Пьер Пежю - Каменное сердце

• Название: Каменное сердце
• Автор: Пьер Пежю
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39621-4

Пьер Пежю — популярный французский писатель, обладатель престижных литературных премий «Fnac» и «Интер», автор более 15 романов и эссе, переведенных на два десятка языков.

Кто определяет наши судьбы и можно ли изменить то, что предопределено заранее? Семнадцатилетней Лейле случайно открывается удивительная тайна, с помощью которой можно как книгу переписать свою судьбу и направить ход повествования своей жизни совершенно в другом направлении. Потому что, кроме нашего мира, существуют другие миры, и в одном из них живет писатель, который сочиняет ее историю. Надежно укрывшись в своем мире, он пишет роман, не подозревая о том, что его сюжет и персонажи в точности воплощаются в реальной жизни. Но никто не знает, как найти мост между двумя мирами и узнать творца твоей судьбы. Однако Лейла твердо решает пройти «сквозь прозрачные перегородки» и разыскать автора своих приключений.

Впервые на русском.

---

Он снова подумал про пистолет, сжав пустой кулак. Рука может жаждать стиснуть рукоятку пистолета, как мужчина может отчаянно жаждать тела ушедшей женщины. Вообще-то, если бы у него было оружие, ему вполне хватило бы двух выстрелов. Первую пулю он всадил бы в свое отражение, вторую — себе в висок. Или в рот. Или в сердце. Ему было из чего выбирать.

Шульц снова залез в машину, закутался потеплее, готовясь к ночи. Посидел в нерешительности, не зная, запускать ли мотор, зажег свечу. Но под толщей одеял его трясло, он то и дело дергался, ему мерещилось, будто сквозь запотевшее стекло он различает чью-то прильнувшую к окну ухмыляющуюся физиономию. Незнакомец смотрел на него, спящего. Он включал контакт, бессознательно вел машину и под утро оказывался на другом конце предместья.

Во время своих скитаний он набрел на покрытую смерзшейся грязью площадку, большой пустырь, по которому были разбросаны с полсотни раздолбанных трейлеров, наглухо захлопнутых, словно огромные ракушки. Утратив способность двигаться, легкие повозки превратились в хижины и теперь, кое-как залатанные, наращенные фанерными пристройками или пластиковыми навесами, возвышались над свалкой, над путаницей поломанных вещей. В нескольких сотнях метров от маленького вокзала, над бетонным обрывом, под которым гудело шоссе, среди пустых ржавых сараев, в обширном угрюмом кемпинге, при лунном свете выглядевшем особенно уныло, жили люди. Городские власти, должно быть, растерявшись и не зная, что предпринять, милосердно оставили болтаться на столбах несколько проводов и даже установили уличные туалеты. Сейчас они обледенели, но ими по-прежнему пользовались, а у окаменевшего дерьма было то преимущество, что оно не воняло.

Шульц приткнулся в этом углу, который был ничем не хуже всякого другого. Его хоть немного, а успокаивало соседство бедняков, не имевших настоящего дома, но все же располагавших более надежным пристанищем, чем он сам. Выждав, пока совсем стемнеет, он выключал все фары и ставил машину как можно ближе к этим окончательно и бесповоротно временным жилищам. Он знал, что рано или поздно его машина сломается. Тогда он накроет ее брезентом, устроит нечто наподобие навеса, растянутого на колышках, и сможет даже на день оставаться здесь: и ему дано отвоевать себе клочок пространства. Он мечтал о том, как бросит якорь в этой грязи. У него снова будут соседи. Почти что новый адрес.

Шульц исподтишка наблюдал за будущими соседями. Одинокий дядька, пыхтя таскавший с места на место свою канистру с жидким топливом. Помятая парочка с тучной псиной. Семья с хорошенькими детишками, которые по утрам, когда с яркими ранцами за спиной шли в школу, раскатывали ледянки. Два нелюдимых парня, которые дверь открывали только для того, чтобы бросить на гору пустых бутылок очередную пустую бутылку. Звенело разбитое стекло, хлопала дверь — и больше ни звука. Из-за стопок газет, загораживавших крохотные окошки, кое-где пробивалось голубоватое свечение старого телевизора — ведь даже и здесь, на дне, среди этого убожества, болтливые раскрашенные тени показывали представления на стенах пещер.

Шульц внимательно присматривался и к перемещениям двоих или троих приличного вида мужчин чуть помоложе его самого: на рассвете они, в костюмах и при галстуках, украдкой выскальзывали из своих фургонов и, стараясь не запачкать ботинок, направлялись к вокзалу, до которого было рукой подать. Эти убогие, прикрывающие нищету пристойной одеждой, еще, видно, где-то служили, но висели на волоске и делали вид, будто не замечают, что вот-вот сорвутся. Они растворялись в холодной тьме, и Шульц смотрел им вслед. Он в точности знал, что они чувствуют, и его от этого подташнивало.

К середине дня показывались другие люди, они еле передвигали ноги, с трудом волоча кто газовый баллон, кто гигантскую плюшевую розовую пантеру, кто битком набитый пластиковый пакет или, прикрыв полой собственного пальто, человеческого детеныша. Они отыскали в мире выбоину, в которой можно ненадолго задержаться, пока не унесет стремительным течением.

