Виктор Грушко - Судьба разведчика: Книга воспоминаний

• Название: Судьба разведчика: Книга воспоминаний
• Автор: Виктор Грушко
• Издательство: Международные отношения»
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-7133-0916-9

Автора этих мемуаров знают немало людей в России и за рубежом — политики, дипломаты, журналисты, сотрудники спецслужб.

Свою судьбу этот человек сделал сам, пройдя путь от атташе посольства и младшего офицера разведки до первого заместителя председателя КГБ.

Он использовал возможности, которые его страна давала всем, кто хотел и умел увлеченно и не жалея сил учиться, работать, служить, чтобы затем, в годы холодной войны, кропотливо, шаг за шагом, содействовать улучшению ее отношений с европейскими соседями.

---

Мини-пушки были сделаны в цехе, который к тому времени возглавлял отец, и после капитуляции Германии он поехал в Москву, чтобы показать их народному комиссару вооружений — одному из самых молодых членов правительства, впоследствии маршалу Дмитрию Федоровичу Устинову. Устинов пришел в восторг от увиденного и, в свою очередь, показал мини-пушки Сталину. Тот одобрил идею. Устинов поинтересовался у моего отца, какое вознаграждение он хотел бы получить за проделанную работу. «У меня в Таганроге остались жена и сын, — сказал отец. — Прошу предоставить десятидневный отпуск, чтобы я смог проведать их». «Хорошо, — ответил Устинов. — Поезжайте туда на десять суток, а прямо оттуда можете вернуться к месту работы в Пермь».

Отец и мать были в разводе еще с довоенного времени. В Перми у отца появилась новая семья. Мать впоследствии тоже вышла замуж, но ее новый муж спустя восемь лет умер. Мама, к счастью, здравствует и сегодня.

Наша встреча с отцом в 1945 году в Таганроге была первой после начала войны. Он предложил мне поехать с ним в Пермь. Матери трудно было растить меня одной в условиях послевоенной разрухи. У отца же была хорошая работа в городе, который не был оккупирован и экономическое положение в котором в целом было лучше. Мать считала, что решение должен принять я сам. В конце концов я был уже не маленький — мне исполнилось 15 лет. Решено было ехать.

По прибытии в Пермь, а точнее в его индустриальный район Мотовилиху, у меня началась совершенно новая жизнь. Сначала все мы — отец, его новая жена, мой сводный младший брат Ростислав и я — жили в одной комнате. Условия проживания в городе, ставшем в годы войны местом массовой эвакуации, были нелегкими. Однако уже через полгода мы получили двухкомнатную квартиру.

Во всех отношениях жизнь в Перми была скромной. Хотя достаток был повыше, чем в Таганроге, недоедание тоже ощущалось постоянно. Все лимитировалось, и карточки удавалось отоварить далеко не всегда. Помню, какой трагедией было, когда Ростислав вернулся домой без хлеба, потому что либо потерял карточки, либо их у него украли. Когда он поделился со мной горем, мы не знали, что и делать: есть в семье было абсолютно нечего.

Я сильно скучал по дому, особенно поначалу. Переезд из южного Таганрога с его близким к сельскому бытом в промышленный северный город был весьма резким жизненным поворотом, но главное было не в этом. Мы с матерью раньше никогда не расставались, и теперь мне ее очень не хватало. Нормальные отношения с мачехой установились далеко не сразу. Часто я чувствовал себя одиноким и потерянным.

С другой стороны, познакомиться с таким крупным городом было интересно. Как я уже говорил, в Таганроге жизнь в основном проходила на улице, в дом приходили только переночевать. На северном Урале большая часть года была суровой и холодной. Лето хотя и жаркое, но короткое. Много времени приходилось проводить дома. Было, правда, одно утешение. Большой промышленный город имел четко очерченные границы, за которыми начинались лесные массивы с чистейшим воздухом и прозрачной водой реки Чусовой. От красот уральской природы захватывало дух.

Жизнь в Перми бурлила, события следовали одно за другим, чего не скажешь о более спокойном Таганроге. Пермь, которая в первые послевоенные годы по-прежнему называлась именем Молотова (хотя тот никогда не жил и не работал здесь), была центром оружейной промышленности еще со времен Петра Великого. Мотовилиха, поначалу небольшой рабочий поселок в 7–8 километрах от города, к середине нынешнего столетия превратилась в мощный промышленный центр. В городе рано сформировался большой и боевитый отряд рабочего класса, который при царском режиме организовал ряд крупных забастовок. Во время революции 1905 года он проявил себя тем, что установил в Мотовилихе советскую власть, которая, правда, продержалась всего несколько дней. Высокую идейность пермский пролетариат сохранил и позже.

Заводской район Перми имел огромные размеры. В нем разместилось предприятие, эвакуированное из Подлипок. На артиллерийском заводе, где работал отец, во время войны насчитывалось 50 тысяч человек. Пермская промышленность сыграла ключевую роль в производстве артиллерии и авиационных двигателей во время войны.

