Алексей Писемский - Люди сороковых годов

• Название: Люди сороковых годов
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А вы человек ихний? - спросил его Павел.

- Нет, - отвечал синий господин, как бы несколько сконфуженный этим вопросом, - я нанят у них при стане.

- Что же вы - письмоводитель? - спросил опять Павел.

- Нет, - отвечал синий господин, - словно бы пониже - рассыльный. Прежде служитель алтаря был! - прибавил он и, заметив, что становая уехала далеко от них, проговорил: - Поехать - барыне ворота отворить, а то ругаться после станет! - И вслед затем, он стал изо всей силы колотить свою лошаденку находящейся у него в руках хворостиной; лошаденка поскакала. Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.

- Кто это такой? - спросил он у рассыльного, который успел уже приехать и отворил ему дверь в комнаты.

- Это беглою солдата пересылают, - отвечал тот совершенно спокойно.

- Зачем же ноги у него так обтерты? - спросил Павел, отворачиваясь и не могши почти видеть несчастливца.

- У нас трут, не смазывают: благо народу-то много! - проговорил каким-то грустно-насмешливым голосом рассыльный.

Войдя в комнаты, Павел увидел, кроме хозяйки, еще одну даму, или, лучше сказать, девицу, стоявшую к нему спиной: она была довольно стройна, причесана по-модному и, видимо, одета не в деревенского покроя платье.

"Уж не та ли эта особа, в которую мне сегодня предназначено влюбиться?" - подумал Павел, вспомнив свое давешнее предчувствие, но когда девица обернулась к нему, то у ней открылся такой огромный нос и такие рябины на лице, что влюбиться в нее не было никакой возможности.

По простоте деревенских нравов, хозяйка никого никому не представляла. Девица, впрочем, сама присела Павлу и, как кажется, устремила на него при этом довольно внимательный взгляд.

Обед сейчас же почти последовал после приезда.

За столом, кроме четырех приборов для полковника и сына, самой хозяйки и девицы, поставлен был еще пятый прибор.

Становая, как села за стол, так сейчас же крикнула:

- Добров, где ж ты?

На этот зов вошел рассыльный, стоявший до того в передней.

- Садись обедать-то, Михаил Поликарпыч позволит, - сказала становая, указав ему головой на пустой прибор.

- Позволите, ваше высокородие? - спросил Добров полковника.

- Садись - мне что? - разрешил тот.

Добров сел, потупился и начал есть, беря рукою хлеб - как берут его обыкновенно крестьяне. Все кушанья были, видимо, даровые: дареная протухлая соленая рыба от торговца съестными припасами в соседнем селе, наливка, настоенная на даровом от откупщика вине, и теленок от соседнего управляющего (и теленок, должно быть, весьма плохо выкормленный), так что Павел дотронуться ни до чего не мог: ему казалось, что все это так и провоняло взятками!

Барышня между тем, посаженная рядом с ним, проговорила вслух, как бы ни к кому собственно не относясь, но в то же время явно желая, чтобы Павел это слышал:

- Я, так досадно, сегодня проспала; проснулась и спрашиваю: где Маша? "Да помилуйте, говорят, она с час как уехала к обедне". Так досадно.

Но Павел не поддержал этого разговора и с гораздо большим вниманием глядел на умную фигуру Доброва.

- Отчего же вы из служителей алтаря очутились в рассыльных? - спросил он его.

- Расстрижен из своего сана, - отвечал тот, сейчас же вставая на ноги.

- За что же? Сидите, пожалуйста!

Добров сел.

- По несчастию своему, - отвечал он.

- Ну, не столько, чай, по несчастию, сколько за пьянство свое, подхватила становая.

- Не я один пью, Пелагея Герасимовна, и другие прочие тоже пьют.

- Пьют, да все, видно, поумней и поскладней твоего, не так уже очень безобразно, - проговорила становая.

- Он, вероятно, теперь не пьет, - заметил Павел, желая хоть немного смягчить эти грубые слова ее.

- Не пьет, как денег нет, да и кочерги Петра Матвеича побаивается.

(Петр Матвеич был муж становой).

- Какой кочерги? - спросил ее Павел.

- Тот его - кочергой сейчас, как заметит, что от рыла-то у него пахнет. Где тут об него руки-то марать; проберешь ли его кулаком! Ну, а кочерги побаивается, не любит ее!

- Кто ж ее любит, сударыня? - произнес рассыльный и весь покраснел при этом, как вареный рак.

