моими собственными словами описывалась некая Лейла…

Я мог бы притвориться изумленным или перепуганным, но — бесконечная ли моя усталость тому виной или неотступное чувство рвущихся связей? — я не испытывал ни настоящего удивления, ни страха: я безмятежно принимал невозможное. Впрочем, эта невозмутимость при фантастическом появлении персонажа, мной, как мне казалось, выдуманного, избавила нас, одного и другую, от обмена репликами еще более нелепыми, чем те обстоятельства, в которых мы очутились.

Когда я начал подниматься по ступенькам крыльца, девушка вскочила на ноги с кошачьей ловкостью, и я вспомнил, что именно так и описал ее, если не в рукописи, то, по крайней мере, в черновиках романа. Потом она опасливо посторонилась, пропуская меня. Я открыл дверь, попросту толкнув ее, потому что дом никогда не запирался на ключ. Она вошла следом за мной, и мне пришлось в этой ни с чем не сообразной ситуации быстро припомнить обыденные слова:

— Ты, наверное, устала? Ты, наверное, проголодалась?

Прихожая с выложенным плитками полом наконец-то освободилась от всех этих проклятых ящиков. Наши шаги и мой голос гулко отзывались в пустоте. Тележку можно было отправить на покой. В углу остались только моя готовая к отъезду дорожная сумка, рукопись «Шульца — Лейлы» и экземпляр «Авессалома, Авессалома!», между страницами которого лежали нераспечатанное письмо на имя Жюльетты и таинственная визитная карточка.

— Да, устала смертельно, — зевнув, проворчала девушка, — но есть хочется еще сильнее. Очень-очень хочется!

Ее зверский аппетит — теперь я и его припомнил. И тогда я потащил ее в кухню, вернее, туда, где раньше, до нашествия рыжих муравьев в день полной распродажи, была кухня. От нее мало что осталось. Стол, плитка и кое-какая еда, которую не надо было хранить в холодильнике.

— Кажется, у меня есть сыр. И хлеб должен был остаться.

Мы устроились за столом на убогих табуретках, и я принялся резать складным ножом мягкий бледный кусок «Каприза богов». Лейла тотчас набросилась на сыр и впилась зубами в огромную краюху. Этот внезапно нападающий на нее неутолимый голод — особенность персонажа! Набив полный рот, Лейла с любопытством осматривалась кругом. Я призадумался было, почему и она не выглядит ни испуганной, ни взволнованной, но вспомнил, что описал рано пришедшее к ней умение владеть собой и ждать подходящего момента. И тоже решил подождать. Ее намерению заговорить со мной помешало непомерное количество сыра и хлеба, распиравших ей щеки. Она только улыбнулась и знаком попросила меня потерпеть.

Когда я вытащил бутылку красного, она немедленно накрыла ладонью стоявший перед ней стакан:

— Я не пью вина! Спасибо… — И, подойдя к раковине, она сунула голову под кран и долго пила, а потом умылась холодной водой.

Я выпил за ее здоровье. Я не мог оторвать от нее взгляда. Она просто-напросто была здесь, передо мной, и я не без гордости, да, не без гордости восхищался ее заурядным совершенством, потому что она была в точности такой, какой я ее воображал, такой, какой я ее однажды вообразил, но ко всему она еще была цельной, одушевленной и чудесным образом воплотившейся.

Я допил первый стакан вина, мечтая о том, чтобы эти мгновения длились вечно. Я был по-настоящему счастлив оттого, что эта девушка оказалась в моем доме. Мне хотелось ее защищать и хотелось ее выслушать. Но больше всего мне хотелось ее разглядывать. У меня никогда не было детей, и я не знал, называть ли то, что я испытывал, отцовским чувством, но подумал, что эта смесь неверия, очевидности, эйфории и признательности была скорее «творцовским чувством». Восторг и смятение писателя, внезапно осознавшего, какая пропасть разделяет его мелкие словесные измышления и неисчерпаемое богатство, великолепие «реального присутствия».

Романист работает мелкими штрихами, оставляя глубокие разрывы: ограниченный набор внешних деталей, глаза, волосы, походка, несколько прилагательных для описания психологии, обрывок прошлого, клочок облика, глаголы и наречия, фрагменты тела и обстановки. «Реальное присутствие», сотканное из тепла, плоти, дыхания и пауз, одновременно навязывает десять тысяч крохотных и роскошных подробностей, которые даже и описывать не надо, настолько они очевидны, спокойно явлены здесь и теперь. Романист, желая создать иллюзию правдоподобия, во многом полагается на скорость чтения и на воображение читателя, которое восполнит пробелы. Реальное присутствие обладает спокойной мощью конкретности. И ее загадочным воздействием.