Главный конструктор пушек Цирюльников был необычайно талантливой и почти легендарной личностью. Тем не менее, когда кто-то из военных высказал претензии к качеству пушек, он был арестован. Под арестом конструктора держали до тех пор, пока с фронтов не стали поступать блестящие отзывы об артиллерийском оружии, разработанном под его руководством. Каждую ночь с 1941 года до окончания войны Сталин лично звонил директору завода генерал-майору Быховскому, справлялся, что сделано, что сделать не удалось и почему. Это побуждало постоянно наращивать уровень и качество производства, быть постоянно начеку.

Иными словами, и в войну, и после войны в Перми выпускалось самое современное оружие, в том числе и ракетное. Однако уже в те годы, когда я жил там, начался частичный перевод военной промышленности на мирные рельсы. Я вспоминаю об этом, когда слышу в наши дни ожесточенные споры по поводу конверсии оборонного комплекса. В Перми такой остроты проблемы заметно не было. Помню, как все мы гордились, встречая первые экскаваторы, выходящие из ворот оборонных предприятий. Переориентация производства после установления мира была хорошо продуманным и организованным процессом. Он не ложился тяжким бременем на плечи простых людей. Все сохранили работу, и все получали вовремя зарплату, несмотря ни на что.

В те времена крупные заводы были чем-то гораздо большим, чем просто производственные мощности. Городские власти выполняли в основном только административные функции, а сфера обслуживания, по сути, находилась в ведении предприятий, имевших колоссальные обороты. Завод строил жилье, снабжая рабочих всем необходимым, организовывал детские сады и медицинские пункты для обслуживания рабочих и членов их семей.

Для меня оказалось очень важным то, что предприятия заботились и о культурной жизни в городе. Заводской Дворец культуры был интереснейшим местом, где каждый желающий мог найти себе занятие по душе. Пермь с полным правом могла гордиться своей интеллигенцией. В годы войны на восток эвакуировались не только заводы, но и театры. Из Ленинграда прибыл всемирно известный Кировский театр, который оставался у нас еще некоторое время и после войны. Это привело к появлению в самой Перми сильной балетной школы, откуда даже Большой театр до сих пор пополняет свой состав талантливыми балеринами и танцовщиками.

До войны отец часто возил меня из Подлипок в Москву в театры. Водились у нас дома и книги. В Таганроге же в годы оккупации было не до искусства, да и возможности приобщения к нему в тех условиях не было. В Перми все было для меня новым и интересным. Я часто бывал на спектаклях и в кино, занимался в школьном драматическим кружке. Помню даже, что мы выступали во Дворце культуры и я, как мне казалось, удачно сыграл роль молодого фронтовика, потерявшего боевых друзей и поклявшегося продолжить их дело в борьбе за интересы Отечества.

Начиная с 1947 года все больше моей энергии и свободного времени поглощала комсомольская работа. До этого, мало кого зная в Перми, я искал отдушину в школьных занятиях. Теперь очень серьезно стал участвовать в комсомольских делах. Известно, что на Западе комсомол пытались опорочить как некую «школу по промывке мозгов» да и у нас после распада СССР ему немало досталось, но нам в послевоенные годы такое и в голову не могло прийти. Для молодых людей, стремящихся к общению, вполне естественно вступать в молодежную организацию. Никакого нажима мы не ощущали — ни идеологического, ни какого-либо иного. Мы сами управляли своими организациями, добровольно выходили на поля, чтобы помочь вовремя собрать урожай, устраивали интересные вечера. Никто не заставлял нас любить поэтов-патриотов Константина Симонова и Александра Твардовского. Мы с восторгом набрасывались на их стихи. Еще в годы войны стихи этих и других поэтов давали советским людям духовную пищу, отвечали их нравственным ориентирам. И в период трудного послевоенного восстановления страны они помогали молодежи поддерживать веру в будущее и энтузиазм. Такие стихи, как, например, «Я погиб подо Ржевом» А. Твардовского, не могли не запасть в душу. Они позволяли чувствовать связь поколений и ответственность тех, кто остался в живых, перед светлой памятью погибших. Кстати, впоследствии я слышал, что Симонов в своем завещании просил развеять его прах над полем брани под Могилевом, где погибли тысячи русских солдат.

Социалистические идеи органично вписывались в наши представления. Мы были убеждены в том, что социализму свойственны принципы общественного устройства, которые могут обеспечить справедливость. Это мы впитали с молоком матери, и у каждого имелись свои простые и касающиеся его лично подтверждения. Для меня это выражалось, во-первых, в том, что я мог учиться, в то время как мои родители такой возможности не имели. То, что паренек из провинциальной рабочей семьи мог добиться того же, что и Профессорский сын в столице, разве это не символ действительно справедливого общества? Во-вторых, нельзя недооценивать значение победы рабоче-крестьянского государства над величайшим злом XX века — фашизмом.