Барышня же (или m-lle Прыхина, как узнал, наконец, Павел) между тем явно сгорала желанием поговорить с ним о чем-то интересном и стала уж, кажется, обижаться немножко на него, что он не дает ей для того случая.

После обеда, наконец, когда Павел вместе с полковником стали раскланиваться, чтобы ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась к нему:

- Monsieur Вихров, - начала она немного лукавым голосом, - меня не знает, а я его знаю очень хорошо.

- Меня? - спросил Павел.

- Да, вас. Мне про вас очень много рассказывала одна моя соседка и приятельница.

- Кто такая? - спросил Павел.

- Madame Фатеева, - отвечала многознаменательно m-lle Прыхина.

- Ах, боже мой! - воскликнул Павел. - Она опять сюда приехала?

- Да, она опять приехала - возвратилась к мужу, - продолжала m-lle Прыхина тем же знаменательным тоном.

- И, что же, ладит с ним? - спросил Павел.

- Ладит, по возможности, что же делать? Не имея состояния, надо ладить!

- Поклонитесь ей, пожалуйста, от меня, когда ее увидите, - проговорил Павел.

- И только? - спросила m-lle Прыхина опять уже лукаво.

- Только, разумеется, - отвечал Павел.

- Странно! - проговорила m-lle Прыхина, и на некрасивом лице ее изобразилось удивление.

Павел, в свою очередь, тоже посмотрел на нее с некоторым вниманием.

Вскоре потом он выехал с отцом.

Когда Павел садился на лошадь, которую подвел ему Добров и подержал даже ему стремя, он не утерпел и спросил его:

- Отчего вы служите в рассыльных и не приищете себе более приличного места?

- Мне нельзя, сударь, - отвечал тот ему своим басом, - я точно что человек слабый - на хороших местах меня держать не станут.

Павел дал шпоры своей лошади и поехал. Вся жизнь, которую он видел в стану, показалась ему, с одной стороны, какою-то простою, а с другой тяжелою, безобразною и исковерканною, точно кривулина какая.

IX АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН

Желая развлечь сына, полковник однажды сказал ему:

- А что, не хочешь ли, поедем к Александру Ивановичу Коптину?

Павел некоторое время думал.

- К Коптину? - повторил он.

Ему и хотелось съездить к Коптину, но в то же время немножко и страшно было: Коптин был генерал-майор в отставке и, вместе с тем, сочинитель. Во всей губернии он слыл за большого вольнодумца, насмешника и даже богоотступника.

- А что, он не очень важничает своим генеральством и сочинительством? спросил Павел отца.

- Нет, не очень!.. Когда трезв, так напротив весьма вежлив и приветлив; ну, а как выпьет, так занесет немного... Со мной у него тоже раз, продолжал полковник, - какая стычка была!.. Рассказывает он про Кавказ, про гору там одну, и слышу я, что врет; захотелось мне его немножко остановить. "Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!" - "Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!" Я говорю: "Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а вас - так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав, в коляску положили!" Засмеялся... "Было, говорит, со мной, полковник, это, было!.. Не выдержало мое генеральское тело и сомлело перед очьми народными!" По-славянски, знаешь, этак заговорил - черт его знает что такое!

Павел однако решился съездить к Коптину.

В день отъезда, полковник вырядился в свой новый вицмундир и во все свои кресты; Павлу тоже велел одеться попараднее.

- Нельзя, братец, все-таки генерал! - сказал он ему по этому поводу, и презамечательный на это, бестия!.. Даром что глядит по сторонам, все в человеке высмотрит.

Дорогой Павел продолжал спрашивать отца о Коптине.

- Скажите, папаша, ведь он сослан был?

- Как же, при покойном еще государе Александре Павловиче, в деревню свою, чтобы безвыездно жил в ней.

- За что же?

Полковник усмехнулся.

- Песню он, говорят, какую-то сочинил с припевом этаким. Во Франции он тоже был с войсками нашими, ну и понабрался там этого духу глупого.

- Какая же это песня, папаша?

- Не знаю, - отвечал полковник. Он знал, впрочем, эту песню, но не передал ее сыну, не желая заражать его вольнодумством.

- А как же его простили?

- Простили его потом, когда государь проезжал по здешней губернии; ну, и с ним Вилье[50] всегда ездил, по левую руку в коляске с ним сидел... Только вот, проезжая мимо этого Семеновского, он и говорит: "Посмотрите, говорит, ваше величество, какая усадьба красивая!.. (прошен уж тоже заранее был). Это, говорит, несчастного Коптина, который в нее сослан!" - "А, говорит государь, разрешить ему въезд в Петербург!"