Всякий раз, возвращаясь после дневных скитаний, Шульц со страхом думал, что может не найти «своего» места рядом с трейлерами, не увидеть больше светящихся окошек и привычной грязи.

Так он довольно мирно провел несколько ночей, а потом его задолго до рассвета разбудили глухие удары и крики, доносившиеся из ближайшего к нему трейлера. Он прислушивался, вглядываясь в темноту. Внезапно из дверцы метнулась маленькая черная фигурка. Он разглядел девчушку, которая со всех ног мчалась к его машине, затем показались два здоровенных парня, оба нелепо размахивали руками.

Девочка, не подозревавшая о том, что в машине кто-то есть, затаилась у дверцы. Она пыталась спрятаться, ускользнуть от тех двоих. Шульц, прижавшись лицом к стеклу, увидел в нескольких сантиметрах от себя черные волосы беглянки. Пока парочка, едва держась на ногах, вглядывалась в темноту, девочка не дышала. Потом один из них решился сделать шаг, но поскользнулся на бутылках и грохнулся. Приятель, пытаясь ему помочь, свалился на него, и обоим стоило нечеловеческого труда снова подняться на ноги. Девочка чуть распрямилась, и Шульц увидел ее лоб и глаза.

Но те двое уже с воплями приближались к ее укрытию. Шульц тихонько приоткрыл заднюю дверцу и сказал:

— Залезай скорее!

Девочка, не вдаваясь в подробности, скользнула в машину и присела между сиденьями. Парни попытались бежать, один из них размахивал бутылкой. Шульц поспешно включил контакт, мотор протяжно взвыл — как всегда, барахлит на холоде. Шульц дал задний ход и принялся отчаянно крутить ключ зажигания. Мотор пыхтел все слабее. Внезапно машина рванулась назад. Шульц, не видя ни зги, пятился, перебросив через спинку свободную руку, касаясь волос сидевшей на полу девочки. Он притормозил, включил первую скорость, на полном ходу пронесся под носом у двух пьяниц и вырулил на ближайшую улицу. Один из двоих, оставшихся торчать на месте, вяло запустил ему вслед бутылкой.

Вскоре он катил прямо, в висках стучало уже не так сильно. Девочка выпрямилась. Он видел в зеркальце заднего вида ее большие черные глаза, но продолжал вести машину молча. В тишине раздался звонкий, чистый, уверенный и чуть насмешливый голос.

— Спасибо, — сказала девочка. — Меня зовут Лейла. Как хорошо, что вы там оказались. Я, видите ли, давно их знаю… Они как выпьют, так совсем звереют.

— Похоже, выпили они крепко! — ответил Шульц, стараясь разглядеть в зеркале все ее лицо.

И после довольно продолжительной паузы прибавил:

— Я тоже рад, что ты здесь. Уже светает.

Побег

Звонок еще разрывал барабанные перепонки, а ученики всей толпой, с грохотом отталкивая и опрокидывая стулья, уже рванули к двери, с хохотом и криками вывалились в коридор, и над классом снова повисла пыльная тишина. От удалявшегося молодого шума тишина казалась еще более веской.

Одна только Лейла осталась сидеть на своем месте. Голова поднята, плечи расправлены. Руки сложены на узком колченогом столе, исписанном вдоль и поперек. Она часто дышит, и сердце у нее колотится, высокая грудь вздымается под ярко-красным шерстяным пуловером. Она пристально смотрит на сидящего напротив нее преподавателя философии — он тоже не вышел из класса. Грузно осел на своем стуле за учительским столом, уткнулся в бумаги, подперев лоб рукой. Он читает. Иногда что-то записывает. Время от времени глубоко вздыхает. Лейла глаз не сводит с его бледного лица, резко выделяющегося на фоне черной доски.

Сама не понимая почему, она восхищалась этим человеком. Он сразу стал очень много для нее значить, с самого начала года она впитывала каждое его слово. Она заметила, что, едва закончив урок, он прирастал к стулу, замыкался в себе, шмыгал носом, потом вздыхал и, не в силах заставить себя уйти, погружался в чтение.

Лейле хотелось знать, где и как он живет, но куда больше ее интересовало, о чем он, собственно, думает…

Иногда зимними вечерами в темном здании лицея только окно кабинета философии и оставалось освещенным. Он все еще был там. Читал или писал.

Лейле нравилось смотреть, как оживляется и разгорается лицо учителя, когда он произносит имена философов и по памяти цитирует их загадочные высказывания, дошедшие из глубины веков. Голос его в такие минуты звучал мощно и уверенно, а пылающий взгляд казался устремленным сквозь грязные стены куда-то очень далеко. В ветхой скорлупке еще жила давняя страсть.

Лейле казалось, что этот человек наделен способностью ясно видеть понятия, которые ей самой разглядеть было не дано. Она верила, что ему открыт доступ к другой истине. Она с удовольствием ловила срывавшиеся с его губ необычные слова и странные вопросы, которые потом волновали ее во сне. Преподавателю философии было в высшей степени наплевать на невнимание большинства учеников, на шум в классе. В нем было нечто, производившее впечатление даже на самых горластых, даже на самых отпетых учеников, которые терпеть не могли лицея. Его все-таки уважали. И почему-то побаивались.