Алексей Писемский - В водовороте

• Название: В водовороте
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами.

- Все это так-с! - произнесла она. - Но все это, как хотите, очень бледные начинания, тогда как другое-то, старое, отжившее, очень еще ярко цветет!

- А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. - произнес с чувством Жуквич. - Возьму вами ж подсказанный пример... - продолжал он, устремляя вдаль свои голубые глаза и как бы приготовляясь списывать с умственной картины, нарисовавшейся в его воображении. - Взгляните вы на дерево, когда оно расцветает, - разве ж вся растительная сила его направляется на то, чтобы развивать цветки, и разве ж эти цветки вдруг покрывают все дерево? - Нисколько ж! Мы видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только то тут, то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания!

- Это хорошо! - воскликнула Елена. - Эти бедные социальные цветки поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые.

- Да нет ж: эти цветки дадут семена, из которых начнут произрастать новые деревья!

- С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! - подхватила Елена.

- Нет, с другими ж, с другими! - произнес многознаменательно Жуквич.

- Ах, не думаю, что с другими!.. - сказала грустным голосом Елена. Может быть, у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь - нисколько, нисколько!

- Но как ж меня заверяли, и наконец, я читал ж много, - перебил ее с живостью Жуквич, - что здесь социалистические понятия очень хорошо прививаются и усвоиваются...

- В Петербурге - может быть! - сказала ему Елена.

- Нет, здесь, именно ж в Москве! - повторил настойчиво Жуквич.

Елена сомнительно покачала головой.

- Прежде еще было кое-что, - начала она, - но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры - тоже, улыбнись им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.

- Грустно ж это слышать, - сказал Жуквич в самом деле грустным голосом, - а я ж было думал тут встретить участие, сочувствие и даже помощь некоторую, - присовокупил он после короткого молчания.

- Но в чем вам, собственно, помощь нужна? - спросила его Елена.

Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ.

- Я - поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! - начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. - Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.

- То есть поляков, конечно? - подхватила Елена.

- О, да! - подтвердил Жуквич.

- А вы знаете, что я ведь тоже полька? - сказала Елена.

- Да, знаю ж! - воскликнул Жуквич. - И как землячку, прошу вас не оставить меня вашим вниманием! - прибавил он с улыбкою и протягивая Елене руку.

- В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием.

- Но я прошу вас, панна Жиглинская, об одном! - присовокупил он затем каким-то почти встревоженным голосом. - Все ж, о чем я вам говорил теперь, вы сохраните в тайне...

- Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она.

- В тайне ж от всех, даже от князя! - говорил Жуквич тем же встревоженным голосом.

- И от князя? - переспросила Елена.

- Да... Я князя давно знаю. Он не любит ж поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен... расстрелян...

- Извольте, я и князю не скажу!.. - отвечала Елена, припоминая, что князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.

- Если вы мне позволите то! - отвечал Жуквич, уже вставая и приготовляясь уйти.

- Я даже буду просить вас о том! - подхватила Елена. - Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать, на целый день. Послезавтра, например, можете прийти?

- Могу.

- Ну, так и приходите! - заключила Елена.

При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.

- А у меня все сидел этот Жуквич, который привез мне письмо от Миклакова! - сказала Елена.

- Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего чтения.

- Ничего особенного! - отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до того Елпидифором Мартынычем. - Я позвала Жуквича послезавтра обедать к нам!.. - присовокупила она.

- Зачем? - спросил как бы с некоторым недоумением и даже неудовольствием князь.

- Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает.

Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.

- Ты знал его за границей? - спросила она.

- Знал!.. - отвечал протяжно князь.

- Что же, по-твоему, он за человек?

- Черт его знает, что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес князь, продолжая свое чтение.

- Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена.

Князь ей на это ничего не сказал и, как будто бы даже не расслышав ее слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги.

Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя.

- Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему.

Елена еще и прежде спрашивала об этом князя, но он все как-то отмалчивался.

- Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не удовольствовалась.

- Вовсе не так, а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты не хочешь сказать мне?

- Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове.

- Это ничего не значит; ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не говоришь, - вовсе не потому!

- Почему же?

- Да потому, что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то такое по русской истории затеваешь - так?.. Да?

- Может быть, и по русской истории.

- Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано!

- Нет, много еще не написано.

- А именно?

- А именно, например, - начал князь, закидывая назад свою голову, сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский.

Елена рассмеялась громким смехом.

- Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она.

Князь при этом покраснел несколько в лице.

- Никаких я вольностей, признаюсь, у русского народа не вижу, продолжала Елена.

- Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь.

- Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена.

- Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. - заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..

- Какой же результат всех этих вольностей?.. Петербург?.. - возразила ему Елена.

- Я говорю не о результатах, а о том, что есть же в русском народе настоящая, живая сила.

- Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена.

- Но за что же?.. Я могу дурно выполнить, дурно написать - это другое дело; но не за самую мысль.

- Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть.

- По-твоему - натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство, она есть величайшая истина.

- Чувство ему говорит!.. История - не роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать.

- Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно было бы написать, - чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.

- Никакой такой силы не существует! - произнесла Елена. - Ведь это странное дело - навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на то. Я вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после того, как он пьян бывает!